м, и весь гроб кажется
сделанным словно бы из темно-вишневой кожи. На ней очень эффектно  смотрятся
литые позолоченные ручки, такие же металлические венки на верхней  крышке  и
фигурные струбцины, которыми  верхняя  крышка  прижимается  к  гробу  вместо
плебейских гвоздей.
   Выбор гроба мы предоставили Томасу  как  лицу  некоторым  образом  кровно
заинтересованному. Когда мы вылетали из Таллина, он еще не вполне проспался,
но уже в Мюнхене выглядел бодрячком, а по дороге из Мюнхена до  Аугсбурга  и
вовсе  оживился,  восхищенно  рассматривал  аккуратные,  словно   кукольные,
немецкие деревушки и городки в удалении от  трассы,  заснеженные  альпийские
склоны. И лишь в придорожном кафе при "Интертанке", где таксист  остановился
заправиться, при виде стойки бара и стеллажа с бутылками Томас помрачнел и в
его голубых глазах появилось коровье уныние.
   Но Док потрудился на славу. Сделав заключительный укол, он минут двадцать
методично объяснял Томасу, какие разрушения  его  организму  может  принести
любое спиртосодержащее лекарство вроде валокардина и даже квас или  несвежий
кефир. А сто граммов - это верная смерть. Он отпечатал на компьютере памятку
и велел всегда носить ее при себе,  чтобы  медицинские  работники  в  случае
какого-нибудь происшествия  с  ним  знали,  что  при  лечении  категорически
запрещено применять любые препараты, в состав которых входит алкоголь. Томас
понимающе кивал, но вид у него при этом  был  такой  пришибленный,  что  нам
стало его искренне жалко. И даже Артист,  относившийся  к  Томасу  несколько
иронически, счел нужным приободрить его:
   - Старичок, это же всего  на  год.  А  что  такое  год?  Каких-то  триста
шестьдесят пять дней.
   - Триста  шестьдесят  шесть,  -  мрачно  поправил  Томас.  -  Потому  что
следующий год високосный.
   К  выбору  гроба  для  своего  названного  деда  он  отнесся  с   большой
ответственностью.  Из  десятка  этих  произведений   столярного   искусства,
выставленных в демонстрационном зале, отобрал  два  со  сплошными  крышками,
приказал поставить их рядом и долго сравнивал, щупал белую атласную  обивку,
проверял на мягкость. Потом перешел к тиснению. И наконец сказал:
   - Dieser! - И, подумав, прибавил: - Bitte*.
   Гроб стоил восемнадцать тысяч марок. Мы расплатились кредитной карточкой,
которую  выдал  мне  Янсен,  распорядились  доставить  покупку  в  служебное
помещение кладбища, а сами отправились улаживать дела в мэрии.
   Наше появление в приемной мэра вызвало тихую панику, причины  которой  мы
не понимали, пока ее  не  объяснил  сам  мэр  города  Аугсбурга,  коренастый
розовощекий баварец с внушительным от баварского пива животом.  Вид  у  него
был такой, будто бы мы пришли  обсудить  с  ним  процедуру  его  собственных
похорон. Он встретил нас посередине своего огромного сумрачного кабинета  и,
даже не предложив сесть, обратился к  нам  с  энергичной  речью,  содержание
которой тезисно излагал молодой переводчик.
   Господин мэр не видел никаких причин, чтобы не дать разрешения уважаемому
господину Ребане на эксгумацию его гроссфатера и на перевозку  его  останков
на родину.
   Господину мэру стало известно, что в Эстонии этому мероприятию  придается
определенный политический смысл.
   Господин мэр об этом ничего не знал и знать не желает.
   Господин мэр настоятельно просит господина Ребане  и  сопровождающих  его
господ держать причину их приезда в Аугсбург в глубокой тайне и не обсуждать
ее ни с кем из посторонних лиц и особенно с журналистами, так как это  может
вызвать нежелательный резонанс как в самом городе, так и во  всей  Германии.
По этой же причине господин мэр желал бы, чтобы господин Ребане  воздержался
от посещения могилы своего гроссфатера в дневное  время  дня,  так  как  это
посещение может быть зафиксировано журналистами.
   Со своей стороны господин мэр гарантирует,  что  господину  Ребане  будет
оказано всяческое содействие и все формальности будут сведены к минимуму.
   Господин мэр очень надеется, что  господин  Ребане  с  должным  вниманием
отнесется к его просьбе и правильно поймет причины, которыми она вызвана.
   Томас выслушал переводчика и успокоил мэра:
   - Jawol, nat?urlich. Wir alles verstehen*.
   - Карашо, - просиял мэр. - Sehr gut!**
   - Auf Wiedersehen!*** - попрощался Томас.
   Когда мы вышли на площадь, Муха одобрительно похлопал Томаса по спине:
   - Вот видишь! Завязал и сразу немецкий вспомнил.
   Во избежание огласки для эксгумации и была выбрана ночь.

   Возле высоких ворот кладбища нас ждал пожилой чиновник то ли из мэрии, то
ли из  прокуратуры  и  кладбищенский  сторож  в  черной  униформе.  Чиновник
нервничал,  тревожно  оглядывал  пустую  Фридхофштрассе.  Увидев   нас,   он
неодобрительно покачал головой, хотя мы пришли не только точно, но и даже на
пять минут раньше. Его неодобрение относилось, возможно, к тому, что он ждал
трех человек, а явились четверо. В последний момент к нам присоединился Док,
добиравшийся до Мюнхена через Берлин.
   Чиновник открыл калитку, впустил нас  на  территорию  кладбища,  еще  раз
оглядел, как подпольщик, пустынную улицу и юркнул следом.
   Кладбище напоминало хорошо ухоженный парк со столетними дубами и  буками.
Вдоль аллей стояли  круглые  садовые  фонари,  на  зеленой  газонной  траве,
кое-где прикрытой мокрым снегом, возвышались надгробные  камни  и  памятники
самых разных размеров и форм, от простых гранитных  глыб  до  величественных
скульптурных групп с ангелами.
   Чиновник провел нас в дальний угол  парка  и  показал  на  два  небольших
черных камня, стоявших рядом:
   - Hier*.
   На одном камне было выбито:
   "KOLONEL ALFONS REBANE. 1908-1951".
   На соседнем:
   "AGNIA STEIN. 1920-1945".
   Томас вдруг хлопнул себя по ляжкам и едва ли не завопил:
   - Я понял! Теперь я все понял! Я понял, кому было завещание!
   - Не шуми, - одернул его Артист. - Кому?
   - Розе Марковне Штейн! Она  работает  главным  менеджером  у  Краба!  Ну,
конечно! Как же я раньше не догадался? Она же сама говорила мне, что Альфонс
Ребане ее отец! А это ее мать!
   Развязался еще один узелок в  этой  таинственной  истории,  всплывшей  из
темных глубин прошлого. Но никакого практического значения это уже не имело.
   Появился кладбищенский  сторож  и  три  серьезных  молодых  могильщика  в
прорезиненных комбинезонах, с заступами в руках.  Потом  четвертый  прикатил
высокую тележку на резиновом ходу, вроде больничной  каталки.  На  ней  были
деревянные носилки - для того, что когда-то было Альфонсом Ребане.
   Могильщики надели перчатки и принялись за работу.
   Минут через сорок первый заступ глухо стукнул о дерево. Еще через полчаса
могила была вскрыта. Один из  могильщиков  вылез  из  ямы  и  что-то  сказал
чиновнику.
   Томас перевел:
   - Говорит, гроб целый. Потому что из дуба.
   Сторож куда-то ушел, могильщики отошли в сторону и закурили,  а  чиновник
быстро заговорил, обращаясь к Доку, который был самым солидным из  нас  и  в
глазах немца выглядел главным.
   Док объяснил:
   - Он настаивает, чтобы мы увезли и надгробный камень.
   - Ну, увезем, какие проблемы, -  кивнул  я.  -  Погрузим  в  микроавтобус
вместе с гробом и увезем.
   Вернулся сторож с другой тележкой, пониже и помощней, и с мотком  широких
ремней. Могильщики приладили их, взялись за концы, выдернули гроб из  могилы
и погрузили на каталку.  Один  из  могильщиков  тщательно  очистил  скребком
налипшую на доски глину, обмел метелкой и повез каталку  по  аллее,  а  трое
оставшихся быстро закопали могилу, а потом  вывернули  надгробный  камень  и
перекантовали его на тележку. Яму забросали землей, старательно  сровняли  с
газоном.
   Теперь на газоне стоял только один камень.
   Агния Штейн.
   Развод свершился.
   Ромео и Джульетта страшного века.

   Мы прошли в  кладбищенскую  служебку  -  просторное,  облицованное  белым
кафелем помещение со сводчатым потолком. Здесь уже стояла каталка с  гробом.
На  такой  же  каталке  красовалось  и  новое  пристанище  Альфонса  Ребане,
поблескивая в свете люминисцентных ламп позолотой ручек и  мерцая  тиснением
вишневого дерева.
   Чиновник  подал  могильщикам  знак   приступать   к   делу.   Аккуратными
гвоздодерами они вскрыли гроб и отошли в сторону. Чиновник повернулся к  нам
и сделал приглашающий жест, деликатно уступая русским господам право первыми
ознакомиться с муниципальным имуществом  города  Аугсбурга,  которое  теперь
переходило в их владение:
   - Bitte!*
   Нам не раз приходилось раскапывать ямы, в которые чеченцы сваливали наших
убитых ребят. Случалось вскрывать и массовые  захоронения.  Это  была  очень
тяжелая работа. От нее  сгущалась  и  начинала  гудеть  в  висках  кровь.  И
смотреть сейчас на остатки эсэсовца ни у кого из нас желания не было.
   Но посмотреть пришлось.
   Док  надел  заранее  купленные  резиновые   прозектор-ские   перчатки   и
вооружился большим пинцетом. Пинцет ему не понадобился.
   Док постоял над открытым гробом и сделал нам знак подойти. Предложил:
   - Полюбуйтесь.
   Мы заглянули в гроб.
   Смотреть было не на что.
   Гроб был пустой.
   Томас спросил:
   - А где же дедуля?
   - Вот так, суки! - сказал Артист. - И кого вы будете хоронить в Таллине?

   Над муниципальным кладбищем города Аугсбурга висел мутный  обмылок  луны.
Над безмолвными аллеями светились безмолвные фонари. С гор  наползал  туман,
струился между надгробьями, как таинственная река времени. Которая течет  из
прошлого в будущее.
   Которая размывает старые кладбища и выносит в настоящее старые гробы.
   Они никогда не бывают пустыми.