ь,  тем  более с  вашим
характером и положением... -- И тут же, не докончив мысль, сказал: -- А если
душа  просит выпить, выпьем, я тоже с удовольст­вием составлю вам  компанию.
Побудьте еще минут  десять один, а я спущусь вниз и распоряжусь насчет ужина
и спиртного.
     Вернулся он скоро в сопровождении  двух  офи­цианток, кативших тележки,
через несколько минут пришла и третья, весьма игриво  посмотревшая на Пулата
Муминовича; она принесла на подносе  спир­тное и минеральную воду. Когда они
втроем быстро сервировали стол и удалились, Махмудов сказал:
     -- Такой роскошный стол накрывают по случаю  удачи, праздника, но никак
не на панихиду.
     На что Эргаш Халтаев бодро ответил:
     -- Отбросьте черные думы --  еще не знаешь, где найдешь, где потеряешь.
Такую  глыбу, как вы, сво­ротить  и Тилляходжаеву  непросто,  он  же  знает,
ка­ким вы авторитетом пользуетесь у народа.
     --  Уже своротил, -- обреченно сказал Пулат Муминович,  переливая водку
из рюмки в большой бокал для воды и долил его до края.
     Халтаев, молча наблюдавший за ним, проделал то же самое.
     -- Ну, вам не обязательно  поддерживать меня в  этом, -- мрачно пошутил
секретарь райкома, на что начальник милиции вполне серьезно ответил:
     -- Я привык разделять горе и радость тех, с кем сижу за столом. На меня
можете положиться, не тот человек Эргаш, чтобы бросить в беде соседа...
     Вроде  обычная застольная фраза  --  в иной  ситуа­ции, наверное, Пулат
Муминович пропустил бы ее мимо  ушей, тем более зная кое-что о своем соседе,
но сегодня она сразу легла на душу, и Халтаев уже не казался ему неприятным.
     Пулат Муминович не испытывал  особой страсти  к  спиртным напиткам, тем
более редко пил водку, о чем, кстати, Халтаев знал, но внутри у него  сейчас
все  горело,  и  ему  казалось, что алкоголь  заглушит тоску,  освободит  от
опутывающей сознание петли страха.
     Пулат Муминович наполнил бокалы еще раз, и снова Халтаев не возражал.
     -- Знаешь, Эргаш, -- сказал секретарь  райкома от­кровенно, от души  --
видимо,  водка,  выпитая  на  го­лодный  желудок,  на  расстроенную  нервную
систему, действовала мгновенно, -- наверное, кроме тебя, мно­гие знают,  что
я попал в беду -- не  зря же помощ­ника Тилляходжаева зовут Телетайп грязных
слухов, но сегодня за столом со мной рядом оказался только ты. Спасибо, если
выкарабкаюсь, не забуду твоей верности.
     -- Обязательно выкарабкаетесь, -- подтвердил на­чальник милиции,  и они
выпили.
     --  Еще  раз спасибо, но вроде он вцепился в меня крепко, обещал отдать
под суд.
     -- Вас под суд? -- чуть не поперхнулся боржоми Халтаев.
     -- Да, да, меня.  Так что помочь ты  мне не в силах, а тот,  кто может,
кто вхож к нему и сегодня  ходит  в  фаворитах, не стучит в  дверь,  как ты,
думает: все, сочтены дни Махмудова.
     Халтаев  слушал  внимательно;  для могучего  ор­ганизма  полковника два
бокала водки только раз­минка, тем более, на самом деле, в  обед его угощали
в чайхане жирным пловом.
     Чувствуя, что через полчаса Пулата Муминовича развезет окончательно, он
сказал:
     -- Зря вы  думаете, что я не могу помочь  вам. Не знаю, в чем  он хочет
вас обвинить, почему и  как вы  попали в капкан, но  в  свое  время я оказал
Тилляходжаеву такую  услугу,  что ему вовек со мной не расплатиться. Кстати,
это доподлинно  его слова,  и  я  тот разговор  предусмотрительно записал на
магнитофон. Не паникуйте раньше времени, посмот­рим, чей капкан надежнее, --
рассмеялся Халтаев.
     --  Не в  капкане, наверное,  дело.  Скорее  всего, мой район  пришелся
кому-то из его дружков по душе, и он решил его одарить, а может быть, шутя в
карты проиграл -- ведь, говорят, неравнодушен он к ним.
     -- Возможно, -- уклончиво  ответил Халтаев, но тут же продолжил: -- Да,
я слышал, есть люди, ко­торые за ваше место готовы выложить  сто тысяч.  Мне
даже говорили, кто уж очень настойчиво рвется в наш район.
     -- Сто тысяч...  -- растерянно проговорил Пулат Муминович,  -- за место
первого секретаря райкома?
     -- Да,  сто тысяч. За наш район  не грех и двести  потребовать  --  все
хозяйства,  как один,  прибыльны, греби  деньги лопатой. За  год все вернуть
можно.
     От этих слов Пулат Муминович стал трезветь и спросил:
     -- И кто же, если не секрет, готов заплатить за мое место сто тысяч?
     -- Я же поклялся, что готов помочь вам в беде, поэтому какие секреты --
Раимбаев     из    соседнего    рай­она.    Он    председатель    хлопкового
колхоза-миллио­нера.  Видимо, надоело ему ходить  в хозяйственни­ках,  хочет
продвинуться  по  партийной линии,  на Ташкент метит -- с большими запросами
мужик, и рука мохнатая наверху есть...
     -- А я живу как на необитаемом острове, -- сказал с тоской Махмудов.
     Халтаев снова налил и сказал:
     -- Не  печальтесь, Пулат Муминович, я  и  мои друзья  не  оставим вас в
беде:  если  надо  будет  дать  отступного  за  вас  --  выплатим не  меньше
Раимбаева. Последнего не пожалеем, но в обиду не дадим...
     Хозяин номера растрогался чуть ли  не  до  слез.  Они долго  сидели  за
богато накрытым столом, кля­лись друг другу в вечной дружбе и любви. Еще раз
приходила  игривая официантка,  приносила  вод­ку,  но  чары больше в ход не
пускала,  поняла,  что происходит что-то серьезное и  мужчинам не до нее  --
работала она тут  давно и хорошо  чувствовала  ситуацию. Пулат  Муминович не
опьянел  ни  через полчаса, ни через час, как рассчитывал Эргаш Хал­таев, --
наверное,  разговор его отрезвил или обильная  еда:  индюшка, казы, курдская
брынза,   зелень,  хо­лодная  печень   с   курдюком   и  особенно   чакка[2]
ней­трализовали водку, к тому же он обильно запивал ее боржоми.
     Исчез опутавший душу страх, появился какой-то просвет, и жизнь  впереди
не  казалась  мрачной,  как  несколько  часов  назад;  чем  дальше  катилось
за­столье, тем больше он верил в возможности Халтаева. Жалел об одном -- что
за три года  не удо­сужился узнать конкретнее,  на чем  погорел в свое время
полковник, какие люди стояли за ним и кому он помог сохранить кресла, уйдя в
добро­вольную ссылку  на периферию.  Раньше мышиной  возне, как он брезгливо
говорил, Махмудов не при­давал значения, а зря.
     -- Так что мне делать, Эргаш, ждать бюро  или уезжать домой? -- спросил
ближе к полуночи секре­тарь райкома.
     -- Какое бюро? Огонь  надо гасить сразу: если дело зайдет далеко, тогда
и самому  Тилляходжаеву  трудно контролировать  положение. Я ведь не знаю, в
чем он намерен вас обвинить. Впрочем, как я вижу, вам совершенно  неизвестна
закулисная возня за кресла и должности, вы счастливчик, вам все досталось на
блюдечке с голубой  каемочкой --  я ведь помню вашего тестя Иноятова. Теперь
уже поздно учиться играть в такие игры, да и не нужно, по­надейтесь на меня.
Я думаю, завтра отведем от вас беду.
     Предъявлю и я свои  векселя: мне кажется, он давно ждет, когда обращусь
к  нему за помощью,  -- не любит никому быть  обязанным и хотел бы по­скорее
рассчитаться со мной и забыть давний слу­чай. Посмотрим, чья вина, чьи грехи
перетянут, хотя, готов побиться о любой  заклад, мне он не откажет. Так что,
Пулат  Муминович,  спите  спокойно,  и,  как говорят  русские,  утро  вечера
мудренее. А сейчас я  с  вами распрощаюсь, пришлю  дежурную, чтобы убрала  и
проветрила комнату,  и  отдыхайте, набирайтесь сил  -- завтра  нам предстоит
сложный день. И последнее:  из номера ни шагу, отключите телефон, в обком не
ходите, даже если и позовут, -- как вы знаете, он скор на руку.
     С тем неожиданно на счастье объявившийся пол­ковник и распрощался.
     Проснулся, как обычно,  рано: видимо, много­летняя привычка  сказалась.
На  удивление, не болела голова, хотя он помнил, сколько вчера они выпили  с
полковником Халтаевым.  После ухода начальника  милиции  он  принял  душ  и,
разобрав  постель,  тут же забылся тяжелым  сном -- порассуждать, осмыс­лить
открывшиеся  неожиданно  варианты  спасения  не  пришлось.  Не   ощущал  он,
проснувшись, и того  гнетущего, животного страха за себя,  за  судьбу семьи,
детей, который изведал вечером до прихода соседа.
     Завтрак принесли в  номер  -- наверное,  так  рас­порядился  полковник,
державший себя в гостинице по-хозяйски, что для Пулата  Муминовича оказалось
неожиданным. Вчера, почувствовав себя на краю пропасти, он испугался, да что
там на краю, он ощущал, что уже летит в бездну; казалось, нет сил остановить
гибельное падение, но надо же, судьба послала ему Халтаева.
     Халтаев...  Пулат Муминович вспоминает много­часовое застолье, пытается
задним числом  уяснить сказанное начальником милиции,  и порой ему ка­жется:
все  это мистика, пьяный бред  --  сто тысяч,  Раимбаев, векселя за  прошлые
грехи нынешнего секретаря обкома Тилляходжаева...
     Он долго и нервно ходит по просторной  комнате; велико  искушение выйти
из номера и  кинуться защищать свою репутацию обычными путями  и спо­собами,
без всяких закулисных  интриг, в  которых он  действительно не  мастак,  как
вчера  отметил Хал­таев. Вся мышиная возня, слава Богу, прошла мимо него, он
не  знал  ее  гнусных правил  и  знать не  хотел.  Когда другие интриговали,
блефовали, под­сиживали друг друга, воевали  за посты, он работал -- поэтому
у  него сейчас такой район,  что за него  некий  Раимбаев готов выложить сто
тысяч. При­помнил полковник  ему вчера и Иноятова.  Что из  того,  что Ахрор
Иноятович поддержал его  вначале, помог  стать  секретарем райкома, так ведь
работал  он  сам,  и  ему  есть  чем отчитаться  за  двадцать лет,  есть что
показать, и орден Ленина не за красивые глаза дали.
     Откуда пришла у нас  беда,  где ее корни? Любой мало-мальский начальник
на  Востоке мнит себя Бог весть кем -- откуда это  чванство? Может,  оттого,
что издавна на Востоке, как  нигде, чтился чин, долж­ность, кресло? А может,
виной  тому рабская зави­симость  младшего по возрасту от  старшего?  Скорее
всего, и  то, и  другое  вместе.  А  откуда  казнокрадство,  взяточничество,
коррупция? Почему все  это пыш­ным цветом расцвело повсеместно у нас, доведя
до  нищеты  миллионы  бесправных,  безропотных  тру­жеников?  Наверное,   не
обошлось без доставшихся в наследство традиций: ведь при дворе эмиров, ханов
служивый люд или, как нынче говорят,  аппарат  не  стоял на  довольствии, из
казны не  выдавали им  ни  гроша.  Их  содержал народ, определенная махалля,
район, и там, в своей вотчине, они и обирали зем­ляков как могли.
     Так   почему   возникли  новые   партийные  баи,  си­дящие  на   щедром
государственном  довольствии  и,  как  при  эмире,  еще  обирающие  свой  же
узбекский народ до нитки?
     Но  благородный  яростный  порыв  быстро  гаснет,  и  Пулат  Муминович,
вспомнив   наказ  полковника,  отсоединяет  телефон  от  внешнего  мира;  он
чувст­вует,  что его загнали в угол, понимает, что отчасти виноват и сам, но
он не видит иного спасения и считает, что единственный шанс в руках у Эргаша
Халтаева.
     Свободного времени у Пулата  Муминовича мно­го, но  он упорно  не хочет
размышлять о  полковнике:  кто  он,  что  за ним, чего  хочет,  почему вдруг
вос­пылал  любовью  к  соседу, что  попросит в  награду  за спасение? Он  не
настолько наивен, чтобы принять  его участие за благородный жест, знает, что
чем-то придется расплатиться.
     Но  вновь  всколыхнувшийся  в душе  страх  гонит разумные мысли. Что-то
внутри  разрывается от  крика:  "Выжить  во что бы то  ни  стало!  Сохранить
партбилет! Кресло! Власть!"
     И  с  каждой  минутой ему все больше и больше кажется,  что  не грех  и
чем-то поплатиться, дать отступного, как выразился полковник.
     В  сомнениях  и борениях, нереализованных  бла­городных  порывах прошло
немало времени; Пулат  Муминович то и  дело нервно  посматривал на часы,  но
вестей  от начальника  милиции  не поступало, не спешил и  гонец  из обкома.
Наступал час  обеда, и истомившийся от  неопределенности Махмудов уже  хотел
спуститься  вниз пообедать, пропустить рюм­ку -- снова расшалились нервы, но
вдруг раздался стук в дверь.
     Махмудов, забыв всякую солидность, чуть ли не бегом кинулся к двери: на
пороге  стоял  щеголевато  одетый  парень, поигрывавший  тяжелым брелоком  с
ключами от автомашины. Учтиво поздоровавшись, он сказал:
     --  Меня  прислал  Эргаш-ака, он ждет вас в  чай­хане махалли Сары-Таш.
Пожалуйста, поспешим -- плов будет готов с минуты на минуту.
     Машина, попетляв узкими пыльными улицами  старого  города, вынырнула  к
зеленому островку сре­ди глинобитных дувалов -- здесь и находилась чай­хана,
куда пригласили секретаря райкома. Молодой человек провел гостя по  тенистой
аллее,  мимо  бас­сейна, где  лениво  шевелили плавниками  сонные  кар­пы, и
направился в  боковую комнату, умело спря­танную за  густым виноградником от
любопытных  глаз.  В  комнате стоял приятный полумрак,  и Пулат Муминович  с
улицы  не  сразу  разглядел  мужчин,  просторно  сидевших  вокруг  накрытого
дастархана. Шофер под руку подвел его к айвану и сказал:
     -- Эргаш-ака, вот ваш гость...
     Мужчины суетливо поднялись и  поспешили по­здороваться с вошедшим, лишь
Халтаев остался на месте. Он подозвал щеголя и негромко спросил:
     -- А как дела в банке, обменял?
     -- Велели приехать через час, -- отрапортовал па­рень и, выскользнув из
комнаты, наглухо прикрыл дверь.
     За  столом  хозяйничал  полковник:  он  представил   Пулата  Муминовича
собравшимся мужчинам,  правда, никого из четверых не рекомендовал  подробно,
просто назвал  имя;  о  нем  самом сказал  несколько  трогательных  слов  и,
заканчивая,  добавил, что их  долг помочь благородному человеку, попавшему в
беду.  Все дружно, шумно поддержали Эргаша-ака. Полковник лично разлил водку
и предложил тост:
     -- Давайте выпьем, дорогой Пулат Муминович, за моих друзей,  отныне они
и ваши, за  благородство их сердец -- по  первому зову явились на  помощь. Я
знаю их давно:  верные и  надежные  люди, про­веренные  делом. За  настоящих
мужчин!
     Потом  последовали  еще тосты, и  даже  Пулат  Муминович  сказал что-то
восторженное о своем со­седе, в тяжелую минуту оказавшемся рядом.
     Конкретно о деле, чем помочь, какими методами, через кого, не говорили.
Лишь  однажды  у  одного  из  новых  знакомых  Махмудова,  Яздона-ака, пьяно
вырвалось:
     -- Нет, я ничего не пожалею для того, чтобы Раимбаев не перекрыл дорогу
другу  и соседу нашего  уважаемого Эргаша-ака, которому  мы,  здесь сидящие,
обязаны  всем,  что имеем. Деньги? Что деньги, как говорил Хайям,  --  пыль,
песок,  деньги  мы  всегда  най­дем,  пока головы на  плечах.  Важно  друзей
поддержать, не дать втоптать в грязь имя благородного человека.
     Пулат  Муминович,  как  и  вчера,  растрогался,  он думал,  что  сейчас
кто-нибудь  разовьет тему и  он  узнает что-то  конкретное, но Халтаев вновь
увел разговор в сторону.
     Когда  покончили с пловом  и дружно налегли на  зеленый китайский  чай,
появился парень, доставивший  Махмудова. Он  молча, словно тень, по­явился у
дастархана и подал сидевшему в самом центре Халтаеву полиэтиленовый мешочек.
То  ли  подал  неловко,  то  ли  полковник  принял  неумело, но  из  мешочка
высыпались тугие пачки сторублевок в новеньких банковских упаковках.
     --  Оказывается, сто тысяч в таких купюрах не  так уж и много  -- всего
десять  тонких  пачек,  а  мы вчетвером принесли  целый "дипломат" денег, --
рас­смеялся Яздон-ака.
     Халтаев строго  посмотрел на Яздона-ака, и  Пулат Муминович  понял, что
тот сказал лишнее. Полков­ник шутки не поддержал, сказал серьезно:
     -- Вот  и мы  сегодня  в  гости  явимся не с пу­стыми руками,  и  пусть
коротышка докажет, что деньги от Раимбаева лучше, чем от меня, -- я на­мерен
их внести  за своего соседа. А  что он  любит  крупные купюры --  я знаю его
давнюю страсть, хотя, как слышал недавно, он уже отдает предпочтение золоту,
--  и, сложив деньги опять в пакет,  небрежно  сунул под подушку, на которой
полулежал.
     -- Можно  и на  золото  поменять -- мне  как раз  на  днях двести монет
предложили, -- упрямо вставил  Яздон-ака,  словно не замечавший недовольства
Халтаева.
     -- Будем иметь в виду и этот вариант, -- сказал примирительно полковник
-- видимо, он не хотел ссориться с Яздоном-ака.
     После  плова  за чаем  и  беседой прокоротали  еще часа полтора;  новые
знакомые  Пулата  Муминовича вспомнили  и  его тестя,  Ахрора  Иноятовича --
ока­зывается, он сыграл в судьбе каждого из них не­маловажную роль, и теперь
они, в свою очередь,  хотели помочь его зятю, тем самым запоздало воз­вращая
человеческий долг.  От трогательных  слов,  историй  двадцати-тридцатилетней
давности Пулат Муминович, потерявший всякие ориентиры от на­валившейся вдруг
беды и нахлынувших событий, умилился окончательно и почувствовал,  что  он в
кругу искренних и сильных друзей. Поэтому, когда Халтаев, спешивший куда-то,
неожиданно свернул застолье, Махмудову было жаль расставаться с Яз­доном-ака
и  его  товарищами.  Они  тоже  вроде  казались  рады   быстро  сложившемуся
взаимопонима­нию  с  секретарем райкома, попавшим в немилость  к всесильному
Наполеону.
     После приятного  обеда на той же  белой "Волге" Халтаев доставил Пулата
Муминовича в гостиницу. Уезжая, сказал:
     --  До  вечера  располагайте  временем  по  своему  усмотрению,  можете
подключить  телефон.  Позднее,   после  местной   информационной   программы
"Ахборот", возможно, поедем в гости.
     -- В гости? -- переспросил Махмудов, недоу­мевая, -- он хотел как можно
быстрее внести яс­ность в свое положение, а не ходить на званые ужины.
     --  Да,  в  гости...  --  ответил  полковник,  улыбаясь.  --  К  самому
Тилляходжаеву домой. --  И  еще уточнил: --  Не  на прием,  а  в  гости!  --
Наслаждаясь растерян­ностью секретаря райкома, добавил насмешливо: -- Может,
вы  предпочитаете  встретиться  с ним на  бюро или  один на  один на красном
ковре? -- Полковник  с каждой  минутой открывался ему  по-новому. Да, зря он
недооценивал начальника милиции...
     В гостинице  Махмудова вновь охватили сомне­ния, хотя страх прошел и он
уже не боялся за партбилет, не думал и о том, что могут привлечь к уголовной
ответственности, -- в возможностях Халтаева он теперь не сомневался. Пытался
он вспом­нить и своих новых друзей, поклявшихся ему в верности: кто они?
     Особенно интересовал его напористый Яздон-ака,  видимо, соперничавший в
чем-то с полковни­ком.
     Тревожно было и от такой  мысли: когда же  я утратил  реальное ощущение
жизни,  проморгал,   не   воспротивился  как  коммунист  взлету   халтаевых,
раимбаевых,  Яздон-ака  и  его   хватких  компаньонов,  между  прочим,  шутя
скинувшихся за обедом  по двадцать  пять  тысяч, и почему, за какие  заслуги
перед государством, народом  взлетел  так  высоко  сам Тилляходжаев, бравший
взятки,  по утверждению Халтаева, только золотом и торговавший должно­стями,
словно недвижимым имуществом или по­держанными машинами?
     Но  правильная мысль не стыкуется с его дей­ствиями  и  поступками: те,
кого он в душе осуждал, и  те, на кого сейчас реально рассчитывал, оказались
одними  и  теми  же  людьми.  Пулат  Муминович  чув­ствовал,  что  запутался
окончательно,  и  старательно  гнал   думы,  тревожившие  совесть.  Не  стал
докапы­ваться до  истоков чужих падений и взлетов -- поздно вечером решалась
его судьба, и она оказалась дороже всего на свете, ценнее  идей и принципов,
которые  он проповедовал всю  сознательную жизнь.  Пришла на память нежданно
пословица, которую он часто упоминал когда-то, работая  в отделе пропаганды:
"Своя  рубашка ближе к телу" -- как  он  клеймил ею  всех налево и  направо!
Сейчас, дожидаясь в душном номере Халтаева, Махмудов признал, что личное для
него, на поверку,  оказалось тоже  дороже обще­ственного, а ведь он требовал
от других обратного, за  это казнил и миловал,  в  этом  и заключалась, если
откровенно, суть его  работы: вытравить личные  инстинкты. Трудно  сознатьс