рил, одновременно пережевывая
бутерброд с колбасой, который  запивал  крепким  кофе.  Замечено  было,  что
память его резко пробуждается при наличии съестного.
   - А ты Хромого часто встречал?
   - Раза два. Он меня приказал бить палками.
   - За что?
   - Автомат нечищенный был.
   - Больно били?
   - Больно... Хромого люди не любили.
   - За то, что палками бить приказывал?
   - Он жадный.
   - Зарплату зажимал?
   - Он  доллар  печатал.  И  людям  фальшивый  доллар  платил.  Все  больше
фальшивыми  платил  с  каждым  днем.  Люди  поняли,  что  доллар  фальшивый.
Недовольны были.
   - А Синякина, не знаешь такого?
   - Синяка? Видел один раз. Хан его не любил. Говорил, что он,  что  бы  ни
делал, все равно останется русским бараном и никогда  не  сможет  называться
чеченцем. У них из-за этого вышел скандал. Синяк стрелял в Хана.
   - Так, - Алейников постучал пальцами по столу... -  Покажешь  Хана,  дом,
где он оружие хранит?
   - Покажу.
   Алейников не  раз  слышал  про  "ночь  святых  ножей".  Боевики  все  еще
надеются, что она придет. Они мечтают, как  в  девяносто  шестом,  захватить
Грозный и поставить федералов на колени. Не дождутся. Уже нет  у  них  былых
сил, средств, возможностей. И время играет против них - с  каждым  днем  все
меньше желающих подставлять свою голову, да и деньги боевикам-чеченам платят
все  больше  фальшивые,  настоящие  доллары   уходят   на   оплату   арабов,
пакистанцев, украинцев и других  иностранных  братьев.  Да  и  в  республике
приходят постепенно к власти достаточно серьезные  люди,  которые  прекрасно
чувствуют себя в новой обстановке, их  благосостояние  зависит  от  крепости
позиций России, и беспредел, царящий вокруг, им далеко не на руку. Не  будет
"ночи святых  ножей".  Будет  дальше  продолжаться  изнурительная  "фугасная
война" и мелкий террор.
   С  утра  пришла  шифротелеграмма  -  Алейникова  вызывали  на  завтра   в
Управление в Гудермес. В четырнадцать часов совещание у заместителя министра
внутренних дел Галкина, известного своим крутым  нравом  и  богатым  набором
нецензурных  выражений.  Понятно,   речь   пойдет   об   американце.   Легко
представить,  какой  сыр-бор  разгорелся  в  Ханкале  и  Москве  по   поводу
захваченного янки. Обсуждают - менять или не менять.  И  всем  понятно,  что
обмен состоится.
   Алейников вызвал Мелкого брата и сказал:
   - Завтра поедешь со мной в Гудермес. Проветришься.
   - Есть... Лев Владимирович, у меня просьба. Рапорт. Хочу остаться еще  на
три месяца.
   - Не навоевался?
   - Война и есть война... Мне лучше здесь, чем там.
   - Чего так?
   - А что. Гитару привез. Кошка  здесь...  Жить-то  мне  все  равно  негде.
Квартиры нет. Может, если боевые закроют, подзаработаю  денег.  Хоть  халупу
какую куплю.
   - Боевые практически уже не платят.
   - Все равно выгоднее. Дома - зубы на полку. Зарплаты еле  хватает,  чтобы
квартиру оплачивать. На две тысячи рублей в месяц не разгуляешься.
   - Понятно, - Алейников усмехнулся горько. - А что у тебя с женой?
   - Да разошлись уже полгода назад.
   - Что, не понимает тебя?
   - Надоело мне слушать, что ее одноклассник Леха жене  купил  "Жигули",  а
подружке хахаль каждый день цветы дарит, и только моя  благоверная,  бедная,
мужа днями и ночами не видит и в нищете прозябает... А тут еще эти духи.
   - Что за духи?
   - Гризли знает. Эротический гигант. Девок у него - вагон.  Ну,  поделился
однажды. Жена  моя  эти  поганые  французские  духи  и  учуяла.  Не  помогли
разъяснения, что  мы  ночью  оперативные  мероприятия  по  шлюшьим  притонам
проводили.
   - А почему не помогли?
   - Да та дура к моей белой рубашке на спине губами в помаде приложилась...
   - И что?
   - Развод. Вон из ее квартиры... Здравствуй, родная Чечня.
   - И что, жить здесь будешь?
   - А что? - пожал плечами Мелкий брат. - Если бы квартиру пообещали, я  бы
и на три года остался...
   - И не страшно?
   - Смерти только дураки не боятся... Но я привык, что она рядом.  И  знаю,
что с ней рядом можно жить долго.
   - Понятно...
   - Ну так подпишете?
   - Подпишу, рэйнджер, - усмехнулся Алейников.

***

   До Гудермеса легче добраться через Хасавюрт, что в Дагестане. Есть дорога
через Шервудский лес, но там  гораздо  опаснее.  Два  дня  назад  опять  был
подрыв. Синякинские минеры никак не успокоятся...
   Неделю назад был издан приказ по группировке - в  связи  с  участившимися
терактами передвигаться в составе не менее  трех  машин.  Алейников,  Мелкий
брат и командир группы омоновцев сидели  в  "уазике"  криминальной  милиции,
следом прилепилась омоновская  "Нива"  и  еще  один  "уазик"  -  это  группа
огневого прикрытия.  В  "Ниве"  так  же  уютно  устроился  мальчишка-боевик,
которого Алейников решил забросить в Таргунский ВОВД, чтобы там поработали с
ним и по возможности реализовали информацию.
   Машины остановились перед шлагбаумом. Рядом с ним - блокпост.  В  стороне
был зарыт в землю БТР. Здесь - граница Чечни. За  шлагбаумом  дорога  уходит
резко вниз, туда, где мутно несет свои воды широкий, неглубокий, с  отмелями
и островками Терек. Тот самый Терек,  про  который  сложено  столько  песен.
Берега которого щедро политы русской кровью.
   Перед  шлагбаумом  стояла  вереница  гражданских  машин,  стремящихся   в
Дагестан, их тщательно проверяли военнослужащие внутренних войск.
   Раньше в этом месте Чечню с Дагестаном соединял длинный мощный мост. Мост
разнесла русская  артиллерия,  когда  работала  по  отходящим  из  Дагестана
боевикам, и положили "правоверных" на этих берегах немало. В итоге от  моста
осталась лишь треть, дальше стояли пустые быки, которые раньше несли  мощную
металлическую конструкцию. Это сооружение обещали со временем  восстановить,
но пока на другую сторону можно было переехать только по  понтонному  мосту,
по которому входила в Чечню бронетехника.
   Вчера прошли дожди, Терек немножко разлился, и теперь понтонный  мост  не
лежал на берегу, а покачивался мерно на волнах.
   - Черт, не переедем, - сказал омоновец,  когда  "уазик"  тормознул  перед
мостом. До него было метра полтора воды.
   - Переедем, - махнул рукой водитель и двинул машину вперед.
   "Уазик" резко клюнул носом и  утонул  в  воде,  но  тут  же  вынырнул  и,
отчаянно взревев мотором, забрался на мост.
   - Зверь, а не машина, - удовлетворенно произнес водитель,  постукивая  по
железной шкуре своего мустанга. - Это вам не жалкий джип  мерседесовский.  В
воде не тонет, в огне не горит.
   - Ну да. Дешево. Грубо. Сердито. Эффективно, - кивнул  омоновец.  -  Наши
микросхемы - самые большие в мире.
   С той стороны тоже выстроились машины - эти желали попасть в Чечню.
   И опять чувство, которое не отпускает, - физическое ощущение  пересечения
границы миров. Дагестан... Алейников уже отвык, что  на  дороге  могут  быть
светофоры, что люди спокойно ходят по улицам и работают нормальные магазины,
кинотеатры. Здесь почти не рвутся фугасы, не обстреливают из зеленки.
   - Красота, - расслабился омоновец.
   Вдоль всей дороги выстроились  торговцы,  продающие  бензин.  Разлитый  в
трех- и пятилитровые банки бензин был какого-то зеленого цвета, но картонные
вывески оповещали, что это не что  иное,  как  высококачественный  девяносто
третий и девяносто пятый. Естественно, цены на него были раза  в  два  ниже,
чем на бензозаправках. А в кустах можно было увидеть и бензовозы - некоторые
старые и  мятые,  будто  их  жевали,  другие  -  новенькие.  Кран  работает.
Чеченский бензин исправно течет в Дагестан. А обратно текут деньги.
   - Время еще есть, - сказал омоновец. - Может, заедем в магазин?
   Алейников посмотрел на часы.
   - Что с вами поделаешь? Поехали.
   Маленький, известный всей  федеральной  группировке  магазинчик  торговал
военным  снаряжением,  ножами,  сувенирными  саблями.  Военные   и   милиция
затоваривались в нем кизлярскими  кинжалами  с  дарственными  надписями  "за
мужество и отвагу", а также значками "участник боевых действий", выписывая к
ним удостоверение за подписью военного коменданта. В принципе, это  было  не
вполне законно, поскольку комендант не имел права выдавать такие значки,  но
душу грело, притом не только молодняку - сержантикам  и  лейтенантам,  но  и
вполне взрослым дядям. Окончание командировок  весьма  походило  на  обычный
дембель в армии - сотрудники, в основном те, кто в горячей  точке  в  первый
раз, становились на это время детьми и  нацепляли  значки,  лихо  заламывали
увешанные какими-то немыслимыми эмблемами черные береты. Алейников относился
к этому снисходительно.
   Мелкий  брат  прикупил  в  магазине  защитного  цвета   майку,   омоновцы
затоварились  кинжалами,  и  кавалькада   устремилась   дальше.   Их   ждало
возвращение на войну. И вот опять Чечня. Опять  граница.  Разгромленный,  со
следами пуль фигурный обелиск "Чечено-Ингушская Республика" - будто  обломок
иной, могучей и благополучной цивилизации, сметенной вселенским катаклизмом,
как Атлантида. И свидетельства новых времен - надписи, наспех замазанные, но
проступившие снова:
   "Добро пожаловать в ад", - любимое послание чеченцев. "Мы пришли  и  хрен
уйдем", - обычно писали в ответ.
   Очередь машин была куда длиннее -  здесь  проходит  главная  транспортная
артерия, пронизывающая Чечню, она ведет на Гудермес и Грозный. Люди изнывали
в очереди от ожидания и жары.  Сплошная  железная  масса  из  битых  "Волг",
старых "Москвичей", наполненная мужчинами, женщинами и детьми, медленно,  по
метру, как сонная змея,  проползала  вперед.  Раньше  в  этом  месте  больше
выстраивались престижные джипы с мрачными бородачами в кабинах - на  хороших
машинах   ездили   бандиты   и   сотрудники   правительства,    министерства
госбезопасности, шариатских судов. Ныне бандит  пересел  из  джипа  в  мятый
грузовик или старый "жигуль". В очереди приткнулось и два рейсовых  автобуса
- с недавнего времени они исправно ходили по Чечне.  Выглядели  эти  "ПАЗы",
будто пережили не одну бомбежку. Половины окон у них не было,  зато  имелась
масса украшений в виде пулевых пробоин и  вмятин.  Но  они  ездили.  И  люди
передвигались по республике на этих  автобусах,  напоминавших  реквизит  для
очередной серии "Безумного Макса".
   Здесь были грубо сколоченные из досок лотки со всякой  мелочью.  Торговцы
сновали между машинами и предлагали воду, пиво, "сникерсы".
   Объехав очередь и  преодолев  границу,  машины  Нижнетеречного  райотдела
пристроились  в  хвост  колонне  бронетехники.  Ехала  она  неторопливо,  но
обгонять ее не рекомендовалось, потому  что  был  недвусмысленный  приказ  -
шмалять нещадно по транспортным средствам, идущим на обгон военной техники.
   Дорога от границы до Гудермеса была во многих местах, как река плотинами,
перегорожена  блокпостами  с  неизменными  бетонными  кубиками,  пулеметными
гнездами и вагончиками. Эти уродливые и надежные сооружения больше всего  не
любят правозащитники и чеченские бандиты. Худо-бедно, но блокпосты блокируют
транспортные артерии для передвижения боевиков...
   - Начальник КМ Временного отдела Нижнетречного  района,  -  представлялся
Алейников  на  каждом  блокпосту.  И  гибэдэдэшник,  сидящий  в   вагончике,
тщательно записывал его данные, номер удостоверения и номера машин в журнал.
   Преодолен последний блокпост перед Гудермесом. И  вот  взору  открывается
сам город. На въезде несколько пятиэтажек выселены,  в  их  стенах  уродливо
зияют пробоины от снарядов. Одно  здание  вообще  срыто  до  основания  -  в
девяносто шестом здесь стояли омоновцы, а в девяносто девятом  в  развалинах
прятались боевики.
   Во время ввода федеральных сил  из  Гудермеса  бандитов  изгнали  местные
жители, поэтому пострадало только несколько зданий на окраине.
   Два поворота, потом узкий переулочек, и машины въехали  во  двор  УВД  по
Чеченской Республике.
   Алейников потолкался несколько  минут  в  Управлении,  перездоровался  со
всеми знакомыми. Нашел своего приятеля Кузьмича -  "Спутника-2",  начальника
криминальной милиции.
   - Сейчас будет раздача слонов, - проинформировал Кузьмин. - Галкин с утра
не в духе.
   - Это его личные проблемы, - сказал Алейников.
   - Начнет собак спускать -  главное,  не  возражай.  Хуже  сбудет.  Пошли.
Пора...
   Совещание проходило в просторном кабинете начальника УВД. За столом сидел
замминистра генерал-полковник  Галкин,  на  нем  был  пятнистый  камуфляж  с
золотой звездочкой  Героя  России.  Взгляд  у  генерал-полковника  был,  как
обычно, тяжелый и недобрый.
   - Ну, кто доложит насчет американца? - спросил он. Начальник  УВД  кивнул
на Алейникова. Тот встал и начал четко докладывать:
   - Товарищ генерал, подполковник Алейников,  начальник  КМ  Нижнетеречного
Временного отдела...
   - Генерал? - мрачно посмотрел на него замминистра. - Генералов до  хрена.
А замминистров - раз два и обчелся. Понятно?
   - Товарищ замминистра...
   - Ладно... Лицо знакомое. Где виделись?
   - В Грозном во вторую войну. Я был заместителем командира СОБРа.
   Взгляд у замминистра потеплел.
   Это было после  взятия  Грозного.  Замминистра  приехал  на  смотр  вновь
созданного Заводского  ВОВД.  Весь  личный  состав  выстроился  выглаженный,
вычищенный, по форме. А подопечные Алейникова напоминали банду Махно - кто в
кроссовках, кто в чем, у всех морды нахальные. Галкин остановился перед ними
и с угрозой поинтересовался:
   - А это что за шайка?
   - СОБР, - доложил начальник временного отдела. - Два раза Грозный брали.
   - А... Молодцы, ребята.
   Странно. Не так много времени прошло, но это уже  история.  Первый  штурм
Грозного - девяносто пятый... Второй штурм Грозного -  девяносто  девятый...
Треск пулеметов. Искорки рикошета рядом с головой и рывок в  сторону,  когда
чувствуешь, что прямо в тебя смотрит через  оптику  снайпер.  Тяжелый  рокот
крупнокалиберного пулемета с БТР. И ощущение, что ты на веки вечные низринут
в этот ад... История во времена перемен пишется быстро.
   Замминистра кивнул Алейникову:
   - Давай излагай.
   Алейников в нескольких словах,  с  предельной  лаконичностью  и  ясностью
расписал ситуацию с заложником.
   - Что думаешь? - спросил замминистра.
   - Волка отпускать жалко...
   - Это верно, - кивнул генерал. - Лучше бы его при задержании застрелили.
   - Жалко отпускать...  Но  я  понимаю,  что  все  равно  отпустят.  Высшие
соображения, - криво усмехнулся Алейников.
   - Правильно понимаешь. Будем обмениваться. Мероприятие будете проводить с
представителем ГУБОПа, - замминистра кивнул  на  здоровяка  с  полковничьими
погонами, сидевшего в углу и записывавшего что-то в блокнот.
   Алейников кивнул, - Будем  менять,  -  продолжил  Галкин.  -  Вот  только
получим разрешение прокуратуры... Решим с ними в течение нескольких суток.
   - Только бы до того времени с американцем чего не сделали, - заволновался
полковник из ГУБОПа.
   - Не сделают, - махнул рукой Алейников. - Им нужен Волк. А кому-то  нужен
американец. Обмен состоится.
   Когда совещание закончилось, Кузьмич спросил:
   - Сейчас обратно? Или переночуешь у меня? Я квартиру рядом с  управлением
снимаю. Горячей воды нет, но так - все удобства.
   - Нет, спасибо. Я в Таргун.
   - По боевику своему?
   - Да. Заброшу его, оставлю там. Переночую. И обратно. Если  бы  Алейников
знал, что его ждет. И хотя знать он этого не мог, что-то кольнуло в  глубине
души. Возникло мимолетное  чувство  близкой  опасности,  но  он  загнал  его
подальше.
   - Ну тогда с богом, - хлопнул его по плечу Кузьмич.
   - Спасибо...

Глава 26
ПСИХОПАТ

   Джамбулатов был то ли на положении пленного, то ли гостя. Автомат ему  не
вернули, но и гранату не забрали. Он все время был  под  надзором  не  менее
двух бойцов. И это пристальное внимание  не  столько  причиняло  неудобства,
сколько раздражало.
   На базе постоянно  находилось  помимо  Синякина  еще  человек  пять-шесть
боевиков. Из них раньше  он  встречал  рябого  по  имени  Хожбауди,  который
относился к нему настороженно, зло, и невооруженным взглядом видно было, что
рябой мечтал, как когда-нибудь ненавистного мента отдадут ему на расправу. И
где-то Руслан видел худющего,  с  дегенеративным  лицом  паренька  по  имени
Ибрагим, звали его все Ибрагимка. Но где - припомнить никак не  мог.  Что-то
было связано с ним крайне неприятное. Взгляд у Ибрагимки был мутный,  ничего
не выражающий, но время от времени он фокусировался и будто из глубины  души
проглядывала тупая злоба. Он казался Джамбулатову куда  более  опасным,  чем
тот же рябой или остальные боевики.
   - Сам откуда? - спросил как-то у Ибрагима Джамбулатов.
   - Из Чечен-аула.
   - Чего сюда занесло?
   - Воюю.
   - За что воюешь-то?
   - За веру, - отчеканил Ибрагимка, и из мути  его  глаз  блеснула  на  миг
искренняя ненависть, направленная на Джамбулатова.
   - И давно воюешь?
   - В Грозном воевал. Фугас рвал... Солдат  убивал...  Абу  меня  ценит!  -
Ибрагимка выпятил грудь.
   - Молодец.
   Синякин время от времени выезжал  куда-то  по  делам  на  "Ниве"  или  на
"КамАЗе", но никогда не отсутствовал больше суток. Дел, похоже, у него  было
немало, но открыто светиться в подконтрольных федеральным  силам  населенных
пунктах  он  боялся.  Слишком  по  многим  статьям  Уголовного  кодекса  его
разыскивали. Самый гуманный суд с закрытыми глазами отвесил бы  ему  минимум
двадцать лет, и он это хорошо знал и осторожничал. Свое  убежище  он  считал
вполне безопасным.
   В свои тридцать шесть  лет  Синякин  освоил  не  одну  статью  Уголовного
кодекса. Первая судимость - условно, еще при Советах, - за  хулиганство.  Он
был  хулиганским  авторитетом  в  станице,  и  путь  его  был  определен   -
трактористом в зерносовхоз, но началась большая буча.  Чечня  объявила  свою
независимость. И пошли лихие дела.
   Начинал он с того, что со станичниками грабил поезда,  идущие  из  России
транзитом через Чечню. Эта забава приобрела общенациональный характер. Жрать
особо в станице при Дудаеве было нечего, денег не водилось, и поезда, идущие
мимо, все воспринимали как гуманитарную помощь свободной  Ичкерии.  За  один
только девяносто третий год в общей  сложности  на  Грозненском  направлении
железной дороги  разграбили  более  полутысячи  поездов  на  пару  миллионов
долларов.
   Впрочем, в грабеже поездов Синякин и ему подобные были на  подхвате.  Это
была политика Чечни, и занимался грабежами чуть ли не на официальном  уровне
чеченский ОМОН, который Дудаев сформировал преимущественно из ранее судимых.
Схему  нападения  на  поезда  они  разработали  четкую.  От  границы  состав
сопровождался шпионами, которые  иногда  за  взятку  уговаривали  машинистов
тормознуть состав. И тогда на товарняк  налетали  омоновские  разбойнички  -
подвозили грузовики и выгружали все, что имело смысл выгружать. Но для  того
чтобы создать впечатление, что грабежи -  это  вовсе  не  официальная  линия
Грозного, а инициатива, идущая из глубин обнищавших от российской  имперской
политики народных масс,  станичникам  обычно  давали  на  разграбление  пару
вагонов, на них потом и сваливали всю вину. Синякина такое  положение  вещей
устраивало. Тем более в интернациональной  шайке,  где  были  и  ногайцы,  и
чеченцы, и русские, он стал вожаком, а поэтому ему перепадало  больше  всего
добычи.
   В октябре девяносто четвертого движение поездов по Чечне было прекращено.
И бизнес разом  накрылся.  Легкие  деньги  иссякли,  и  Синякин  подался  на
Ставрополье, где  у  него  были  знакомые,  чтобы  присмотреться,  к  какому
промыслу он и его братва могут приложить руку  Там  он  было  развил  бурную
деятельность, но не сошелся по понятиям с местной братвой. Мирного базара не
вышло, Синякин был парнем вспыльчивым, трудно управляемым, под горячую  руку
запорол двоих ножом, один из них был чеченец, и подался в Чечню.
   В родной станице ему было тесно, душа жаждала деятельности,  и  со  своей
братвой он угнал  стадо  из  уже  прилично