ович  не
вы­держал бы, пошел если  не  в обком,  то в ЦК  и объяснился:  как  человек
честный,  он   мучился   от  сложившегося  положения.  Понимал  двойственное
положение  свое  как  руководителя  и  просто  человека. Наверное, следовало
уехать из этих мест или вообще отказаться от партийной  работы по  моральным
при­чинам.  Но что-то постоянно  удерживало  его от  решительного  поступка,
парализовало волю. Мучила неопределенность  судьбы садовника, если он пойдет
в обком или ЦК. Ведь тот не только рассказал его тайну, но и открылся сам, и
следовало отдать на­божного старика в руки правосудия за сокрытое золото, но
от  одной  мысли, что Хамракул-ака  по­падет  в руки соседа Халтаева,  Пулат
Муминович  приходил  в  ужас. Старик  садовник назвал  бы  его  предателем и
проклял -- ведь не выдал сорок лет назад Акбар-хаджа, а сын...
     Так крепко сплелось личное  и государственное,  долг и  милосердие, что
Пулат Муминович, откро­венно  говоря,  растерялся. Но  ситуация  разрядилась
неожиданным образом: его пригласили  в  обком  пар­тии  на  беседу  с  самим
Тилляходжаевым. И  выручил его тогда, вспоминает  Пулат Муминович, начальник
милиции Халтаев.


     Часть III

     Через  год после  разнузданной пьянки  в  доме секретаря  обкома  Пулат
Муминович отдыхал у моря, в  санатории "Форос", недалеко от Ялты. Прекрасная
здравница закрытого типа находилась на берегу мо­ря, в роскошном саду. Рядом
проходила  граница, что весьма кстати для важных отдыхающих,  и по­сторонних
тут не было,  одна вышколенная обслуга, контингент же однороден -- партийная
номенклатура.  Работают в своей среде, живут среди себе подобных  и отдыхают
также замкнуто, кастово.
     Здесь он  познакомился с одним  высокопостав­ленным работником аппарата
ЦК   Компартии   Ка­захстана,   сдружились   они   при   весьма   любопытных
обстоятельствах. Пулат  Муминович на второй день после  ужина  одиноко стоял
возле розария, разду­мывая, куда бы пойти, то ли в кино, то ли в бильярдную,
когда  к  нему подошел  этот  самый  че­ловек  и поздоровался  на  чистейшем
узбекском языке. Оказалось, он родом из  Чимкента, где бок  о бок давно, уже
не одно столетие, живут казахи и узбеки.
     Не успели они разговориться, как новый зна­комый вдруг сказал, вроде бы
некстати:
     -- Как велика сила дружбы народов, как она расцвела!
     Пулат Муминович от неожиданности  чуть не вы­ронил бутылку  минеральной
воды, что  давали  им на  ночь. "Мне только пустой трескотни  недоставало на
отдыхе", -- подумал он,  теряя интерес  к импо­зантному товарищу и сожалея о
знакомстве.
     Но тот, умело выдержав паузу, продолжил:
     -- Посмотрите, вон два якута -- они не спеша  отправились в бильярдную.
Вот шумные  армяне  столпились вокруг рослого мужчины в  светлом костюме,  а
грузины расположились  в той дальней  беседке  --  они  облюбовали ее сразу;
сейчас,  навер­ное,  кто-то  принесет вино,  и  они  будут  петь  гру­стные,
протяжные песни -- хотелось бы попасть к ним в компанию. Дальше -- степенные
латыши в галстуках чинно  выхаживают на аллеях, их чуть  меньше, чем армян и
грузин; эстонцев  прибли­зительно столько же,  но пока они  избегают  тесных
контактов  и с латышами, и с литовцами  -- я на­блюдаю за ними уже неделю. А
вон  украинцы --  их так много,  что  они держатся  несколькими ком­паниями.
Подобный расклад  можно  продолжить,  но ограничусь,  вы и сами  все видите,
остается -- Восток, Средняя Азия, вот я и присоединился к вам -- теперь и мы
наглядно демонстрируем ве­ликую дружбу народов.
     -- Не  боитесь? -- спросил  Пулат  Муминович на  всякий  случай, словно
осаживая того, страшась про­вокаций.
     -- Нет,  не боюсь, область национальных отно­шений -- моя  профессия. Я
доктор наук, крупный авторитет в республике.
     -- Любопытно, в своих трудах вы излагаете по­добные же мысли?
     --  Упаси  господь, идеология -- одно, а жизнь -- другое.  Мы,  ученые,
вроде соревнуемся, кто дальше уведет ее от реальности.
     -- Ну, вы преуспели, доктор все-таки...
     -- Не скажите, кто преуспел, -- уже академик, член-корр...
     И оба рассмеялись.
     Злой, острый ум оказался у нового  знакомого; жаль, что цинизм уже съел
его душу, подумал в первый же вечер Махмудов.
     Нет,  сегодня Пулат  Муминович вспомнил  К. совсем не из-за возникших в
стране сложных на­циональных  отношений, тогда  даже сам К. при  невероятном
цинизме,  наверное,  не  предполагал  возможных  событий в родной  Алма-Ате.
Никто,  кроме  самих  армян и азербайджанцев,  не  знал  и  о  существовании
Карабаха. Кто мог предвидеть вол­нения  на национальной почве в  республиках
При­балтики?  А  проблема  языка,  заостренная  украин­скими и  белорусскими
писателями!  Впрочем,  эта   проблема  касалась  и  его  родной  республики,
Уз­бекистана. А волнения крымских татар, требующих возврата на Родину...
     Пулат Муминович вспомнил К. по другому по­воду. Работал  тот в аппарате
ЦК долго и собирался там просидеть  до глубокой старости. Надежно, вы­годно,
удобно --  даже лучше, чем в сберкассе,  шутил таким образом сам К.  За годы
работы в аппарате, сменив несколько параллельных отделов,  как никто другой,
К.  знал  закулисную  жизнь   партийной  элиты,  высших  эшелонов  власти  в
республике.  В том, что он  умен, наблюдателен, ему  трудно  было  отказать.
Темой он владел -- по выражению самого К.
     Конечно, постоянно общаясь, они не могли  не  обсуждать положение дел у
себя в республиках, не говорить о своих лидерах, хорошо известных в стра­не,
между которыми  шло негласное  соперничество  во  всем. Один  из  них  остро
переживал свое затя­нувшееся  не по сроку кандидатство в члены По­литбюро --
оба отдыхающих это хорошо знали.
     Пулат Муминович,  находившийся с прошлого года в щекотливом положении и
человек куда более  осторожный, чем К., больше слушал, мотал на  ус, отдавал
инициативу в  разговорах товарищу из Ал­ма-Аты. Всякий  раз, если беседа  об
Узбекистане приобретала остроту, он говорил:
     --  Уважаемый  К., что я могу знать из своего районного захолустья, мое
дело: привесы,  надои, центнеры,  посевная, уборочная,  тепло,  газ,  жалобы
низов. Большая политика идет мимо нас...
     Человек  из  Казахстана,  наверное,  догадывался,  что  Пулат Муминович
уходит  от разговора,  но у каждого в  жизни свои резоны,  а время тогда еще
располагало к откровениям. Впрочем, не исключено, что К. знал об Узбекистане
гораздо больше,  чем Махмудов, -- Чимкент  всего  в  полутора  часах езды от
Ташкента.
     Как бы то  ни было, К. постоянно крутился возле  острых  и опасных тем,
что  не  раз  настораживало  секретаря райкома  с  урезанными  правами,  но,
види­мо, что-то жгло того  изнутри, и он шел то ли к своей погибели, то ли к
взлету, если, конечно, вре­мена изменятся. Рискованные они вели беседы.
     Однажды по какому-то поводу у Пулата Муминовича вырвалось:
     -- А у  нас все  дела,  особенно  кадровые,  решает  только  первый  --
секретарей ЦК меняет по своему усмотрению.
     К. задумчиво произнес:
     -- Прекрасно -- сам решает проблемы.
     Пулат Муминович вспылил:
     --  Не   пойму,  все   это   похоже  на  беспринципность:   то   вы  за
коллегиальность, за партийную демокра­тию,  то за  ханское единовластие, что
же тут хоро­шего?
     К. не растерялся -- видимо, он ожидал такую ре­акцию.
     -- Дело  в  том,  мой дорогой  курортный друг, что  у  нас  республикой
руководит  не первый, а его помощник,  --  вот  что  ужасно. Секретарями ЦК,
де­путатами  помыкает  по  существу авантюрист, казах­ский Гришка  Распутин.
Беспринципный и алчный  человек, он даже  личную почту  Кунаева и  политбюро
вскрывает, -- какие могут быть тут государственные тайны...
     -- Как -- помощник? -- Пулат Муминович не  ве­рил своим ушам: скажи кто
другой, он бы поднял того на смех, но К. знал, что говорил.
     --  Да, да, помощник, самый простой,  для полной объективности  добавим
еще  одного человека,  име­ющего  на  первого тоже огромное  влияние.  Некий
полковник,  начальник  особого  патрульного  дивизиона  ГАИ,  сопровождающий
хозяина республики  по­всюду.  Вот они вдвоем,  опираясь  на  свои джузы, по
существу и  правят Казахстаном,  хотя  казахов в  республике  --  одна треть
населения.
     В тот вечер в "Форосе" Пулат Муминович долго анализировал сказанное К.;
тот  даже не взял с  него  слово,  что  разговор  останется между  ними, как
за­ведено в подобных случаях. Но сомнения разреши­лись неожиданным  образом:
вспомнил, что  однажды  в  "Правде",  осенью  1964  года, --  он ясно  видел
раз­ворот третьей страницы, такое  она  произвела  на него  впечатление,  --
читал большую уничтожающую статью о  казахстанском  руководителе,  о методах
его правления:  он  просто  во всех областях посадил род­ственников, друзей,
людей  из своего  джуза,  и  все они  назывались в газете  пофамильно,  хотя
длинный  список включал лишь секретарей  обкомов, горкомов и должностных лиц
на правительственном уровне.
     И вот почти через  двадцать  лет, узнав от К. о  новом витке  правления
хозяина республики, Пулат Муминович не удивился -- все сходилось.
     Поразился  он  запоздало одному: как  же  после  разгромной  статьи  (в
прежнее время  порядочные  люди стрелялись  или,  как  минимум,  подавали  в
отставку) этот руководитель уцелел: все-таки "Прав­да" -- орган ЦК КПСС?
     Странно, что  такая логичная мысль никогда не  приходила ему  в  голову
раньше, а задумался он лишь в "Форосе", с подачи К. Ответ, конечно, нашелся,
единственный и верный.
     После  выступления "Правды"  через  месяц в  Кремле  сменилась  власть,
Хрущева скинул Брежнев, личный  друг Кунаева.  Явилась  новая догадка --  не
причастен ли и сам казахстанский правитель к не­ожиданному падению Хрущева и
взлету своего друга Леонида Ильича?
     Но столь откровенный вопрос испугал  Пулата  Муминовича,  и он схоронил
его в душе. Он  даже не  посмел поинтересоваться на этот  счет  у  К. -- тот
наверняка прояснил бы ситуацию...
     Но сейчас  глубокой ночью  во  дворе своего дома ему уже не нужны  были
какие-то  дополнительные разъяснения: ведь,  читая  о  декабрьских  событиях
позапрошлого года в  Алма-Ате,  когда всплыло  на  поверхность все о  первом
секретаре ЦК и подтвер­дилось сказанное пять лет назад К. и о помощнике, и о
полковнике, он знал даже такое, о чем вряд ли догадывался и сам К. На деле и
соперничество с Рашидовым оказалось  показным, на  публику,  --  ладили  они
между собой вполне. Установлено, что хозяин Казахстана отправил в Ташкент на
воспи­тание  своего  племянника -- совсем в традициях хан­ского  Востока.  И
племянник  получил   пост   началь­ника   общепита   столицы  --   возможно,
привередливый  читатель  усмехнется:  тоже  мне, мол,  пост. Но  не  следует
торопиться  с  выводами:   владыка  знал,  чем  одаривал.   Только  один  из
подчиненных племянника, некий Насыр-ака,  возглавлявший районный  обще­пит в
старом городе, за свои  личные деньги  по­строил под Ташкентом свинокомплекс
стоимостью  полмиллиона рублей.  С  размахом  жил  человек, не ждал  решения
Продовольственной программы,  знал, что с  лихвой  окупит вложенное. Удвоил,
утроил бы  капитал,  да  времена изменились.  Пришлось госу­дарству взять на
баланс нигде не зарегистрирован­ный объект -- и такие подарки случаются.
     Соревновались-то  они  в   том,  кто   больше  государ­ственных   денег
растранжирит, кто больше пыли пу­стит в глаза. Построил, например, Верховный
в Таш­кенте баню в восточном стиле,  причудливой архи­тектуры, так хозяин из
Алма-Аты  тут же  отгрохал  более современный и  комфортабельный  комплекс с
банями, саунами, бассейнами, "Арасаном" назвал.
     Надо   отдать  должное,   ташкентский   хан   почти   всегда   опережал
алма-атинского,  но  зато казахский хан  строил роскошнее.  Правда,  по двум
объектам  Верховный  перещеголял  своего  алма-атинского при­ятеля -- такого
сказочного Дворца дружбы народов и роскошного филиала музея В. И.  Ленина не
только в Алма-Ате -- во всей стране не сыскать. Правда, ни тот, ни другой не
считались с тем, что  народу не хватает жилья,  больниц, детских учреждений.
По­пытался  ташкентский хан затмить  и прелести вы­сокогорного Медео, бросил
силы и мощь на Чимган, да не успел.
     Пулат Муминович все-таки вспомнил "Форос" по другому случаю, потому что
там еще раз ре­шалась его судьба, его жизнь.
     Нельзя  утверждать, что  после памятной ночи  в  доме  секретаря обкома
жизнь его круто измени­лась -- перемен даже Миассар не обнаружила, разве что
чаще стал наведываться в дом Халтаев, но  это отнесли за счет соседства. Его
положение даже ук­репилось: Анвар Абидович не раз в официальных выступлениях
ставил его  район  в  пример, называл его хозяйства маяками  в  области. А в
личных бе­седах и застольях открыто провозглашал Махмудова другом, примерным
коммунистом.
     За  год Тилляходжаев пять раз посетил его район и все пять раз приходил
к нему  в гости домой, причем ни  разу не зашел  к Халтаеву, хотя ведал, что
тот живет через дувал. Он знал, что в районах  не  только каждый шаг первого
оценивается, а даже жест.
     "Я  должен поддерживать  ваш авторитет", --  гово­рил  он всегда Пулату
Муминовичу.
     Не  ощущал Махмудов  и назойливого опекунства Халтаева: может, выжидал,
присматривался полков­ник, а может,  за  его спиной, от  его имени  что-то и
делал  -- ведь  слух,  что  теперь  он в друзьях с секретарем  райкома, тоже
пронесся в округе. Серь­езных стычек с ним Пулат Муминович не помнит, но под
нажимом полковника пришлось отдать об­щепит района Яздону-ака. Через полгода
появился  еще один товарищ  Яздона-ака, Салим Хасанович,  из тех, что обедал
тогда в  чайхане  махалли Сары-Таш, -- ему пришлось  уступить райпотребсоюз.
Хотя вроде и не выпускал Махмудов бразды правления из рук,  но с каждым днем
все  больше  и больше  ощущал  себя марионеткой. Это сознание  мешало  жить,
чувствовать себя мужчиной, человеком, ком­мунистом, и вновь возникли мысли о
самоубийст­ве -- иного выхода он не видел.
     Пятый  визит Анвара Абидовича  в  район и по­служил причиной  очередной
депрессии, и  опять  с мрачными намерениями он оказался в Крыму.  Слу­чилось
это за месяц до отъезда в "Форос".
     Прибыл Тилляходжаев в район неожиданно,  без предупреждения, и не один,
хотя обычно его по­мощник ставил в известность о  поездке своего шефа, давал
указания насчет обеда, выпивки, советовал, кого пригласить за стол, а  кого,
наоборот,   не  допускать.  Впрочем,  секретарь   обкома   появился  в   тот
злопа­мятный  день даже без помощника;  потом-то стало  ясно, чем был вызван
поспешный наезд гостей.
     Прибыли они в "Волге" Акмаля Арипова -- тогда Пулат Муминович впервые и
увидел воочию аксайского хана, хотя  и слышал о нем  много,  слишком  много.
Белую  "Волгу" эскортировала юркая машина защитного цвета, на  манер военных
джипов,  и  де­ржался джип чуть  в отдалении, стараясь не  лезть на глаза. И
возле  райкома  пятеро  из машины  со­провождения  стояли особняком,  но  не
сводили глаз  со своего  хозяина.  Рослые, крепкие мужчины, у одного на боку
висела японская переговорная сис­тема, действующая в радиусе ста километров,
а  если  внимательно  вглядеться,  можно  было заметить,  что они вооружены,
впрочем,  две   автоматические  вин­товки  лежали   на   заднем  сиденье,  и
чувствовалось, что их не таили.
     Нукеры -- обычная свита Арипова, на этот раз малочисленная.
     У  Пулата  Муминовича,  увидевшего  несколько  смущенного  Наполеона  и
державшихся в тени пла­тана сопровождающих людей Арипова,  в первые  ми­нуты
сложилось впечатление, что аксайский хан за­скочил на  минутку в Заркентский
обком, вырвал Тилляходжаева из кресла и, не слушая его возра­жений, заставил
ехать к нему в район.
     Вот  только --  зачем?  Впрочем, скоро он  догадал­ся, и догадка Пулата
Муминовича оказалась абсо­лютно верной.
     -- Ну, Пулат Муминович, с тебя причитается, какого гостя к тебе привез,
знакомься,  --  секретарь  обкома  пытался  скрыть  растерянность  и  оттого
бод­рился,  желал выглядеть в глазах Арипова могуще­ственным  на  территории
своей области.
     Плотный, коренастый человек,  очень просто оде­тый, кривя усмешку, явно
относящуюся к Наполе­ону, подал Махмудову руку и с достоинством сказал:
     -- Арипов  Акмаль.  Много  слышал о  вас,  Пулат  Муминович, и  о вашем
преуспевающем районе. Еду в Назарбек  по  делам, по  пути  решил заглянуть к
вам, а мой старый друг, Анвар-джан, ваш хозяин, вызвался  меня сопровождать.
Не обессудьте, что без приглашения, без предупреждения нагрянули.
     -- Милости просим,  -- Пулат Муминович широко распахнул  двери  райкома
для незваных гостей, чув­ствуя, что визит ничего хорошего не сулит.
     В  кабинете то  ли  по рассеянности,  то  ли  наме­ренно Наполеон занял
кресло Пулата Муминовича,  и секретарь райкома приткнулся сбоку стола, рядом
с  телефонами.  Маневр  не  остался  не  замеченным  Ариповым,  и  он  снова
усмехнулся.  Очень вырази­тельная усмешка, она порою говорила больше слов и,
по-видимому,  означала: ну  что ты  передо  мной  пыжишься, хозяина  области
корчишь, коротышка пузатый.
     Восточные люди  сразу  не  приступают  к  делам,  и никакой спешке  нет
оправдания -- традиции пре­выше всего, но Анвар Абидович  и тут, желая взять
разговор под контроль, не справился  ни  о здоровье, ни о детях, заговорил о
племенном конезаводе, которому только полгода назад дал обкомовское "добро".
Столь  стремительное  начало  обескуражило  даже   Арипова,  и  он  невольно
переглянулся с Пулатом Муминовичем; опять усмешка скривила его губы, на этот
раз она  означала  -- ну что  с  него взять, хам есть  хам,  если  он даже о
здоровье друга не справился.
     Представляя Арипову  Пулата Муминовича, Тилляходжаев  рекомендовал  его
как одного из своих близких друзей.
     --  Акмаль-ака,  --  начал  с  места  в  карьер  секретарь  обкома,  --
интересуется  твоим  конезаводом,   хочет   чем-нибудь  помочь,   что-нибудь
подсказать. Навер­ное,  слышал,  что  у него  в  Аксае  есть несколько сотен
прекрасных  лошадей,  а  полусотне из  них, как говорят знатоки,  цены  нет.
Повезло нам, что сосед решил взять над нами шефство.
     "Отчего его вдруг на шефство потянуло?" -- мель­кнула тревожная мысль у
Махмудова.  На  филант­ропа Арипов не походил; из того, что Пулат Му­минович
слышал  о  нем,  следовало  вообще избегать  контактов  с этим  человеком  и
радоваться,   что   на­ходишься   не  в  орбите   его  интересов.   И  люди,
со­провождающие его, на  специалистов по коневодству не смахивают, за версту
чувствуется -- лихие люди, днем, не таясь, с винтовками разъезжают, хотя и в
штатском.
     -- Ну,  какой  у нас конезавод,  Акмаль-ака,  мы же только начинаем.  И
десятой доли нет того, что у вас в  Аксае в табунах пасется. Вот года  через
три, я думаю, нам будет чем  похвалиться  -- обяза­тельно выйдем  на мировой
рынок.  А  за  предложение  помощи  спасибо.  Готов  послать  к  вам   своих
спе­циалистов и прежде всего  взять  на учет всех ваших элитных лошадей -- в
племенном деле  селекция глав­ное, -- ответил Пулат Муминович, давая понять,
что на конезаводе гостям делать нечего.
     Видя, что разговор принимает не тот оборот, Арипов  строго посмотрел на
Наполеона  и  вновь  презрительно  усмехнулся: мол, к  чему  эти реверан­сы,
шефство -- чушь собачья, скажи честно, зачем приехали.
     Напряжение,  на  миг  возникшее  в  кабинете,  раз­рядила   секретарша,
пригласила к чаю. Во внутрен­нем дворике райкома, в саду, накрыли стол. И за
столом  Арипов  делал  намеки  секретарю   обкома,  что  пора  переходить  в
решительную  атаку, а  не  ходить словесными  кругами  вокруг  да около,  но
непонятно,  почему  Тилляходжаев  так и не решился  ничего  ска­зать  Пулату
Муминовичу открытым текстом, а ведь он знал о цели приезда аксайского  хана.
Только уже вставая из-за стола, оправдывая свое малодушие, обр