лову  можно  верить.  И  я  не  посмотрю,  иностранный  ты
гражданин или не иностранный. Все запомнил?
   - Все, товарищ капитан, - заверил  Томас.  -  Спасибо,  товарищ  капитан.
Можно только один вопрос? Почему я нежелательный иностранец? Верней,  почему
нежелательный, это я понимаю. Но почему иностранец?
   Капитан и следователь с недоумением посмотрели  сначала  на  него,  потом
друг на друга, а затем разом расхохотались.  Капитан  даже  хлопал  себя  по
ляжкам и приговаривал: "Я не могу! Нет, не могу! Мы тут  на  ушах  стоим,  а
он..."
   - Ты газеты хоть иногда читаешь? - отсмеявшись, спросил он.
   - Регулярно, - с достоинством  ответил  Томас.  -  Хронику  происшествий,
спорт, новости культурной жизни. Но в "Крестах" нам газет не давали.
   - Но радио-то хоть слушал? Радио-то в камере было!
   - Радио слушал, - подтвердил Томас. - Нерегулярно.
   - То-то и видно, что нерегулярно, - заключил капитан.
   Он вызвал молодого оперативника, приказал:
   - Отвезешь этого хмыря в Ивангород. Там  переведешь  по  мосту  в  Нарву.
После чего дашь ему хорошего пинка под зад и вернешься домой. Приказ ясен?
   - Так точно.
   - Выполняй.
   - Товарищ капитан,  вы  не  ответили  на  мой  вопрос,  -  позволил  себе
напомнить Томас. - Почему все-таки я иностранец?
   -   Да   потому,   что   с   позавчерашнего   дня   Эстонской   Советской
Социалистической Республики не существует.  Совет  народных  депутатов  СССР
удовлетворил просьбу прибалтийских  республик  об  отделении  от  Советского
Союза. И теперь есть независимое государство Эстония. И ты - гражданин этого
гребаного независимого государства. Не знаю, станет ли  независимая  Эстония
счастливей, но одному человеку от  этого  дела  повезло  точно.  Тебе.  Будь
здоров, Фитиль. Желаю никогда в жизни тебя не встретить.
   Вот так Томас Ребане узнал, что его родина обрела независимость.

   Через три часа оперативник  высадил  Томаса  из  потрепанных  милицейских
"Жигулей" на окраине Нарвы, пинка давать не стал, лишь снисходительно махнул
на прощанье рукой и укатил куда-то в глубину  России,  которая  вдруг  стала
заграницей  и  превратилась  от  этого  в  огромную  и  таинственную   терра
инкогнита. А Томас стоял на мосту,  смотрел  на  хмурую  нарвскую  воду,  на
темные от осенних  дождей  краснокирпичные  крепостные  стены  Ивангорода  и
пытался  понять,  что  же,  собственно  говоря,  он,  гражданин  независимой
Эстонии, ощущает.
   Он ощущал радость от того, что удалось  обойтись  без  встречи  с  судьей
Кузнецовой. Да, это он ощущал.
   Но больше не ощущал ничего.

   Хотя нестандартная ситуация, в которой Томас Ребане оказался в Ленинграде
в дни объявления Эстонии независимым государством, закончилась наилучшим для
него образом, его тонкое наблюдение о родовой, сидящей в  генах  способности
чиновничества всех видов и рангов находить самые худшие  из  всех  возможных
решений получило в последующие годы столько подтверждений, что даже говорить
об этом стало банальностью. Удивлялись уже не глупости принимаемых  решений.
Удивлялись, когда постановление  правительства  или  парламента  оказывалось
если не разумным, то хотя бы не очевидно портящим людям жизнь.
   Томас творчески развил  свой  тезис.  Он  пришел  к  выводу,  что  лучший
чиновник - это тот, кто не делает ничего. Совершенно ничего. Просто ходит на
работу, сидит в своем кабинете, получает зарплату  и  не  принимает  никаких
решений. В политических дискуссиях, которых Томас не любил, но в которых как
интеллигентный человек вынужден был участвовать, так как возникали они везде
и по любому поводу, этот его коронный тезис снимал накал страстей и примирял
самых яростных оппонентов. Все соглашались: да, лучше бы они, падлы,  сидели
и ничего не делали.
   Но они делали. А поскольку ситуация была в высшей  степени  нестандартной
везде - и в независимых государствах Балтии, и в скукожившейся после распада
СССР России, - то и решения, принимаемые правительственными чиновниками всех
уровней, были настолько нелепыми и даже чудовищными, что весь  мир  ахал,  а
граждане новоявленных независимых государств только головы втягивали в плечи
и испуганно озирались, пытаясь  угадать,  какая  новая  напасть  и  с  какой
стороны их ждет. И не угадывали. Потому что этого не знал никто. И в  первую
очередь - те, кто принимал решения.
   В богемных компаниях, в которых проходила жизнь  Томаса  Ребане,  за  ним
укрепилась репутация человека  остроумного,  широко,  хоть  и  поверхностно,
эрудированного   и   несколько   легкомысленного.   Но   при   всей    своей
легкомысленности он был далеко не глуп. Он был  равнодушен  к  политике,  но
довольно быстро понял, что та  неразбериха,  в  пучину  которой  погрузилась
Эстония в пору становления своей государственности, не так  уж  и  случайна,
как казалось на первый взгляд.  Под  истерики  митингов,  под  телевизионные
сшибки политических дебатов, под  пикеты  и  марши  протеста  русскоязычного
населения,  возмущенного  готовящимися  законопроектами  о   гражданстве   и
государственном   языке,   в   республике    происходило    крупномасштабное
мародерство,  которое  на  страницах  газет  именовалось  перераспределением
общенародной собственности, денационализацией и прочими красивыми  и  умными
терминами.
   Перли вс„ - от заводов до танкеров и лесовозов в портах.
   Перли все, кто не тратил время на пустых митингах-говорильнях.
   И вывод этот Томас сделал не на  основе  абстрактных  рассуждений.  Какие
абстракции! Люди, с  которыми  он  всего  несколько  лет  назад  фарцевал  у
гостиниц и "ломал" у "Березок" чеки Внешторга, становились  хозяевами  фирм,
покупали особняки в самых престижных районах Таллина, снимали под свои офисы
многокомнатные номера бывшей интуристовской гостиницы "Виру" - самой дорогой
в городе, да и во всей Эстонии. И  ладно  бы  люди  были  какие-то  особенно
умные, какое там - по уровню интеллекта сразу после многих из них шли грибы.
   Были, конечно, и другие, из бывших, отсидевшиеся в глубинах ЦК и Совмина.
У тех позиции были заранее подготовлены, и к ним  уходила  не  мелочь  вроде
особняков и танкеров, а сами порты, железные дороги и рудники. К ним Томас и
не примеривался. Понимал: там ему нечего ловить, не та игра, не  те  игроки,
не его калибра. Но эти-то, свои, Витасы и Сержи-мочалки, они-то почему ездят
на дорогих иномарках, а он, Томас Ребане, знающий  финский,  почти  свободно
говорящий по-английски и по-немецки, целый семестр слушавший  лекции  лучших
профессоров старейшего в Европе Тартуского университета, даже  "Жигулей"  не
имеет!
   Томас не был жадным человеком. Видит Бог,  не  был.  Но  тут  совершалась
какая-то высшая несправедливость. Томас  не  сразу  это  осознал.  Но  когда
однажды до него до-шло,  что  новая  жизнь  проходит  мимо  него,  как  мимо
захолустной пристани проплывает белоснежный, в  праздничной  иллюминации,  с
музыкой, шампанским и женским смехом круизный теплоход, он понял, что должен
действовать. Да, действовать, если  не  хочет  навсегда  остаться  в  унылом
одиночестве на этом песчаном косогоре под хмурым чухонским небом и сиротским
балтийским дождем.
   А этого он не хотел.
   Но что он умел? "Ломать" чеки? Так про них все и думать забыли.  Податься
в  "челноки"?  Но  все  ярмарки  под  завязку  забиты  турецким  и  польским
ширпотребом!
   Проведя несколько дней в одиноком пьянстве  и  мрачных  раздумьях,  Томас
смирил гордыню и  отправился  за  советом  к  старому  приятелю,  с  которым
когда-то на пару работал у "Березок". Звали его Стас, а кличка у  него  была
Краб  по  причине  квадратности  его  короткой  плотной  фигуры,   какого-то
болотистого цвета кожи и непомерно длинных рук, мощных, как клешни.
   В изящных  комбинациях,  которые  разрабатывал  и  проводил  Томас,  Краб
осуществлял силовое прикрытие. И  на  большее  не  годился.  Он  даже  бабки
считать не  умел.  Когда  Томас  отстегивал  положенные  ему  двадцать  пять
процентов, Краб долго мусолил купюры, шевелил губами и подозрительно смотрел
на напарника своими маленькими крабьими глазками, пытаясь понять, не  нагнул
ли его тот при расчете, хотя расчет всегда требовал лишь  умения  делить  на
четыре. При этом малый был скрытный и зажимистый. Томас  не  помнил  случая,
чтобы его удалось выставить хотя бы на бутылку пива. Чем  занимался  Краб  в
свободное от работы у "Березок" время, никто не знал, да и не интересовался.
И лишь случайно Томас узнал, что Краб учится на вечернем отделении техникума
советской торговли,  переползая  с  курса  на  курс  с  натугой  маломощного
грузовика, одолевающего очередной подъем лишь со второй или третьей попытки.
   И вот теперь этот Краб  -  президент  компании  "Foodline-Balt".  Сначала
организовал целую  сеть  передвижных  закусочных,  а  теперь  ведет  оптовую
торговлю продуктами со всей Европой.
   Краб. Господи милосердный, да что же это творится в Твоих имениях?
   Но делать было нечего. Томас  пошел  к  Крабу.  Тот  был  кое-чем  обязан
Томасу. Когда Томаса первый раз замели по 147-й,  на  следствии  он  отмазал
напарника. Продиктовано это было  чисто  практическими  соображениями:  одно
дело, когда преступление совершается в одиночку, а совсем другое - когда  по
предварительному сговору в  составе  преступной  группы.  Но  все  же  Томас
считал, что поступил благородно и потому  вправе  рассчитывать  на  ответную
благодарность.

   Его расчет оправдался. Краб принял Томаса запросто, не  чинясь,  в  своем
офисе с видом на одну из главных достопримечательностей  Таллина  -  древнюю
башню Кик-ин-де-К„к, только через секретаршу  попросил  подождать,  пока  он
закончит переговоры с датчанами.  Секретарша  провела  Томаса  в  просторную
гостиную с глубокими кожаными креслами,  необъятными  диванами  и  старинным
камином, переоборудованным под бар. В простенках между  высокими  сводчатыми
окнами висели современные картины - разные квадраты и зигзаги. Томас  понял,
что это комната ожидания для  VIP.  Секретарша  подтвердила:  "Да,  господин
Анвельт считает нетактичным заставлять посетителей ждать в приемной".
   Господин Анвельт. Тушите свет.
   Секретарша говорила по-эстонски - с  хорошей  дикцией,  даже  с  какой-то
внутренней элегантностью, которую Томас, обладавший способностью  к  языкам,
сразу отметил и оценил. Она была белобрысая,  худая,  как  жердь,  в  очках.
Строгий костюм, в меру косметики. И это произвело на Томаса гораздо  большее
впечатление, чем весь антураж дорогого  офиса.  Ай  да  Краб.  Если  у  него
хватило ума подбирать секретарш не по длине ног и по величине  бюста,  а  по
деловым качествам, то не удивительно, пожалуй, что он так поднялся.
   Краб. Надо же. Господин Анвельт.
   Последние остатки сомнений исчезли. Томас понял, что  пришел  туда,  куда
надо.

   Минут  через  двадцать,  в  продолжение  которых  Томас  изучал   богатое
содержимое бара и с трудом удерживался от того, чтобы засадить хорошую  дозу
"Джонни Уокера", "Джека Дэниэлса", "Хеннесси" или неизвестного  ему,  но  на
вид очень симпатичного виски "Chivas Regal",  на  пороге  гостиной  возникла
другая секретарша, такая же лощеная и бесполая, как и первая, известила:
   - Господин Анвельт. - И неслышно исчезла.
   И тут же ввалился Краб.
   За несколько лет, минувших  со  времен  их  сотрудничества,  он  облысел,
фигура раздалась в бедрах, кожа лица и рук покраснела, а плоская,  скошенная
ко лбу лысина, - так та даже побагровела. Он еще  больше  стал  походить  на
краба, но теперь на краба вареного. Он был всего года на три старше  Томаса,
но выглядел на  все  сорок  с  лишним.  В  нем  и  раньше  была  взрослость,
проистекавшая от серьезного отношения к  себе,  теперь  она  превратилась  в
основательность, респектабельную солидность. Классный портной,  сшивший  его
костюм, смог лишь слегка подкорректировать его фигуру. Но самого Краба, судя
по всему, это меньше всего волновало. Уже на пороге  гостиной  он  содрал  с
себя пиджак, небрежно швырнул его  в  угол,  туда  же  отправил  галстук  от
Кардена или Сен-Лорана и дружески, хоть и не без снисходительности,  стиснул
плечи Томаса своими клешнями:
   - Здорово, Фитиль! Рад тебя видеть, блин!
   - Здравствуйте, господин Анвельт. Спасибо, что нашли время меня  принять,
- ответил по-эстонски Томас, подпустив в тон самую малость  иронии  -  ровно
столько, чтобы при необходимости можно было сделать вид, что никакой  иронии
не было.
   - Фитиль! - укоризненно сказал Краб. - Иди  ты  на  ...!  В  кои-то  веки
пришел человек, с которым можно нормально побазлать, и на тебе  -  "господин
Анвельт". Краб! Забыл? Так вспоминай, блин, а то вышибу к такой матери!
   - Здорово, Краб, - с улыбкой ответил Томас. - Я тоже рад тебя видеть.
   - Другое дело, - удовлетворенно кивнул  Краб.  -  Давай-ка  врежем.  Я  -
коньяку. А ты сам выбирай. Только говорить  будем  по-русски.  А  почему?  А
потому что это скоро  станет  запретным  удовольствием.  Как  для  школьника
покурить в сортире. А для меня уже стало. Ты не  поверишь,  Фитиль,  я  беру
уроки эстонского языка.  Я,  эстонец,  учусь  эстонскому  языку.  Видел  эту
белобрысую  кобылу,  мою  секретутку?  Вот  она  меня   и   учит.   Кандидат
филологических наук. Нормально? Учит меня моему родному языку. А вот  знаешь
ли ты, что  эстонский  язык  -  он,  это,  сейчас  вспомню.  Вот,  вспомнил:
флективно-агглютинативный!
   - Как? - поразился Томас.
   - А вот так! - довольно захохотал Краб. - Не знаешь, Фитиль, не знаешь! И
я не знал. А теперь знаю.
   - И что это значит? - спросил Томас.
   - А вот в это я еще не въехал, - признался Краб. - Потому, блин, и учусь.
   - Но зачем?
   - Затем! Чтобы эти падлы в мэрии или в  правительстве  не  определили  по
моему  произношению  моего  социального  происхождения.  И  знаешь  как  они
прислушиваются? Будто  шпиона  вычисляют!  Суки  позорные.  Вчера  еще  жопу
русским лизали, а сегодня... Сказать, что  там  считается  неприличным,  как
пернуть? Заговорить по-русски! Да, я эстонец. И горжусь этим. Нас  мало,  но
мы самая высокая нация в мире и все такое. Но почему я не могу  говорить  на
том языке, на каком хочу? На каком мне, блин, говорить удобней? Это  и  есть
демократия? Новые времена! Дожили, бляха-муха!
   Краб набуровил в фужер французского "Камю" и чокнулся с Томасом,  который
выбрал все-таки "Джонни Уокер":
   - Будь здоров, Фитиль!
   - Будь здоров, Краб!
   - Ты меня Крабом, пожалуй, не называй, - попросил Краб, наливая по-новой.
- Проехали Краба. Называй просто Стасом. Прозит, Фитиль!
   - Прозит, Стас, - отозвался Томас. - Но тебе вроде бы грех жаловаться  на
новые времена, -  заметил  он,  закуривая  и  с  удовольствием  ощущая,  как
разливается по слегка похмельным мозгам хорошее виски.
   - А я и не жалуюсь. Я просто высказываю свой плюрализм мнений.
   Краб выбрал из сигарного ящика длинную "гавану", со знанием  дела  обмял,
обнюхал, потом обрезал кончик золотой гильотинкой  и  прикурил  от  золотого
"Ронсона". Развалясь на диване,  словно  бы  испытующе  взглянул  на  Томаса
своими маленькими крабьими глазками:
   - Хочешь спросить, как я поднялся? Вижу, хочешь. Валяй, спрашивай. Может,
и отвечу.
   - Не ответишь, - возразил Томас. - И я не  спросить  хочу,  а  понять.  А
объяснять ты не станешь.
   - Не дурак ты, Фитиль, но мозги у тебя дурацкие.  Повернуты  не  туда,  -
прокомментировал Краб. - Верно, объяснять не буду. Скажу вообще. Помогли мне
подняться. Умные люди. Советом. А остальное своим горбом добывал, потому как
был - что? Стартовый капитал.
   - Откуда? - спросил Томас, прекрасно знавший,  что  в  многодетной  семье
Краба с  крепко  закладывающим  отцом,  портовым  грузчиком,  никогда  рубля
лишнего не водилось.
   - Оттуда! - значительно объяснил Краб, окутываясь дымом "гаваны". - Мы  с
тобой неплохо заколачивали, так?
   - Бывало, что и неплохо.
   - И куда ты бабки спускал? На блядей, на пьянки-шманки. Так? А  я  каждый
бакс заначивал. Каждый, понял? Как знал, нужны будут для  большого  дела.  И
кто теперь ты, а кто я?
   - Знаешь, Стас, ты если не хочешь, не говори, - попросил Томас.  -  Чтобы
поднять такое дело, как у тебя, нужны не тысячи  баксов,  а  десятки  тысяч.
Если не сотни. Я к тебе не за проповедью пришел, а за советом.  Не  знаю,  к
какому делу приспособиться. Сможешь дать совет - скажу спасибо. Не сможешь -
значит, не сможешь. Но лапшу на уши мне вешать не надо.
   - Не дурак, не дурак, - повторил Краб. - Не обижайся, Фитиль.  Сейчас  мы
что-нибудь для тебя придумаем. Политикой не хочешь заняться?
   - Какой политикой? - удивился Томас неожиданному вопросу.
   - Большой! У нас в  Эстонии  все  большое,  потому  как  сама  Эстония  с
комариный хер. Нам понадобится свой депутат в рийгикогу. Как ты на это?
   - В парламенте? - изумленно переспросил Томас. - "Вам" - это кому?
   - Нам - это нам. Дойдет до дела, узнаешь.
   - И что я буду делать в рийгикогу?
   - Да что и все. П.....ть. А про что - это тебе  будут  говорить.  Знаешь,
что такое лоббирование? Вот им и будешь заниматься.
   Томас задумался. Предложение было в  высшей  степени  необычным.  Депутат
рийгикогу. Ничего  себе.  Томас  никогда  и  думать  не  думал  ни  о  какой
политической карьере. С другой  стороны,  почему  бы  и  нет?  Среди  старых
козлов, которые сейчас заседают в парламенте, он выглядел  бы,  пожалуй,  не
худшим образом.
   -  Решайся,  решайся,  -  поторопил  Краб.  -  Глядишь,  со  временем   и
президентом станешь.
   - Даже не знаю, - проговорил наконец Томас. - Ты уверен, что я подойду?
   - А это мы сейчас узнаем, - пообещал Краб и нажал  клавишу  интеркома.  -
Роза Марковна, зайдите, пожалуйста, в гостиную, - бросил  он  в  микрофон  и
объяснил Томасу: - Роза Марковна Штейн. Мой главный менеджер. По кадрам и по
всему. Сука страшная. Но дело знает. Переговоры ведет  -  я  тащусь.  Доктор
социологии, между прочим. И знает шесть языков. Шесть! Зачем одному человеку
знать столько языков? Не понимаю.
   Роза Марковна оказалась грузной  седой  еврейкой  в  бесформенной  черной
хламиде до пят. Ей было, пожалуй, под  шестьдесят.  В  молодости  она  была,
вероятно, красавицей. Остатки былой  красоты  и  сейчас  сохранились  на  ее
высокомерном патрицианском лице. Выражение "сука страшная" подходило  к  ней
как нельзя лучше, потому что она была лишена главного,  что  делает  женщину
женщиной, - сентиментальности.
   При ее появлении Томас встал, как и полагается воспитанному человеку  при
появлении дамы, и слегка поклонился. Сочтя свои светские обязанности на этом
исполненными, он опустился  в  кресло,  с  любопытством  ожидая,  что  будет
дальше.
   - Томас Ребане, - представил его Краб. - Мой старый друг.
   Роза  Марковна  внимательно  посмотрела  на  Томаса.  Очень  внимательно.
Гораздо  внимательней,  чем  того  требовали  обстоятельства.   Томас   даже
почувствовал себя неуютно под ее взглядом.
   - Мечтает о политической карьере, - продолжал  Краб.  -  Как,  по-вашему,
есть у него шансы?
   Она без приглашения подошла к бару, плеснула  в  бокал  джина  "Бефитер".
Водрузив толстый зад на край журнального  стола,  сделала  глоток,  закурила
коричневую сигарету "More" и только после  этого,  как  бы  приведя  себя  в
рабочее состояние, кивнула Томасу:
   - Встаньте, молодой человек. Повернитесь. Пройдите до окна и обратно. Еще
раз - медленней. Спасибо, - сказала она, когда Томас исполнил ее приказы.  -
А теперь скажите что-нибудь.
   - Что? - спросил Томас.
   - Да любую глупость, потому что ничего умного вы не сможете  сказать  при
всем желании.
   Томас разозлился.
   - Мадам, - галантно обратился он к этой старой  суке.  -  Вам,  вероятно,
кажется, что у меня не много принципов. Но  теми,  что  есть,  я  дорожу.  И
потому я не могу ответить вам так, как вы того заслуживаете.
   Роза Марковна усмехнулась.
   - Неплохо, - оценила она. - Еще что-нибудь. Можно не обо мне.
   - О политике, -