его не было. Теперь, при свете,
мы могли его разглядеть и ужаснулись: кто-то над ним здорово поработал. На
пальцы рук и ног смотреть было невозможно, мне стало нехорошо, я зажала
рот рукой и бросилась в туалет.
   Когда я вернулась оттуда, Сонька все еще сидела на коленях, прижавшись
ухом к его груди и щупая, как в американском кино, артерию на шее. Увидев
меня, подняла голову и сказала:
   - Мертвее не бывает.
   Верить в это не хотелось.
   - Много ты понимаешь. Он ведь стонал.
   - Стонал, - усмехнулась Сонька. - Сначала над ним всяко-разно
измывались, потом голову разбили, или наоборот, что, в общем-то, неважно.
Потом в землю зарыли, потом, правда, вырыли. Не выдержал человек, помер.
   - Может быть... - начала я.
   - Да заткнись ты. Это труп.
   Я села рядом и заревела. Сонька тоже носом зашмыгала, потом спросила:
   - Что делать-то будем?
   Я пожала плечами:
   - Пойду к Максимычу, в милицию звонить.
   - Погодь. Торопиться некуда. Давай-ка покурим.
   Мы закурили, поглядывая время от времени на труп, и Сонька предложила:
   - Расскажи-ка мне эту историю, вроде как бы милиционеру.
   Я рассказала. Сонька слушала внимательно, потом криво усмехнулась и
заявила:
   - Полное дерьмо.
   Я пожала плечами.
   - Менты нас в гроб вгонят.
   Я покосилась на обезображенное тело и заметила:
   - Менты еще полбеды.
   Сонька зябко поежилась.
   - Чего ж тогда?
   - Откуда я знаю?
   Сонька стала хмуриться и наливаться краской.
   - Все ты... вечно тебе больше всех надо.
   Видишь, люди что-то зарывают, и шла бы себе дальше, уж, наверное, они
не рассчитывали на то, что какой-то придурок сразу вырывать начнет.
   - Два придурка, - поправила я.
   - Я не в счет. Это ты меня с толку сбила, вот спросонья и дала маху.
Сиди теперь с покойником. Оторвут нам башку, как пить дать, и поделом...
Ох, тяжко мне...
   - Да заткнись ты! - прикрикнула я.
   - Сама заткнись. Вляпались... ух, фашистское отродье! - буркнула Сонька.
   - Жидовка недобитая... - парировала я.
   Мы вздохнули и заскучали.
   - Грет, - позвала через минуту Сонька.
   - А?
   - В милицию нельзя звонить.
   - Тупому ясно.
   - Что делать?
   - Назад везти, - решилась я, - где взяли, туда и положим. И забудем.
   - Не хочу я на кладбише, - запаниковала Сонька.
   - Хорошо, давай у тебя в погребе зароем.
   - Свинья ты все-таки, приволокла покойника...
   - Да заткнись ты... Проверь у него карманы, может, узнаем, кто он.
   - Зачем?
   - А я откуда знаю?
   - Вот всегда у тебя так, - проворчала Сонька.
   Карманы были пусты. Я еще раз взглянула на покойника: цвет волос из-за
крови не определишь, лицо разбито, ухо разорвано, отпечатки пальцев
отсутствуют, тело в тех местах, где его можно было рассмотреть под
синяками и ссадинами, без особых примет.
   Если таковые и были, то мы их не увидели.
   Более или менее уверенно можно было утверждать лишь, что это молодой
мужчина.
   Выходило, могила его останется безымянной.
   - Ладно, - решилась я, - поехали.
   - Может, попозже, - заскулила Сонька.
   - Чем скорее мы от него избавимся, тем лучше.
   - Ну и вляпались, ну и вляпались, - запричитала моя подружка и тут же
совершенно другим голосом спросила:
   - Медальон заметила?
   А я-то надеялась, что обойдется. Как же...
   - Заметила, - ответила я зло. На шее покойника на толстой витой цепочке
висел медальон: в овале две сплетенные змеи. Работа тонкая, вещь
оригинальная, и если мои скромные познания со мной шуток не шутят -
дорогая.
   - Надо снять, - сказала Сонька с легкой грустью.
   - Спятила? Убийцы не сняли... Значит, причина была. Вещица заметная.
   - Я бедная женщина, и как я, по-твоему, смогу золото в землю зарыть?
   - Сможешь.
   - Что я, дура какая? Спрячем. В конце концов его переплавить можно.
Золото, оно и в Африке золото, слышь, Гретхен? - не унималась Сонька -
Как-то мы должны компенсировать свои муки.
   - У, крохоборка?- разозлилась я. - Что значит гены: за копейку
удавишься.
   - Твои-то не лучше, у трупов зубы дергали.
   - Коронки, - поправила я.
   - Коронки что, не зубы? И кто бы говорил о копейках? Эта штука денег
стоит, слышишь? Мы ж не будем им на рынке трясти...
   - Заткнись, - рявкнула я и замахнулась.
   Сонька втянула голову в плечи и зажмурилась. Через несколько секунд
приоткрыла один глаз и, убедившись, что драться я не собираюсь,
расслабилась.
   - Ладно, чего ты... - пробормотала она жалобно.
   Я махнула рукой:
   - Делай, что хочешь, только если тебя за этот медальон потом прирежут,
не стони.
   - Ты мне еще спасибо скажешь, - обрадовалась Сонька, снимая цепочку. -
Мы еще....
   - Не мы, а ты, - перебила я, - мародерка.
   - Ну как хочешь. Я этот медальон внукам в наследство оставлю.
   - Каким внукам? У тебя и детей-то нет.
   - Может, будут.
   Сонька ушла прятать медальон, а я грустно смотрела на покойника.
   - Что ж нам с тобой делать-то? - спросила я задумчиво, но он ничего не
предложил. - Славку разбудим? - осведомилась я, когда Сонька вернулась.
   - С ума сошла? У Славки язык, как помело. Нет уж, мы этого парня сюда
притащили, придется нам с тобой отсюда нести.
   Вздохнув, мы ухватились за полы пальто и понесли труп к машине.
   - Давай в багажник, - сказала Сонька, - ему теперь все равно.
   Засунуть труп в багажник оказалось делом нелегким, мы потратили на это
минут десять.
   - Лопаты где? - спросила я.
   - В машине. - Сонька заняла водительское место, я села рядом, и мы
покатили на кладбище, не включая фар. Был второй час ночи, в лесу темень
жуткая. А в багажнике покойник.
   - Гретка, - начала ныть подружка, - может, все-таки в милицию, а?
   - Ты вспомни, как он выглядит, хочешь познакомиться с теми, кто его так
отделал?
   Санька не хотела. Мы остановились возле ограды и вышли.
   - Хорошо, хоть яму рыть не надо, - сказала Сонька. Мы достали лопаты,
открыли багажник, собираясь вытащить покойника, и тут очень отчетливо
поблизости хрустнула ветка. Мы замерли, вглядываясь в темноту.
   Там, впереди, кто-то был и также ждал, замерсв.
   - Бежим, - выдохнула Сонька, хлопнув крышкой багажника. Мы бросились в
машину, пока я лопаты засовывала, Сонька завела ее, к счастью, с первого
раза, через несколько секунд мы уже неслись по дороге.
   - "Хвоста" нет? - деловито спросила Сонька.
   - Нет, - не очень уверенно ответила я, вглядываясь в темноту.
   Машина притормозила у крыльца, когда Сонька спросила трагическим
шепотом:
   - И что теперь?
   Я напрягла мозги. Безрезультатно. Попробовала еще раз, с тем же
успехом. Положительно, сегодня я ни на что больше не годилась, вздохнула и
сказала:
   - Давай-ка спать. Утро вечера мудренее.
   Сонька была похожа на выжатый лимон, и возражать сил у нее, как видно,
не было.
   - А труп? - смиренно спросила она. - Оставим в машине?
   - Сдурела? Давай его в чулан.
   В третий раз за ночь мы ухватились за полы пальто и поволокли покойника
в дом.
   - И чего мы так испугались, - ворчала я, задыхаясь от тяжких трудов, -
никого ведь на кладбище не было.
   - Может, не было, а может, и было. Как хочешь, только я туда больше не
поеду.
   Мы положили труп на полу в чулане, возле самой стены, и прикрыли старой
скатертью.
   - Идем спать, - сказала я, - на ногах не держусь.
   Мы торопливо умылись и полезли на печь. Лежали рядом, не шевелясь, и в
потолок смотрели. Голова шла кругом, а сна не было.
   - Гретка, - вдруг позвала Сонька.
   - А?
   - Следы остались.
   - Что? - не поняла я.
   - Следы от машины, прямо к нашему дому.
   - О, Господи, - простонала я, поднимаясь.
   - Ты куда?
   - Следы заметать.
   Мы вышли из дома, обломили с тополя две большие ветки и наперегонки
рванули к кладбищу, волоча ветки за собой. Добежали до развилки,
развернулись и помчались обратно. Вся эта суета с покойником здорово
действовала на нервы. Вот и спасай людей после этого. Я на Соньку
покосилась, она неслась рядом и выглядела полной идиоткой. Я, надо
полагать, выглядела не лучше.
   Ветки мы забросили в огород и вернулись в дом. Я едва стояла на ногах.
Лишь только голова моя коснулась подушки, я мгновенно уснула.
   Разбудил нас Славка. Сунул голову под занавеску и заорал:
   - Подъем!
   Мы разом вскочили.
   - Гретка, ты когда явилась? - спросил он.
   - Вчера. С "Тарзаном".
   - А-а-а. Опохмелиться бы надо... - И в самом деле. Славка выглядел
неважно, впрочем, это его обычное состояние.
   - Опохмелись, - сказала Сонька,спускаясь с печки.
   - А есть?
   - А ты оставил?
   Славка тяжко вздохнул, зачерпнул ковшом воды из ведра и забулькал.
Потом повернулся к нам:
   - Нет в вас понятия, человек страдает...
   - Не сдохнешь, - махнула рукой Сонька, тут мы обе сообразили, что в
чулане у нас покойник, всполошились и закружили по кухне.
   - Я его сейчас выпровожу, - шепнула Сонька, - двигай в огород.
   Я вышла, устроилась на скамейке под кустом сирени и стала ждать. Минут
через десять донесся Сонькин голос, быстро переходящий в львиный рык,
потом слабое Славкино повизгивание. Сонька рявкнула в полную силу, дом
содрогнулся, стекла жалобно звякнули. Славка показался на крыльце и как
ошпаренный рванул к машине. Вслед за ним появилась Сонька.
   - И чтоб духу твоего не было! - прорычала она, потрясая кулаком. Славка
исчез за горизонтом. - Порядок, - сказала Сонька, потирая руки. Я покинула
куст сирени и подошла к крыльцу. Думать о чулане даже не хотелось.
   - Теперь и к ментам не пойдешь, - вздохнув, заметила Сонька. - И так
история полное дерьмо, а то, что сразу не сигнализировали, они и вовсе не
поймут.
   - Это точно, - согласилась я, - Придется нам его хоронить.
   - На кладбище не поеду, - покачала она головой, - хоть убей.
   - Куда ж его тогда?
   - Давай-ка прогуляемся, посмотрим.
   После сорокаминутной прогулки решено было произвести захоронение за
амбаром.
   От домов далеко, место неприметное, амбаром давно не пользовались,
через неделю могила крапивой зарастет. Опять же, наше копошение здесь не
будет в глаза бросаться ни с дороги, ни со стороны деревни, а в случае
чего, свое присутствие мы могли внятно объяснить: тут лежали старые доски,
почему бы не навести порядок и кое-что не распилить на дрова? Мы решили,
что все это очень умно, и, вооружившись лопатами, стали трудиться, то есть
рыть яму. Дело, как я уже отметила, нелегкое. К обеду смогли освоить в
глубину не больше метра. Измучились, оголодали, замаскировали свои труды
досками и пошли в дом. Я взглянула на часы:
   - Мне ехать нужно, а то на работу опоздаю.
   - Чего? - выпучила глаза Сонька. А я с ним останусь?
   Конечно, Сонька была права, и я это 5.
   прекрасно понимала, а про работу заговорила скорее из вредности.
   - Не ори, позвоню, отпрошусь.
   Сонька кивнула и стала собирать на стол.
   - Хорошо хоть, в деревне ни души, - заметила она тоскливо. Надо
сказать, что для Куделихи это дело обычное. В лучшие времена в ней
насчитывалось девять домов, теперь семь. Располагалась деревня буквой Г,
три дома со стороны дороги, причем Сонькин крайний и слегка на отшибе, а
через речку еще четыре. Деревня эта вызывала мое уважение тем, что
являлась родовым гнездом Сонькиной бабушки с материнской стороны, женщины,
безусловно, почтенной и заслуживающей лучшей внучки. Впрочем, Сонька с
этим, конечно, не согласилась бы, я подозреваю, она всерьез верила в то,
что является венцом природы. Вот от этой самой бабушки Сонька и получила в
наследство древний пятистенок, который торжественно именовала дачей. Из
местных жителей сохранились только двое: вдовствующий пенсионер Максимыч,
обладатель телефона, он жил за рекой, и древняя бабулька Мария Степановна,
прозванная Зайчихой, которая жила через дом от Соньки. Сейчас Зайчиха
отсутствовала: была вывезена в Москву на свадьбу к правнуку. Обладатели
остальных четырех домов презрительно именовались "дачниками". Регулярно
здесь появлялось только семейство Герасимовых, соседей Максимыча. Сонькины
соседи лет пять судились из-за бабкиного наследства, что позволяло ему
спокойно ветшать. Один из домов принадлежал какому-то музыканту из Москвы,
которого в глаза никто не видел, это давало повод для безграничных
Сонькиных фантазий, выдаваемых дрожащим от благоговения голосом. Владельцы
еще двух домов умерли прошлой зимой, и дома вроде бы продавались. В общем,
опасаться чужих глаз особенно не приходилось.
   Предстояло решить вопрос с работой, но и это не проблема, на пару дней
отпрошусь, а там праздники, на целых четыре дня. За это время с покойником
мы как-нибудь сумеем расстаться.
   - Пообедаем, схожу к Максимычу, - сказала я, усаживаясь за стол, -
позвоню на работу.
   Тут Максимыч неожиданно объявился сам. Надо сказать, погода стояла на
редкость теплая для конца апреля, окна были открыты настежь, в одном из
них он и возник.
   - Здорово, девки. Чай пьете?
   - Пьем. Заходи, - кивнула Сонька.
   - А покрепче ничего нет?
   - Я тебе сколько раз говорила, не замутняй мозги алкоголем.
   - Эх! - крякнул Максимыч, поднялся на крыльцо, разулся, снял кепчонку,
пригладил волосы и прошел к столу. - Здорово, Маргарита.
   В последнее время только он называл меня исконным именем, за что я его
невыносимо уважала. Сонька извлекла из шкафа початую поллитровку, три
стопки, нарезала колбасы и провозгласила:
   - Давайте за сенокос.
   Мы выпили и закусили.
   Маргарита, ты когда приехала? Сегодня.
   - Нет, вчера, с "Тарзаном".
   - Мимо кладбища шла?
   - А где ж еще? - насторожилась я.
   - Не заметила ль чего, а?
   - На кладбище? - попробовала я удивиться.
   - Ох, девки, какие дела творятся, аль не слыхали?
   - А от кого нам слыхать-то? - разозлилась Сонька. - В деревне я да ты,
пенек старый.
   - Грубая ты женщина, Софья Павловна, нет в тебе уважения. А ведь я тебя
вот такой помню, на моих глазах росла, еще супруга моя покойная...
   - Максимыч, ты чего рассказать-то хотел? - перебила я.
   - Про кладбище? Дело такое. - Он собрался с силами и торжественно
продолжил: - Вот, девки, до нас дошло, могилы роют.
   - Да иди ты! - охнула я.
   - Вот те крест. Сегодня ночью иду я, значит, с рыбалки...
   - Брось врать, - перебила Сонька. - Комбикорм с дойки воровал.
   Максимыч укоризненно покачал головой:
   - Ох, Сонька, до чего ж ты баба вреднющая, вот через это тебя и замуж
никто не берет...
   Тут надо пояснить, что летняя дойка располагалась на равном расстоянии
между Куделихой, где мы в настоящий момент обедали, и деревней Зайцеве,
причем кратчайшая дорога в Зайцеве вела мимо кладбища. Максимыч, войдя в
преступный сговор со сторожем дойки, крал комбикорм и продавал держателям
скотины в Зайцеве, используя в качестве средства транспортировки древний
велосипед.
   - Доворуешься, черт старый, - злилась Сонька, потому как нам обеим уже
ясно стало, кто нас вчера спугнул.
   - Что городишь-то? - еще больше насупился Максимыч. - Какой комбикорм?
Скотину еще не пригнали.
   - Значит, доски свистнул. В прошлом году весь пол в телятнике разобрал,
- злорадно ухмыляясь, сообщила Сонька.
   - Ты бы, Софья, об этом помалкивала, - проронил Максимыч, деликатно
потупясь. - Ладно, Маргарита, - она свой человек, а то ведь кто и
взаправду подумает...
   - Да надоели вы с вашей дойкой, - перебила я, - про кладбище
рассказывай.
   - Так не дает ведь, ух, аспидка!
   - Рассказывай, - отмахнулась Сонька и еще по стопке налила. Мы выпили,
закусили колбаской и уставились на Максимыча.
   - Вот, значит, как, - продолжил он, - иду я, велосипедик везу, потому
как Сонька права, прихватил я пару досок и отвез в Зайцево, иду, бутылочка
у меня, дай, думаю, выпью, ну, для храбрости.
   - Покойников боишься, - съязвила Сонька.
   - Ну, не боюсь, а все ж таки... В общем, присел я у тропинки, кладбище
от меня по левую руку, значит, глядь, сворачивает машина, напрямки к
кладбищу, и по-хитрому: огни не горят, и тихо так... остановилась, а я
себе думаю: какая такая нужда у людей?
   Прилег под кустом, жду, что дальше будет.
   Выходят двое. Здоровенные мужики. Взяли лопаты, через ограду перелезли
и давай копать. Тут я понял, эти, как их называют...
   грабители, одним словом, ну, я не удержался и сказал им пару ласковых.
Они быстренько в машину и уехали.
   - Может, это тебе приснилось? - спросила я, заметив некоторое
несоответствие рассказа с действительностью, а Сонька головой покачала:
   - Чокнулся, пенек старый, а если б эти здоровые мужики да тебе лопатой
по голове?
   - Я уж и сам потом струхнул...
   - А чью могилу раскопали? - спросила я. - Богатый кто похоронен был?
   Надо сказать, что кладбище здесь древнее, лично мною был обнаружен
надгробный камень, датированный 1778 годом.
   - Так ничью, - растерялся Максимыч.
   - Как ничью?
   - Вот так. Рыли прямо у ограды. На пустом месте то есть.
   - Чего-то ты совсем заврался, - нахмурилась Сонька. - На пустом месте
кто ж грабит?
   - А вот и нет, - обиделся Максимыч, - я ночью-то разглядывать не стал,
как эти укатили, велосипед прихватил и домой, а утречком встал и скоренько
сбегал - любопытство одолело.
   - Ну и что?
   - Ничего, вырыта яма. Видно, спугнул я их.
   - Да, история, - вздохнула я.
   - Вот так, девки, думаю в село идти, сообщить куда следует.
   - А чего ж не позвонил.
   - Такое дело, думаю, лично надо...
   Мы с тоской переглянулись и уставились на Максимыча.
   - Ты вот что, - не выдержала Сонька, - ты б помалкивал обо всем этом.
Совершенно не твое это дело. Времена нынче такие, свидетели долго не
живут. Ну, сообщишь, куда следует, яму свою дурацкую покажешь.
   Они рукой махнут и уедут, а ты останешься один во всей деревне. Так что
помалкивай, и нам зря рассказал, теперь вот ночь не 53 спать.
   - Думаешь, Софья, тут опасное что-то?
   - Сам посуди...
   - Да, дела! - задумался Максимыч. Чтобы укрепить его здоровую
задумчивость, Сонька в подпол спустилась и достала бутылку клюквенной. Мы
выпили и закусили.
   Надо сказать, что Максимыч вдовствовал второй год, и вольная жизнь
заметно подорвала его силы. Вот и сейчас, нанеся двойной удар по
собственной печени, он заговорил невнятно, а движения, даже
незначительные, давались ему с трудом. Мы подхватили его с двух сторон и
привычно потащили к родному дому. Было это делом нелегким, хотя Максимыч
отличался хилым телосложением, но, как я уже сообщала, жил за рекой, мост
через нее отсутствовал, взамен него лежали два бревна. Пройти по ним,
бережно поддерживая Максимыча, было почти цирковым номером, но мы помнили,
что Сонька росла на его глазах, и это придавало нам силы. Максимыч был
лишен обуви и на диван уложен, а я направилась к телефону. На работу я
безнадежно опоздала.
   К счастью, мои трудолюбие и дисциплинированность не подвергались
сомнениям, а непосредственный начальник, дева позднебальзаковского
возраста, была глупа до святости, так что я не очень беспокоилась.
   И правильно: вопрос был улажен в две минуты. Мы заспешили домой, где
нас ждал покойник.
   - Он уже, наверное, попахивает, - предположила Сонька.
   - Нет, рано еще. Я где-то читала, что трупное окоченение...
   - Да замолчи ты, - разозлилась Сонька и вдруг заскулила: - Пропадем мы,
Максимыч проспится, в село кинется. Привезут собак, эксперты там всякие, в
один момент найдут. А он у нас в чулане. В органах шутить не любят. -
Слово "органы" она произнесла с особым душевным трепетом, чем очень
напомнила мою покойную бабушку Эльзу Оттовну Шефлер. У той благоговение
перед органами было столь велико, что порой граничило с идиотизмом. К
примеру, своего палу Отто бабуля перекрестила в Антона, перегружала свою
речь пословицами и поговорками, а за столом громче всех пела русские
народные песни. Вот уж кому никогда в голову бы не пришло называть меня
Гретхен. Фамилия бабулю беспокоила меньше - предполагалось, что я выйду
замуж.
   Правда, маме это не помогло... Знакомые интонации в Сонькином голосе
навели меня на некоторые мысли, и я спросила:
   - Сонька, а твой дед точно в гетто погиб?
   - Дался тебе дед, лучше под