на  лестницу
покурить, а на самом деле смотрел, на месте ли фура. Фура стояла на месте, а
водитель, здоровенный неразговорчивый белорус,  лениво  прохаживался  вокруг
нее, пинал скаты - не для проверки, а от нечего делать. Когда нужный человек
наконец появился, еще часа полтора  бегали  по  кабинетам.  Закончив,  Томас
первым делом открыл замки и за-глянул в фуру. Все  коробки  были  на  месте.
Томас успокоился.
   Сымер вернулся в Таллин на  своем  "опеле",  а  Томас  продолжил  путь  в
просторной кабине "КамАЗа". Дорога очень располагала к тому, чтобы  засадить
граммов двести и заполировать пивом "Хайнекен". Или "Баварией". Или  крепким
"Магнумом". Или тоже крепким "Белым медведем". "Туборгом"  тоже  можно.  Или
темной  "Балтикой"  номер  шесть.  А  еще  можно  "Хольстеном",  "Факси"   и
пильзенским. В конце концов, можно даже местным "Тоомпеа", почему  нет?  Это
было бы даже патриотично.
   Но Томас сдержался. И в конце пути, уже в виду  Таллина  с  его  шпилями,
куполами, ажурными арками  мостов  и  иглой  телецентра  над  милым  каждому
эстонцу ломаным контуром красных крыш даже почувствовал  гордость  от  того,
что все же не выпил, что вел себя как серьезный бизнесмен,  который  никогда
не путает дело с удовольствием.
   Фуру  загнали  задом  в  просторный  ангар,  где  фирма   Краба   хранила
деликатесные продукты. Водила отцепил тягач и уехал  на  нем  заправиться  и
пообедать, предупредив, что заберет  фуру  часа  через  два.  Пока  грузчики
переносили коробки с процессорами в  лабораторию,  приехал  Краб  с  молодым
компьютерщиком, приказал ему: "Проверяй". И закурил "гавану".
   Компьютерщик подключил свою аппаратуру и принялся  за  работу.  С  первым
процессором все было в порядке,  а  вот  второй  почему-то  никак  не  хотел
включаться. Несколько раз проверив все порты, компьютерщик  вскрыл  кожух  и
надолго задумался. Потом сказал:
   - Я бы очень удивился, если бы он заработал. Очень. Так. Я решил бы,  что
произошло чудо. И это действительно было бы чудо.
   Он показал Томасу и Крабу содержимое  "Пентиума".  Томас  обмер.  Начинка
процессора была, возможно, японской. И даже скорее  всего  японской,  потому
что такую тонкую и красивую металлическую стружку вряд ли  умеют  делать  на
белорусских заводах. Но это была металлическая стружка.  И  только.  Начинка
всех остальных "Пентиумов" была точно такая же.
   Краб приказал грузчикам, кивнув на распотрошенные "Пентиумы":
   - На свалку! - Потом сказал Томасу: -  Мудак!  -  Затем  швырнул  на  пол
"гавану", растер ее каблуком и  вынес  окончательный  приговор:  -  Бабки  -
завтра на стол. Все тридцать штук  плюс  процент.  Нет  -  включаю  счетчик.
Десять процентов в день.
   Он крепко выматерился и уехал. А Томас остался в пустом гулком ангаре.  В
голове у него тоже было пусто и гулко от пустоты. Он зачем-то залез в фуру и
осмотрел пустой кузов, словно это могло объяснить  ему,  что  же  произошло.
Почему-то стало особенно обидно за порванный при  погрузке  плащ.  Он  хотел
пнуть в сердцах этот проклятый крюк. Но крюка не  было.  Томас  даже  ощупал
кузов. Не было крюка. И дырки от него не было.
   И тут до него дошло. Это была другая фура.  Такого  же  цвета,  такой  же
марки, с теми же белорусскими номерами. Но - другая. И  подменить  ее  могли
только на таможне в Валге.
   Только теперь Томас понял, почему так злобился  на  него  Краб.  Мошенник
может  снисходительно  относиться  к  обутому  им  лоху,  но  бандит  всегда
ненавидит того, кого грабит. Убийца всегда люто ненавидит жертву.  Потому  и
исходил волнами злобы Краб. Потому что он кинул Томаса. И  с  самого  начала
знал, что кинет. И за так получит его квартиру.
   Томас взъярился. Он не стал дожидаться водилу. Что он мог  сделать  этому
белорусскому  бугаю?  Томас  кинулся  домой,  похватал  шмотки,  выгреб   из
загашника оставшиеся бабки и запер студию на все замки. Предупредив соседей,
что уезжает по делам на неопределенное время,  вскочил  в  свои  "Жигули"  и
рванул из города.
   Он поклялся себе: не видать Крабу его студии. Расписка на тридцать  штук?
Но в ней ничего не было про квартиру. Внаглую не вломишься - соседи  тут  же
позвонят в полицию, а таллинская полиция в последнее время взялась  за  дело
очень серьезно. Подашь в суд? Да судись, судись!
   Но Томас знал, что Краб судиться не будет.  Он  сделает  по-другому.  Его
люди отловят Томаса и заставят подписать документы на передачу квартиры. Для
этого есть много способов, и все способы  они  знают.  Но  ты  сначала  меня
отлови!
   Это  было  неразумно.  Правильней  было  пойти  к  Крабу   и   попытаться
выторговать у него хоть малость, хоть комнату в коммуналке. Но Томас  понял,
что не может так поступить. Иначе он будет презирать себя до конца жизни.  И
в душе его теплилась надежда, что Всевышний, покарав его так жестоко, все же
явит к нему милость от безграничных своих щедрот. А вдруг  Краба  взорвут  в
его "мерседесе", как время от времени взрывали бизнесменов и покрупней  его?
А вдруг сам сдохнет от жадности и злобы? Или произойдет  еще  что-нибудь.  У
Бога всего много. Главное же сейчас - скрыться.

   Для Томаса наступили тяжелые времена. Сначала он жил  у  приятельницы  на
зимней даче на побережье Пирите. Потом перебрался к другой, в Вяйке-Ыйсмяэ -
таллинские "Черемушки". Чтобы подольше растянуть оставшиеся бабки,  "бомбил"
на своей "двушке": возил "челноков" с их бесчисленными баулами, крестьян  на
рынок. Иногда удавалось прихватить пассажира на вокзале или в аэропорту. Тут
приходилось быть очень осторожным. Этот  бизнес  давно  уже  был  схвачен  и
поделен на сферы влияния, а прописываться Томас не хотел -  могло  дойти  до
людей Краба.
   Но извоз вскоре пришлось прекратить. Томаса несколько  раз  останавливали
для проверки на дорожных постах. И хотя отпускали, очень ему не понравилось,
что менты перед этим куда-то звонили. Кому они звонили? Зачем? И  главное  -
отпускали без штрафа, хотя для любого  дорожного  полицейского  не  снять  с
явного "бомбилы" хотя бы сотню крон - это  все  равно  что  опозорить  честь
мундира.
   Однажды он рискнул и поздно вечером, дворами, подобрался к своему дому. И
обнаружил под окнами студии красную "Ниву" с некрашеным черным капотом, а  в
ней - нещадно зевающего мордоворота. Это был охранник  Краба.  Его  квартиру
пасли.
   Томас  уехал  из  Таллина.  По  газетному  объявлению  нанялся   сторожем
садово-огороднического  кооператива   под   Маарду,   поселился   в   зимней
избе-сторожке и безвылазно сидел там, выбираясь не  чаще  раза  в  неделю  в
поселок, чтобы затариться едой и паленым "сучком". Ничего лучше он позволить
себе не мог. В сторожке был старый черно-белый телевизор "Юность",  и  Томас
регулярно и очень внимательно смотрел хронику происшествий в надежде увидеть
изуродованный взрывом "мерседес" Краба. Но его не взрывали. Других взрывали,
расстреливали  из  автоматов  и  снайперских  винтовок.  Но  Краб  был   как
заговоренный.
   Томас стал осторожным, как зверь. Как степная лисица, давшая фамилию  его
роду. Но все же ошибся: позвонил с поселковой почты к себе в студию. Телефон
не отвечал. Томас с радостью заключил, что в квартиру никто не вломился. То,
что звонок был ошибкой, он понял на  следующий  вечер.  Выскочив  налегке  в
сортир, он уже на крыльце получил чем-то по черепу, ненадолго отключился,  а
когда пришел в сознание, обнаружил себя в какой-то машине  -  с  завязанными
глазами, с руками в наручниках, зажатым между двумя мужиками  с  гранитными,
судя по ощущению, плечами.
   Но он не смирился. Он даже сейчас  не  смирился.  Ненависть  придала  ему
решимости. Пусть бьют, подвешивают за ноги, заставляют копать  себе  могилу.
Все равно он ничего не подпишет. Из принципа. Пусть жгут его  утюгом,  пусть
суют в жопу раскаленный кипятильник.
   Впрочем, если дойдет до кипятильника, самокритично поправился Томас,  то,
пожалуй, подпишет. Против кипятильника бессильны любые принципы.
   Томас прислушался. Машина шла ровно, мощно. Это была явно  не  "Нива",  а
какой-то джип. Водитель и каменные мужики по бокам Томаса не  обменялись  ни
словом, даже ни разу  не  выматерились.  От  них  пахло  табаком  и  крепким
одеколоном. А вот перегаром не пахло. Это  было  странно.  Начальник  охраны
Краба Лембит Сымер держал, конечно, свою команду в руках, но бандюги - они и
есть бандюги. Ехать на дело и не вмазать?
   По шуму, проникавшему в салон, Томас понял, что машина въехала  в  город.
Джип остановился. Томаса провели в какой-то дом, крепко придерживая с боков,
но без пинков и тычков. И это тоже было довольно странно.
   После лифта и хлопанья дверей с него сняли наручники и развязали глаза.
   И он увидел перед собой...

   Господи всемогущий! Тяжела  карающая  десница  Твоя!  Ох,  тяжела!  Но  и
милость твоя воистину безгранична!

   Он увидел перед собой не Краба.
   Нет, не Краба!

   В обычной, необжитого вида комнате за круглым столом без  скатерти  сидел
невысокий подтянутый человек лет сорока пяти, в темном костюме с аккуратным,
без претензий на моду, галстуком, с  редкими  светлыми  волосами,  аккуратно
причесанными на пробор, с блеклыми голубыми глазами. Но при  всей  блеклости
глаза у него были жесткие, взгляд острый, властный.  И  вообще  было  в  нем
что-то такое, отчего у Томаса даже шевельнулось сомнение: а не  рано  ли  он
возрадовался, увидев перед собой не Краба?
   По его знаку охранники, доставившие Томаса, молча вышли. Он кивнул:
   - Присаживайтесь.  -  Потом  внимательно  оглядел  Томаса  и  укоризненно
покачал головой: - Господин Ребане, господин Ребане!  До  чего  же  вы  себя
довели! Нехорошо, Томас. Очень нехорошо. Что  ж,  давайте  знакомиться.  Моя
фамилия Янсен. Юрген Янсен.
   -  А  по  отчеству?  -  вежливо  спросил  Томас,  чтобы   показать   свое
расположение к человеку, который вроде бы не собирается подвешивать  его  за
ноги и совать в зад кипятильник.
   - Предпочитаете общаться на русский манер?
   - Форма обращения русских к старшим кажется мне более уважительной,  -  с
готовностью объяснил Томас.
   - Тогда зовите меня Юрием Яновичем.  Я  хотел  бы  задать  вам  несколько
вопросов. И очень надеюсь, что вы откровенно на них ответите.
   - Охотно отвечу, - пообещал Томас. - А сигареткой не угостите? А то  ваши
козлы вытащили меня из сортира.
   - Мои сотрудники, - строго поправил Юрий Янович.
   - Да, конечно. Извините. Не козлы. Ваши сотрудники.
   - И выпить, да?
   - Не откажусь, - признался Томас.
   Юрий Янович вновь осуждающе покачал головой.
   - И таковы даже лучшие представители эстонского  народа!  Да,  еще  очень
долго нам придется избавляться от пагубных последствий русской оккупации!
   У Томаса было что на это  сказать.  В  близких  ему  кругах  этот  вопрос
обсуждался и был сделан вывод, что русская оккупация тут ни при  чем.  Взять
финнов. Была у них русская оккупация? Не было. А  насчет  бухнуть  они  кому
угодно дадут десять очков вперед. Но он  промолчал.  Ни  к  чему  спорить  с
человеком, который понимающе, хоть и с  осуждением,  относится  к  слабостям
других людей.
   - Ладно, - кивнул Янсен. - Сам я не курю, но сейчас поищем.
   В серванте он нашел пачку "Мальборо", а из кухни принес  початую  бутылку
"Смирновской". Томас приободрился. Янсен налил в граненый стакан чуть меньше
половины, немного подумал, прибавил на палец и разрешил:
   - Пейте. Но больше пока не дам. Нам предстоит очень серьезный разговор.
   Томас махнул "смирновку", закурил и  почувствовал,  что  готов  к  любому
разговору. Юрий Янович извлек из портфеля папку-скоросшиватель и раскрыл ее.
Томас успел заметить, что на обложке под крупным  типографским  "Дело"  было
написано от руки: "Томас Ребане".
   Папка была довольно тощая, но в ней нашла  отражение  вся  жизнь  Томаса.
Вся, до мелочей. От юношеских приводов в  милицию  до  последнего  залета  в
Ленинграде.  Янсен  цитировал  наиболее  выразительные   документы,   Томасу
оставалось лишь отвечать на мелкие уточняющие вопросы. Потом пошли расспросы
об отце, матери, других родственниках, которых у Томаса практически не было,
а если были, то он их не знал. Юрий Янович и про семью Томаса знал  все,  но
расспрашивал подробно и с особенным, как показалось Томасу, интересом. Когда
и эта часть беседы закончилась, он убрал папку в портфель и кивнул:
   - А теперь расскажите, от кого вы так старательно прятались. Нам  удалось
найти вас только после вашего звонка с почты.
   Томас понял: его телефон в студии был на контроле. А кто может установить
такой контроль, не стоило и спрашивать.
   - Рассказывайте, не стесняйтесь, - подбодрил Янсен.
   Томас рассказал. Янсен слушал внимательно, но было у Томаса ощущение, что
все, что он рассказывает, для его собеседника совсем не новость.
   - Да, этика деловых отношений у нас оставляет желать лучшего, -  заключил
он, когда Томас умолк. - Но с этим покончено. Отныне, друг  мой,  вы  будете
вести совсем  другую  жизнь.  Никаких  загулов,  никаких  богатых  туристок,
никаких центровых шлюх. Это вовсе не значит, что  вы  должны  жить  монахом.
Напротив. У человека вашего возраста и вашего положения могут  быть  романы,
вы можете и даже должны бывать  в  обществе.  Но  -  романы,  а  не  собачьи
свадьбы. И когда я говорю "общество", это означает общество достойных людей.
Разве мало у вас знакомых артистов, художников, журналистов? Вот и общайтесь
с ними, а не с вашими приятелями-маргиналами.
   "Он меня что - вербует?"  -  удивился  Томас,  но  напрямую  спросить  не
решился.
   - И жизнь эту вы начнете буквально с завтрашнего дня,  -  продолжал  Юрий
Янович. - Вернетесь домой, приведете себя в  порядок,  приведете  в  порядок
свою студию и начнете новую жизнь.
   - Я не могу вернуться домой, - напомнил Томас. - Меня там прихватят  люди
Краба.
   - Это мы уладим. Забудьте о Крабе. А теперь можете выпить еще  немного  и
задавать вопросы.
   Этим разрешением Томас  не  замедлил  воспользоваться.  И  задал  главный
вопрос:
   - Почему я должен  вести  жизнь,  про  которую  вы  сказали?  Я  понимаю,
конечно, что это очень хорошо, я всегда мечтал вести такую жизнь. Но  почему
- должен?
   - А потому, дорогой Томас, что вы являетесь представителем одной из самых
достойных фамилий Эстонии, - не без  торжественности  ответил  Янсен.  -  Вы
являетесь внуком полковника Альфонса Ребане, национального героя Эстонии.
   - Я? - почему-то  заволновался  Томас.  -  Альфонса  Ребане?  Я  не  знаю
никакого Альфонса Ребане. И мать не знала, я спрашивал.
   - Ничего удивительного, -  объяснил  Янсен.  -  Жизнь  полковника  Ребане
сложилась таким  образом,  что  он  был  вынужден  тщательно  скрывать  свои
родственные связи, чтобы не  навлечь  опасности  на  дорогих  ему  людей.  И
особенно на своего единственного сына, вашего отца. Нам  пришлось  потратить
немало времени на архивные изыскания, чтобы найти вас.
   Томас успокоился. Все стало ясно. Этот прилизанный тип  гнал  откровенную
липу. Он многое знал о жизни и семье Томаса.  Но  не  знал  главного:  Томас
носил фамилию матери, а ее брак с отцом Томаса так и не был оформлен. Но  он
постарался  скрыть  свои  чувства  и  спросил,  рассудив,  что  этот  вопрос
естественный и даже закономерный:
   - А он... мой дедушка - он жив?
   - Нет. Он умер в 1951 году. Его прах погребен  на  кладбище  в  старинном
немецком городе Аугсбурге, в южной Баварии. Вместе с  прахом  вашей  бабушки
Агнии.
   - Как это  грустно!  -  проговорил  Томас,  придав  лицу  соответствующее
выражение. - Мне так хотелось  бы  его  увидеть.  Скажите,  а  почему  он  -
национальный герой Эстонии?
   - Вы это скоро узнаете, - пообещал Янсен. - Об этом узнает вся Эстония!
   Томас потянулся к бутылке, но Янсен решительно отвел его руку:
   - Все. Пить вы больше не будете. Сейчас вас отвезут в  вашу  сторожку,  а
завтра вернетесь в Таллин и начнете новую жизнь.
   - Обязательно начну, - заверил Томас. - Но ведь это завтра. А сегодня еще
сегодня. И нельзя же так сразу, без перехода. Во всем  нужна  постепенность,
разве нет?
   - Нет, - отрезал Янсен. - И советую, молодой человек, серьезно  отнестись
к моим словам. Очень серьезно.
   В голосе его прозвучала такая  угроза,  что  Томас  невольно  поежился  и
быстро согласился:
   - Нет так нет. Кто бы спорил. Я никогда не спорю. Когда мне дают  хорошие
советы, я всегда соглашаюсь. Вы сказали: нет. И я говорю: полностью  с  вами
согласен.
   На том же джипе в сопровождении тех же молчаливых охранников с  каменными
плечами Томаса отвезли на хутор. К  счастью,  запасы  "сучка"  еще  не  были
исчерпаны, и Томас отвел  душу.  Но  и  в  густом  хмелю  его  не  оставляла
тревожная мысль: что все это значит? Он прикинул, что сможет, возможно,  это
понять, если  найдет  ответ  на  другой  вопрос:  кто  такой  этот  долбаный
полковник Альфонс Ребане, которому ни с того ни с сего вздумалось  встревать
в его жизнь?

   На следующий день Томас на своей "двушке" вернулся в Таллин. Но домой  не
поехал. Вместо этого загнал тачку в переулок, из которого был виден  вход  в
офис Краба, и стал ждать. Около пяти вечера из офиса  вышла  Роза  Марковна.
Она была в светлом плаще, надетом поверх черной хламиды. Охранник подогнал к
крыльцу ее машину, небольшой синий "фиат-браво", и  услужливо  открыл  перед
ней водительскую дверь. Она отъехала от офиса и  свернула  к  ратуше.  Томас
последовал за ней. Манера езды у нее была мужская, агрессивная. Томас  очень
опасался, что потеряет ее из виду. К счастью, она  остановилась  у  табачной
лавки купить сигарет. Воспользовавшись этим, он  тормознул,  подошел  к  ней
сзади и негромко сказал:
   - Роза Марковна, я Томас Ребане. Не оглядывайтесь. Мне очень нужно с вами
поговорить. Вы сказали, что если что, я могу к вам обратиться.
   Она все же быстро оглянулась, но тут же отвернулась и кивнула  в  сторону
своей машины:
   - Садитесь.
   Томас шмыгнул на пассажирское сиденье.
   - Только давайте отъедем  в  тихое  место,  -  попросил  он,  когда  Роза
Марковна села за руль.
   Она молча погнала "фиат" к Старому  городу.  В  переулке,  примыкавшем  к
Большой гильдии, заглушила двигатель, закурила коричневую  сигарету  "More",
внимательно посмотрела на Томаса и констатировала:
   - Вы похожи на человека, которого жизнь достала по полной программе.
   - Я не похож на этого человека, - мрачно возразил Томас. - Я и есть  этот
человек.
   - Что случилось?
   - Меня подставили. И теперь достают.
   - Вы имеете в виду историю  с  компьютерами?  -  предположила  она.  -  Я
слышала о ней. Хотите узнать у меня, кто вас подставил?
   - Это я и сам знаю. Краб. Но не знаю  зачем.  И  чем  больше  думаю,  тем
меньше понимаю. Не те  бабки,  чтобы  городить  такую  сложную  схему.  Сами
прикиньте: договориться с  минчанами,  купить  сто  нормальных  "пентиумов",
сделать сто муляжей, найти две совершенно одинаковые фуры, все рассчитать. А
сколько людей им пришлось задействовать? Нет, тут что-то не то. У меня такое
ощущение, что меня обложили. И обкладывали серьезно.  Кто?  Зачем?  Не  могу
понять. Зачем в это дело ввязался Краб? Ничего не понимаю!
   - Вы сообразительны, - одобрительно кивнула Роза Марковна. -  Я  отметила
это еще при первой нашей встрече. Думаю, Крабу приказали.
   - Кто?
   - Тот, кто мог ему приказать. Вы, вероятно, сами поняли, что он -  фигура
несамостоятельная. И сделали правильный вывод: для него это  не  те  деньги,
чтобы так поступать со старым приятелем, который однажды спас его от тюрьмы.
Его  нравственность  определяется  нормой   прибыли.   Призн?аем   это   его
положительной чертой, хотя в целом  он  не  относится  к  людям,  вызывающим
уважение.
   - Почему же вы работаете у него? - поинтересовался Томас.
   - На мне большая семья. Парализованная тетка, она меня вырастила, две  ее
дочери, у них дети. А Краб - он не намного отличается от новых хозяев жизни.
Разница между ними такая незначительная, чт