тонии
штандартенфюрера СС Альфонса Ребане и у которого, как он сказал по телефону,
была важная информация для его внука Томаса Ребане,  было  семьдесят  девять
лет, но больше семидесяти восьми ему не давали. Об этом он сообщил мне сам:
   - В молодости, когда мне было шестьдесят  два  года,  мне  иногда  давали
шестьдесят три. Но это было давно. Сейчас я выгляжу моложе своих лет.
   Он был маленький, сухонький.  Серая  велюровая  шляпа  надета  набекрень,
лихо.  Тонкая  полоска  жестких  седых  усов  словно  приклеена  над  губой.
Возрастные пигментные пятна на восковом малоподвижном лице, а  глаза  живые,
цепкие. Длинный зонт с изогнутой рукоятью в маленькой,  затянутой  в  черную
кожаную перчатку руке. При этом он не опирался на  него,  а  как  бы  слегка
поигрывал им, как франт тростью. В другой руке - небольшой серый кейс. Серое
теплое пальто. Вокруг шеи вязаный шарф. Упакован и отовсюду подоткнут, чтобы
не дуло.

   Господин Матти Мюйр.

   Поскольку на этом этапе оперативной комбинации,  в  которую  нас  втравил
начальник  оперативного  отдела  Управления  по   планированию   специальных
мероприятий генерал Голубков, нашей задачей было контролировать все контакты
Томаса Ребане  и  фиксировать  все,  что  происходит  вокруг  него,  я  счел
необходимым присутствовать при его встрече с господином Мюйром.
   В Эстонию мы ехали не работать, а развлекаться, поэтому не взяли  никакой
аппаратуры, без которой современный человек чувствует себя  словно  лишенным
одного из органов чувств - иногда зрения,  а  чаще  слуха.  Артист  купил  в
киоске в холле  гостиницы  чувствительный  диктофон,  мы  пристроили  его  в
предназначенном как раз для таких деловых  встреч  кабинете  в  апартаментах
Томаса. Но разговор мог пойти на эстонском языке, а расшифровка и перевод на
русский - это время. Поэтому за четверть часа до встречи я спустился в  холл
гостиницы и начал присматриваться к входящим.  Для  начала  мне  нужно  было
перехватить Мюйра, а потом  найти  повод,  чтобы  каким-нибудь  естественным
образом подключиться к его беседе с Томасом.
   Гостиница "Виру", когда-то интуристовская, была построена  в  стародавние
советские времена и чем-то напоминала метро. Много мрамора, бронзы,  тяжелые
дубовые двери. Новые  хозяева  постарались  освежить  интерьеры  современной
мебелью,  барами,  киосками  дорогих  магазинов,  но  отпечаток  "Интуриста"
вытравить все же не удалось. Он был не только в помпезности, но  и  в  самой
атмосфере. Даже  богатые  немцы  и  шведы,  свободно  чувствовавшие  себя  в
"Хилтонах"   и   "Шератонах",   примолкали   под   взглядами    вышколенного
обслуживающего персонала, в которых, при всей  любезности,  сквозило  что-то
стальное, гэбэшное. Интуристовское.
   Народу в холле было  немного,  бизнесмены  разошлись  по  делам,  туристы
разъехались  на  экскурсии.  У  входных  дверей  величественно  прохаживался
пожилой швейцар в ливрее, важный,  как  адмирал.  Несколько  привлекательных
девушек, вынужденных  из-за  немыслимой  конкуренции  работать  даже  в  эти
дневные, практически глухие для их ремесла часы, сидели  в  креслах  в  углу
холла, картинно  курили  и  бесплатно  демонстрировали  всем  желающим  свои
достоинства. У кого что было. Двух из них я узнал, они были вчера в гостях у
Томаса. Я приветливо помахал им, но они сделали вид, что меня не узнали. Или
действительно не узнали. Что, в общем, не  удивительно,  если  вспомнить,  в
каком виде они вываливались из гостей.
   Но не их коленки властно притягивали мой взор, а спина человека,  который
сидел на высоком табурете за стойкой  бара,  пил  кофе  и  рассеянно  листал
какой-то пухлый еженедельник. У его ног стояла небольшая спортивная сумка  с
надписью "Puma". Время от времени он поглядывал на зеркальную стенку бара  с
полками, уставленными  разнокалиберными  бутылками.  Но  он  не  на  бутылки
смотрел. Он смотрел в зеркало. И когда увидел в нем того, кто ему был нужен,
расплатился с барменом, поднял  сумку  и  направился  к  конторке  дежурного
портье, старательно не глядя в мою сторону, что было  непросто,  так  как  я
стоял рядом с конторкой. Я тоже старательно на него не смотрел.
   - Nummer sechs Hundert zwei  und  dreizig,  bitte,*  -  сказал  он  самую
малость громче, чем это было нужно, чтобы его услышал портье. Но достаточно,
чтобы услышал я. И повторил по-русски  -  для  тех,  кто  не  учил  в  школе
немецкого языка или учил плохо: - Шестьсот тридцать второй.
   - Wie Name, bitte?** - отозвался портье, демонстрируя, что он никогда  не
относился к двоечникам.
   - Doktor Hamberg. Rudolf Hamberg*.
   - Ein Moment, Herr Hamberg. Bitte, Herr Hamberg**.
   - Danke sch?n***.
   Доктор Гамберг взял услужливо поданный ему ключ и  направился  к  лифтам,
так и не  взглянув  в  мою  сторону.  Он  был  таким  же  Гамбергом,  как  я
президентом  Ельциным,  а  доктором  действительно  был.  Военным  хирургом.
Правда, последнюю операцию он сделал, если мне  не  изменяет  память,  летом
1995 года в Чечне под Урус-Мартаном. Закончить ее он не успел, потому что на
полевой госпиталь напали боевики. Он приказал ассистентке  наложить  швы,  а
сам, как был, не снимая зеленого хирургического халата и резиновых перчаток,
взял из-под операционного стола свой "калаш" и  за  полчаса  сократил  число
борцов  за  независимость  Ичкерии  на  энное  число  единиц.  Примерно   на
пятнадцать, считая раненых. После той ночи он больше никого не  возвратил  к
жизни. А вот наоборот - было.
   Доктор Гамберг. Капитан медицинской службы, а ныне  рядовой  запаса  Иван
Перегудов. Для своих - Док. И не только для своих.  Дружеское  прозвище  уже
стало его оперативным псевдонимом. Как "Пастух" для меня, "Муха"  для  Олега
Мухина, "Артист" для Сеньки Злотникова и "Боцман" для Дмитрия Хохлова.
   "Шестьсот тридцать второй номер,  Рудольф  Гамберг",  -  повторил  я  для
памяти, продолжая наблюдать за гостиничным холлом. Раз появился  Док,  можно
было  ожидать  появления  и  Боцмана.  Но  Боцман  не  обнаруживался.   Зато
обнаружился господин Матти Мюйр.

   На Мюйра я обратил внимание сразу - по тому,  как  засуетился  перед  ним
швейцар: широко распахнул дверь, придержал  ее,  подобострастно  закланялся.
Так суетятся перед очень богатым  и  щедрым  клиентом.  Не  похож  был  этот
франтоватый старикан на очень богатого  клиента.  И  тем  более  на  клиента
щедрого. Еще так лебезят перед большим начальством. Но и на начальство он не
тянул. Стар для начальства. Значит, был когда-то  начальством.  И  настолько
грозным, что трепет перед ним сидел в швейцаре даже сейчас.
   Почему-то я был почти уверен, что это и есть  Мюйр.  Человек  моложе  его
вряд ли мог быть знаком с Альфонсом Ребане, отбросившим копыта в 1951  году.
Но на всякий случай решил подождать, убедиться.
   Дежурный портье был слишком молод, чтобы знать  этого  старого  франта  в
пору его всевластия, но он верно  оценил  суетливость  швейцара  и  поспешно
привстал из-за стойки, сама любезность. Мюйр что-то сказал ему  по-эстонски,
тот закивал и схватился за телефон - звонить в номер, чтобы  известить,  что
пришел и сейчас поднимется господин... Э-э?
   - Мюйр, - назвался старик. - Матти Мюйр.
   Теперь ошибки быть не могло. Я подошел и сообщил:
   - Господин Мюйр, господин Ребане ждет вас.
   Он словно ощупал меня взглядом и тут же заулыбался:
   - Он прислал вас встретить меня? Очень мило. Ваше имя, юноша?
   - Сергей Пастухов. Секьюрити господина Ребане.
   - Военная косточка. Не так ли? Не отрицайте, это неистребимо.  Офицер.  Я
прав?
   - Был, - подтвердил я. - Давно.
   - Что означает для вас "давно"? - живо поинтересовался он.
   - Три года назад.
   Тут-то он и сообщил мне, сколько ему лет и что означает для  него  самого
слово "давно".

   Едва мы  вышли  из  лифта,  дверь  апартаментов  открылась  и  на  пороге
появилась Рита Лоо. Вчерашнее шелковое мини-платье она сменила на вязаное, с
широким воротом, тоже  черное  и  похожее  на  длинный  свитер.  Не  слишком
длинный. Совсем не длинный. Даже, пожалуй, короткий. Черное выгодно оттеняло
цвет ее волос, летний ветерок во ржи, из  ворота  прорастала  стройная  шея,
точеное личико, а зубки, зубки, "Орбит" без сахара, "Мастер Дент" отдыхает.
   Если бы она надумала присоединиться к девицам в холле гостиницы,  она  не
сразу нашла бы клиента. Дороговато будет.
   При виде Мюйра на ржаное поле набежала грозовая туча, порыв ветра  прошел
по ржи. Но Рита тут же взяла себя в руки,  вежливо  улыбнулась,  загарцевала
холеными ножками, отступая от  двери  и  как  бы  вовлекая  гостя  в  номер,
заговорила по-эстонски.
   - Нет-нет, прелестное дитя, - возразил Мюйр, входя.  -  Давайте  говорить
по-русски. Будем снисходительны к людям, которые не знают нашего языка.  Это
не их вина, не так ли? Им можно посочувствовать. Они сами себя  обрекают  на
глухоту.
   Говоря это, он поставил кейс на пол,  потом  вручил  Рите  зонт  и  начал
снимать перчатки, по очереди сдергивая их с  пальцев.  Когда  перчатки  были
сняты, бросил их в шляпу и шляпу тоже вручил Рите. Затем  позволил  снять  с
себя пальто и размотал шарф.
   Возраст пожилых людей можно определять по лицу и  рукам,  а  можно  и  по
одежде. Время, когда они переставали следовать моде, застывало в  покрое  их
костюмов и платьев. Даже у тех, кто за модой никогда не  следил.  Магазинный
ширпотреб тоже нес в себе отпечаток времени.
   На Мюйра это правило не распространялось. Он выпадал из  времени.  В  его
черном  костюме-тройке  угадывались  и  кичливая  суровость  пятидесятых,  и
развратная избыточность наших  времен  с  потугами  модельеров  внести  хоть
какое-то разнообразие в консервативный мужской  костюм,  а  золотая  цепочка
карманных часов на жилете отсылала и вовсе к началу века.
   Он остановился перед зеркалом, пригладил ладонями серые жесткие волосы на
висках, кончиком мизинца расправил усы. Поинтересовался  у  Риты,  оглядывая
себя:
   - Сколько, по-вашему, мне лет, милочка?
   При этом он слегка подмигнул мне через зеркало: сейчас вы увидите, юноша,
что я был прав, больше семидесяти восьми мне не дают. Такой у  него,  видно,
был пунктик.
   - Сто пятьдесят, - с любезной улыбкой ответила Рита.
   - Вот как? - слегка  удивился  он,  но  глаза  застыли,  стали  жесткими,
мертвыми.
   - Неужели больше? - тоже удивилась она. - Этого не может быть.
   - Вы мне  льстите.  Разрешите  представиться:  Матти  Мюйр.  С  кем  имею
удовольствие?
   - Рита Лоо. Пресс-секретарь господина Ребане, - представилась и она.
   - Рита Лоо, Рита Лоо, -  пожевал  Матти  Мюйр,  словно  вспоминая.  Но  я
почему-то был совершенно уверен, что он только делает вид, что вспоминает. А
на самом деле все прекрасно помнит. Он был из тех, кто ничего не забывает. И
ничего не прощает. И Риту Лоо  он  знает,  а  она  знает  его.  Но  оба  это
скрывают.
   - Я знал молодого человека с такой фамилией, - сообщил Мюйр. - Да,  знал.
Александр Лоо. Журналист. Вы имеете к нему отношение?
   - Он был моим мужем, господин Мюйр.
   - Вы развелись?
   - Он умер, господин Мюйр.
   - От чего?
   - От чего умирают люди? Вам ли этого не знать. От жизни, господин Мюйр.
   - Прискорбно. Весьма  прискорбно,  -  покивал  он,  но  глаза  оставались
холодными, мертвыми. - Но неотвратимо, увы. Впрочем,  почему  "увы"?  Смерть
бывает и избавлением. Не правда ли, Рита Лоо?
   У меня снова, как уже не раз за последние дни, появилось ощущение, что  я
попал в чужую компанию, где свои страсти,  понять  которые  постороннему  не
дано. И страсти эти такого накала, что  в  холле  словно  начало  пованивать
серой из преисподней.
   Мюйр поднял кейс и обернулся ко мне:
   - Куда прикажете?
   - Прошу. - Я открыл дверь гостиной.
   - Знакомый номер, - заметил Мюйр, осматриваясь. -  Добрый  день,  молодые
люди, - поздоровался он с Артистом и Мухой. - Тоже охрана?
   - Да, - подтвердил я.
   - Неплохо, - оценил он. - Такой охраны не было даже у меня. Гостиная. Она
стала еще роскошней. Бар. Уместно. Раньше бара не было. Там - кабинет. Там -
спальни. А там - музыкальный салон. Когда-то в нем стоял рояль "Бехштейн". А
сейчас?
   - Стоит и сейчас.
   - На нем однажды играл  сам  Ван  Клиберн.  Правда,  я  слушал  его,  так
сказать, по трансляции. Вы понимаете, надеюсь, что я этим хочу сказать?
   - Понимаю, - кивнул я.
   - Но все равно это было впечатляюще. Да, знаменитый  номер.  Мы  называли
его министерским. Он был предназначен  для  первых  лиц:  союзные  министры,
первые секретари обкомов. Пожив  в  этом  номере,  многие  переставали  быть
первыми. И даже вторыми. Поразительно, как  действовала  на  людей  роскошь.
Сейчас, конечно, этим не удивишь никого.  Но  всего  лет  двадцать  назад...
Какие разговоры велись здесь! Какие мысли высказывались! А какие  трансляции
передавались из спален? Наши операторы  дрочили,  как  сумасшедшие.  Сколько
молодой эстонской спермы было выброшено на ветер! Совсем  впустую.  Если  бы
она пошла в дело, эстонцев было бы сейчас намного больше.  Я  даже  приказал
убрать из операторской мужчин, заменить их девушками. И что  бы  вы  думали?
Они тоже стали дрочить. Даже самые целомудренные. Ах, молодость, молодость!
   До меня не сразу дошел смысл его слов. А когда дошел, я прибалдел. Муха с
Артистом тоже. И Рита Лоо. Черные снеговые тучи нависли  над  ржаным  полем,
надвинулась зима с ее безысходностью. И тоска,  тоска.  Смерти  бы,  смерти.
Смертушки.
   Мюйр оглядел нас и сделал вид, что спохватился:
   - Я сказал что-то не то? Ах да, я сказал "дрочить". Мне следовало сказать
"мастурбировать". Прошу извинить. Где же господин Ребане?
   Муха повернулся к двери кабинета и гаркнул:
   - Фитиль! К тебе! Какая-то старая гнида!
   На пороге кабинета появился  Томас.  Он  был  в  темно-синем,  с  искрой,
костюме, весь причесанный и отглаженный, кроме морды лица.
   - Старая гнида? - переспросил он. - Как может так быть?  Гнида  не  может
быть старой. Если гнида старая, то это не гнида. Это уже вошка.
   - Вошь, - поправил Мюйр. -  В  русском  языке  нет  слова  "вошка".  Есть
"вошь".
   - Вошь, - повторил Томас. - Понимаю. Но вы не правы. В русском языке есть
такое слово. "Мандавошка". Вы ко мне? Пожалуйста, заходите.
   Мюйр  прошествовал  в  кабинет.  Он  оставался  невозмутимым.   Абсолютно
невозмутимым. И даже  по-прежнему  благодушно-доброжелательным.  Только  вот
глаза. Если гнида может быть старой и у нее есть  глаза,  то  такими  они  и
были.
   Рита Лоо отбросила назад копну волос  и  решительно  двинулась  вслед  за
Мюйром. Артист придержал ее за плечо, негромко спросил:
   - Кто это?
   - Самый большой мерзавец в Эстонии.
   - Это мы уже поняли. Кто он?
   -  Генерал-майор  КГБ.  Бывший.  Пятое  управление.   Говорит   вам   это
что-нибудь?
   - Да, - сказал Артист. - Диссиденты.
   - Не начинайте разговор без меня, - попросил я Риту и знаком показал Мухе
на выход. В черной ванной на полную пустил  душ  и  приказал:  -  Запоминай.
Шестьсот тридцать второй  номер.  Это  этажом  выше.  Постарайся  незаметно.
Доктор Рудольф Гамберг. Доком не называй.  На  всякий  случай  в  номере  не
говори. В сортире или у лифта.
   - Понял, - кивнул Муха.
   - Забери то, что  он  передаст.  И  скажи:  Матти  Мюйр.  Контакт.  Пусть
пробьют.
   - И Рита Лоо, - подсказал Муха. - Тоже контакт. И еще какой.
   - Правильно. Действуй.
   Я вернулся в гостиную.
   - Что происходит? - спросил Артист.
   - Пока не знаю.
   - Но происходит?
   - Похоже на то.
   Я прошел в кабинет.
   Разговор, судя по всему, намечался серьезный. Вокруг Томаса Ребане начало
что-то происходить. Может  быть,  как  раз  то,  что  имел  в  виду  генерал
Голубков.

   Как и все в  этих  апартаментах,  предоставленных  в  распоряжение  внука
национального героя Эстонии, кабинет был обставлен  стильно  и  одновременно
очень  солидно.  Красивый  письменный  стол  из  темного  резного   дуба   с
полированной столешницей располагал к вдумчивой умственной  деятельности,  а
кожаный диван и два глубоких кресла  вокруг  овального  журнального  столика
словно бы приглашали уютно расположиться в них и вести обстоятельные деловые
переговоры или за  рюмочкой  коньяка  доверительно  высказывать  свои  самые
сокровенные  мысли,  которые  с  точки  зрения  властей   всегда   считались
крамольными.
   Что когда-то и делали в этом кабинете первые лица.
   Переставая после этого быть первыми.

   Почему, интересно, сокровенность всегда крамольна?

   Но сейчас, как и во  всех  гостиничных  номерах  при  смене  постояльцев,
кабинет был безлик, не  одушевлен  ни  бумагами  на  столе,  ни  тем  легким
беспорядком, которым сопровождается любая живая жизнь.
   За столом восседал Томас Ребане, отражаясь в полировке столешницы верхней
половиной туловища и оттого похожий на бубнового валета. Рита Лоо устроилась
в дальнем углу дивана, дыша духами и туманами, нога на ногу, пальцы сцеплены
на колене, червонная дама. Матти Мюйр  в  своей  черной  тройке  неторопливо
прохаживался по ковру от залитого солнцем окна до книжного  шкафа,  сумрачно
зияющего  пустыми  полками,  кончиком  мизинца  приглаживал  щеточку   усов,
благожелательно щурился. Его кейс  лежал  на  подоконнике,  лоснясь  дорогой
кожей.
   Король пик.
   А какого достоинства и какой масти я? И какая масть нынче у нас козырная?
   - Теперь я могу говорить? - вежливо поинтересовался Мюйр у Риты, когда  я
вошел в кабинет и погрузился в  кресло,  всем  своим  видом  показывая,  что
выколупать меня оттуда можно только с помощью  ОМОНа  или  спецподразделения
"Эст".
   Она кивнула:
   - Разумеется. Сегодня у нас свобода слова.
   - Господин Ребане, я пришел к вам для частного разговора. Вы уверены, что
при нем должен присутствовать ваш очаровательный пресс-секретарь?
   - Я? - переспросил Томас. - Да. Или нет?
   - Да, - сказала Рита.
   - Да, - повторил он. - А почему?
   - Потому что ты мой жених.
   - Жених. Помню, ты говорила. Господин Мюйр, да.
   - Охрана тоже обязательна?
   - Понятие охраны мы понимаем  расширительно,  -  объяснил  я.  -  В  наши
функции входит  охрана  не  только  физического,  но  и  душевного  здоровья
клиента.
   - По-вашему, я могу ему угрожать?
   - Ему может угрожать все. Он беззащитен, как одуванчик. Или как овечка  в
глухом лесу.
   - Мне больше нравится одуванчик, - подумав, сообщил Томас.
   - Пусть так. Но я считаю своим долгом присутствовать при твоих встречах с
людьми,  которые  могут  представлять  собой  источник  угрозы.  Вы  против,
господин Мюйр?
   - Нет, - ответил он. - Более того. Если  бы  вы  решили  сейчас  уйти,  я
попросил бы вас остаться. Против вашего присутствия, госпожа Лоо, я тоже  не
возражаю, хотя это несколько удлинит нашу беседу. Потому что для начала  мне
придется прояснить свои отношения с вами. Но мы же никуда не спешим, не  так
ли?
   - Мы никуда не спешим? - осведомился Томас у Риты.
   - Нет, - сказала она.
   - Господин Мюйр, мы никуда не спешим, - повторил Томас.
   - Как я понимаю, вы считаете  меня  виновным  в  смерти  вашего  мужа,  -
заговорил Мюйр, глядя на Риту сверху вниз, снисходительно. - Нет, Рита  Лоо.
Это несправедливо. Он умер от наркотиков. И вы это знаете. Он умер через год
после того, как освободился из заключения.
   - А кто его туда засунул? Напомнить? - спросила она.
   - Да, это я инициировал процесс над молодыми эстонскими националистами, -
легко согласился Мюйр. - Я мог бы сказать, что выполнял указание из  Москвы,
но не скажу. Нет, я считал эту акцию правильной и своевременной. Я и  сейчас
так считаю. И она дала эффект, какого не ждал никто. Кроме меня.  Посмотрите
на наших ведущих политиков, - продолжал он, как бы посмеиваясь и  тем  самым
как бы призывая не относиться к тому, что он говорит,  слишком  серьезно.  -
Особенно из первой волны. Каждый третий прошел через пермские лагеря. И  что
же? Они избавились там от интеллигентского прекраснодушия и поняли,  ч