не  удалось,  усадил  его  на
диване и вылил на голову полбутылки французской  минеральной  воды  "Перье".
Томас открыл глаза и удивленно спросил:
   - Дождь? - Потом ощупал голову.  -  По-моему,  шишка.  Большая.  Немножко
болит. Что это было?
   - А сам не помнишь?
   - Помню. "Но пассаран".  Я  хотел  объяснить,  что  в  гражданской  войне
тридцать седьмого года в Испании этот лозунг не сработал. Но  почему-то  она
меня не дослушала.
   - Это доктор Гамберг, - представил  я  гостя.  -  Сейчас  он  будет  тебя
лечить.
   - Это хорошо, - сказал Томас. - Здравствуйте, доктор. Только немного. Сто
граммчиков. Больше сразу не стоит. Потом можно еще. Но сразу нельзя.
   -  Фитиль,  твою  мать!  -  гаркнул  Муха.  -  Он   будет   тебя   лечить
по-настоящему!
   - Это как?
   - Я поставлю вам капельницу, сделаю укол димедрола, - объяснил Док. -  Вы
хорошо поспите. Примерно сутки. А потом сделаем  инъекцию  биностина.  И  на
некоторое время вы будете избавлены от всех проблем.
   - На какое время?
   - Можно на пять лет. Можно на год. Год - минимальный срок. Биностин - это
современный аналог антабуса. Очень хорошее средство. Экологически  чистое  и
не дает побочных эффектов.
   - Вы хотите меня зашить? - удивился Томас. - Зачем? Зашивают алкашей. А я
не алкаш.
   - А кто? - спросил Муха.
   - Я? Я художник. Просто у  меня  творческий  кризис.  У  всех  художников
бывает  творческий  кризис.  Если  художника  продержать   две   недели   на
минеральной воде "Нарзан", у него обязательно будет творческий кризис.
   - Сказал бы я, какой ты художник, да в присутствии дамы...
   - Я могу выйти, - предложила Рита.
   -  Фитиль,  кончай  кочевряжиться!  -  перешел  Муха  на  проникновенный,
доверительный тон. - Ты со своей  пьянкой  сам  все  время  влетаешь  и  нас
втягиваешь. На шоссе нас только чудом не перестреляли из-за твоей  водки.  В
избе прихватили - тоже из-за тебя. А наследство твоего деда? Ты  же  просрал
целое состояние! И все из-за пьянки!
   - Ничего я не просрал, - возразил Томас, проявив  совершенно  неожиданную
трезвость понимания ситуации. - Ты, Муха, как ребенок. Никто и не дал бы мне
этих бабок. Да еще и шею могли свернуть.  Даже  странно,  что  ты  этого  не
понимаешь.
   - Ты потерял бумаги, за которые отдал  пятьдесят  штук!  Пятьдесят  тысяч
долларов, Фитиль! Вникни! Ты мог бы на них десять лет жить и в ус не дуть!
   - Нет. Если десять лет, то дуть. А не дуть - только пять лет.
   - Ладно, пять. Мало? Взял и выбросил  пять  лет  безбедной  жизни!  Из-за
чего? Из-за пьянки!
   - Ты плохо обо мне думаешь, Муха. Да, плохо. Я от тебя этого не ожидал. И
вообще ты грубо со мной обращаешься.  Охрана  не  должна  так  обращаться  с
охраняемым лицом. Я еще в машине хотел  все  рассказать,  а  ты  сказал  мне
"заткнись".
   - Что ты, черт бы тебя, хотел рассказать? Давай, рассказывай!
   Томас болезненно поморщился и пообещал:
   - Расскажу. Только сначала нужно поправиться. А то немножко болит голова.
   Я вопросительно взглянул на Дока. Он кивнул:
   - Можно. В его состоянии это не имеет значения.
   Рита подошла к бару, налила  в  низкий  широкий  стакан  "Мартеля"  и  на
подносе подала Томасу.
   - Спасибо, - с чувством сказал он. -  Рита  Лоо,  ты  нравишься  мне  все
больше. И знаешь что? Я, пожалуй, в самом деле на тебе женюсь. Почему нет? В
жизни все нужно попробовать.
   - Из нас выйдет хорошая пара. Пей.
   Томас был не из тех, кто заставляет себя упрашивать.  Он  осушил  стакан,
потом удобно устроился на диване, закурил и приступил к рассказу:
   - Вот ты, Серж, спрашивал, кто этот  толстый  человек  из  клуба  "Лунный
свет".
   - Ты сказал: администратор.
   - Не-ет!  Он  не  просто  администратор.  Он  лучший  мастер  в  Таллине.
Кукольник. Он делает куклы.
   - Куклы? - удивился Артист. - Какие куклы?
   - Не те, в которые играют. Совсем другие. Серж уже догадался. Мы вместе с
ним были у Мюйра. Ты понял, почему я так себя вел? Волновался, пакет ронял?
   - Тогда не понял, - честно признался я. - Сейчас понимаю.
   - Ты правильно понимаешь. Я  отдал  ему  не  бабки.  Нет.  Я  впарил  ему
"куклу"! Это такие пачки, с виду как бабки, - объяснил Томас Артисту.  -  Но
бабки там только сверху и снизу. А в середине -  бумага.  Это  и  называется
"кукла".
   - А где же бабки? - спросил Муха.
   Томас расстегнул плащ, извлек из внутреннего кармана пакет  в  коричневой
оберточной бумаге и с торжеством шлепнул его на стол:
   - Вот! А вы говорите: алкаш, зашейся!
   - Фитиль, я тебя недооценил, - вынужден был признать Муха.
   Он развернул бумагу. Там оказалось пять пачек в банковских бандеролях.  Я
недоуменно поморщился. Я хорошо помнил, что Мюйр вскрывал бандероли на  всех
пачках.
   Я распотрошил пачки. В каждой из них было по две стодолларовые  купюры  -
сверху и снизу, а в середине - аккуратно нарезанная бумага.

   Это была "кукла".

   И тут до меня дошло: Томас перепутал пакеты.
   Пакет с долларами он отдал Мюйру, а "куклу"  спрятал  в  потайной  карман
плаща.

   Томас уставился на "куклу" и смотрел на нее не меньше минуты. Потом  снял
плащ и пиджак, лег на диван, скрестил на груди руки и сказал:
   - Доктор, приступайте. Я сдаюсь.
   XVI
   Нам  предписывалось:  по  прибытии  в  Аугсбург  остановиться   в   отеле
"Хохбауэр" на Фридхофштрассе, оформить в мэрии документы на вскрытие  могилы
Альфонса Ребане, купить  по  кредитной  карточке  гроб  высшей  категории  и
доставить на муниципальное кладбище, переместить останки Альфонса  Ребане  в
купленный гроб, организовать упаковку гроба в деревянный короб. После  этого
дождаться прибытия из  Таллина  микроавтобуса,  погрузить  в  него  короб  и
самолетом вернуться в Таллин.
   Билеты на рейс "Люфтганзы" до Мюнхена,  от  которого  до  Аугсбурга  было
около ста километров, заказали для нас на  28  февраля,  но  вылет  пришлось
перенести. То ли Док переборщил с дозой снотворного, то ли  организм  Томаса
оказался слишком восприимчив к димедролу, но после капельницы  и  уколов  он
продрых не сутки, а почти двое. Но Янсен не  выразил  никакого  недовольства
отсрочкой. Напротив, выразил глубокое удовлетворение нашими действиями, хотя
и не понял, как нам удалось уломать клиента на это дело.
   Роль сиделки при Томасе взяла на себя Рита Лоо. Доктор  Гамберг  заходил,
интересовался  состоянием  пациента  и  всаживал  ему  в  задницу   какие-то
очищающие  кровь  уколы.  Нам  же  делать  было  совершенно  нечего,   и   я
воспользовался этим, чтобы прочитать сценарий кинорежиссера Марта Кыпса.
   Специалист я в этих делах никакой, но мне показалось, что Артист в оценке
этого сочинения был прав: характеры схематичны, а диалоги написаны  газетным
языком. Если, конечно, иметь в виду газеты советских времен, а не  нынешние,
где язык бывает очень даже выразительным.
   Но кое-что меня в сценарии заинтересовало.  Там  была,  например,  сцена,
когда Альфонса Ребане вызывают в ставку  Гитлера,  чтобы  вручить  Рыцарский
крест с дубовыми листьями:
   "Гитлер. Полковник, я счастлив вручить вам эту  высшую  награду  Третьего
рейха.
   Ребане. Мой фюрер, я приму это крест в тот  день,  когда  Эстония  станет
свободной.
   Гитлер. Я знал, что эстонцы самая высокая нация в мире.  Теперь  я  вижу,
что это великая нация!"
   При всей пафосности этой сцены в ней угадывались отголоски действительных
событий. Так это было или не так, но эти самые дубовые листья и в самом деле
были вручены Альфонсу Ребане не после приказа о его  награждении  в  феврале
1944 года, а только 9 мая  1945  года.  И  не  Гитлером,  а  гросс-адмиралом
Д„ницем.
   Чувствовалась, хоть и слабее, какая-то документальная основа  и  в  сцене
смерти Альфонса Ребане. В годовщину гибели  своей  возлюбленной  Агнессы  он
приходит на ее могилу, чтобы возложить двадцать пять белых роз (столько  лет
ей было, когда она погибла), тут-то его и настигает пуля убийцы.
   Черный мрамор надгробья, белые розы на нем, алая кровь героя.
   Все это было слишком красиво, чтобы быть правдой. Но и официальная версия
о неисправности рулевого управления в автомобиле "фольксваген-жук"  тоже  не
выглядела слишком правдоподобной.
   Поразмыслив,  я  решил,  что  не  стоит  откладывать  до  возвращения  из
Аугсбурга разговор с Кыпсом. Художник, конечно, творит по своим законам.  Но
из чего-то же он черпает материал для работы. Что-то Кыпс мог  знать.  Пусть
немного, но нам сейчас годилась любая малость.
   Чувство освобождения,  которое  я  испытал  после  посещения  российского
посольства, подтачивалось слишком  многими  невыясненными  вопросами.  Может
быть, ответы на них не имели прямого отношения к нашим конкретным  делам.  А
может быть, как раз и имели.
   Из головы у меня не выходили слова Мюйра о том, что  Альфонс  Ребане  был
агентом  НКВД.  Это  вызывало  у  меня  очень  большие  сомнения.   Не   мог
девятнадцатилетний мальчишка, мелкий клерк из мэрии, кем  в  1940  году  был
Мюйр, завербовать тридцатилетнего офицера эстонской армии. И  не  мог  агент
НКВД воевать так, как воевал Альфонс Ребане.
   Но были и другие факты, которые  косвенным  образом  работали  на  версию
Мюйра.
   Факт, что Альфонс  Ребане  целый  год,  до  прихода  немцев,  прятался  в
Таллине, наводненном сотрудниками НКВД. Факт, что  большинство  диверсантов,
подготовленных  в  его  разведшколе,   оказалось   перехваченным   советской
госбезопасностью.
   Всему, конечно, можно найти объяснение. В развед-школу мог  быть  внедрен
наш крот. А в Таллине после аннексии Эстонии у НКВД было слишком много более
важных дел, чем ловить какого-то интенданта.
   Все так. Но если бы в словах Мюйра  оказалась  хоть  толика  правды,  это
самым кардинальным образом решало бы все сегодняшние  проблемы.  Даже  малая
вероятность того, что Альфонс  Ребане  может  оказаться  Штирлицем,  остудит
самые горячие национал-патриотические головы. Торжественное  перезахоронение
останков эсэсовца просто не состоится.
   И я отправился к Кыпсу.

   Погода совсем  испортилось.  С  залива  шли  низкие  облака,  дул  ветер,
срывался то дождь, то мокрый снег. "Линкольн"  стоял  перед  гостиницей,  но
туда, куда я собрался, на таких тачках  не  ездят.  Водитель  муниципального
такси "фольксваген-пассат"  оказался  плотным  русским  мужиком  лет  сорока
довольно флегматичного вида. На мой вопрос, знает ли он, где находится  клуб
"Лунный свет", он кивнул:
   - Это где пидоры? Садись. Только там  сейчас  никого  нет,  рано.  Они  к
вечеру начинают тусоваться.
   - Знаю, - сказал я. - Поехали.
   - А тебе зачем туда? - поинтересовался он, выруливая на Пярнуское  шоссе.
- На пидора ты вроде не похож.
   - Дела.
   - Дела так дела. Сам-то не здешний?
   - Из Москвы, - объяснил я.
   И это было моей ошибкой.
   - О чем там у вас в Москве думают? - спросил  он  таким  тоном,  что  мне
сразу нужно было понять, что продолжать разговор не следует. Но я как-то  не
въехал и поэтому простодушно ответил:
   - Кто о чем.
   - Кто о чем! - завопил он, и "пассат" рванул, как пришпоренный. - О своих
жопах они там думают! А о русских не думают! Мы тут хоть сдохни, а они - кто
о чем! Я бы этому... такому... Ельцину... и этим...  таким...  А  о  нас,  о
соотечественниках, кто будет  думать?!  -  завершил  он  пламенный  монолог,
который - будь он записан для синхронной передачи по телевизору - состоял бы
из сплошных "пик-пик".
   - А ты гражданин России?
   - Нет! Я гражданин этой, пик-пик-пик, Эстонии, мать ее пик!
   - При чем же Ельцин?
   - Как это, пик-пик-пик,  при  чем?  Над  нами  тут,  пик-пик-пик.  А  он,
пик-пик-пик-пик. А мы тут, пик-пик-пик-пик. Если б его, пик-пик-пик, такого,
пик-пик, заставили учить ихнюю, пик-пик, такую, пик-пик, грамматику - я б на
него посмотрел!
   - Не понимаю, - сказал я. -  Зачем  президенту  Ельцину  учить  эстонскую
грамматику?
   - Затем! Иначе с работы погонят!
   - Послушай, ты что-то путаешь. Ельцина многие  хотят  погнать  с  работы.
Против него выдвинуто пять пунктов обвинений. Но импичмент за то, что он  не
учит эстонскую грамматику...
   - Да не его погонят! Меня! Не сдам экзамена  -  и  погонят!  Экзамена  на
знание ихнего, пик-пик-пик, такого, пик-пик, государственного языка! Понял?
   - Теперь понял. Ты, наверное, недавно в Эстонии?
   - Как это недавно? Двадцать лет!
   - И не успел выучить язык?
   - Да на пик бы он мне сдался!
   - Ну, хотя бы для того, чтобы не потерять работу.
   Он затормозил так резко, что в задницу "пассата" едва не въехал  какой-то
"жигуль".
   - Значит, по-твоему, я должен учить ихний язык? - почти спокойно  спросил
таксист, играя желваками на широких славянских скулах.
   - А как? Если эстонец живет в России, он должен знать русский язык?
   - Само собой.
   - А почему же ты не хочешь учить эстонский?
   - Ты что, ровняешь нас, русских, с этой чухней?
   - Ну да, - вполне искренне сказал я. - А ты считаешь, что они лучше?
   - Вылезай! - приказал таксист. - Мало того что ты пидор,  так  ты  еще  и
еврей! Выматывай к такой, пик-пик-пик, матери, пидорасный жидяра!
   Дискуссия с самого начала была контрпродуктивной, а теперь и вовсе  вышла
на неприемлемый уровень. Я понял, что нужно ее прекращать.
   - Мужик, у меня к тебе очень простой вопрос, - дипломатично сказал  я.  -
Тебе давно морду били?
   Такой поворот темы его удивил.
   - Давно. А что?
   - Будет недавно. Поэтому трогай. И соблюдай правила.
   - Это ты, что ли, мне морду набьешь?
   - Я.
   Он посмотрел на меня  и  поверил.  Остаток  пути  мы  проехали  в  полном
молчании. У  торца  пакгауза  с  выключенной  вывеской  "Moonlight-club"  он
буркнул:
   - Ждать не могу, у меня заказ.
   Отъехав метров на пять, остановился и высунулся в окно:
   - Слушай меня, пидор! В Литве всех русских давно зажали.  У  нас  фашиста
собираются хоронить. А в Латвии уже наших славных партизан,  героев  Великой
Отечественной войны, судят! Понял? Так своему пидору Ельцину и передай, мать
его пик-пик-пик-пик!
   И он рванул с места, как от погони.

   Клуб был закрыт, у  входа  стоял  только  один  дряхлый  "жигуленок",  но
толстый администратор-кукольник оказался на месте. На мой  вопрос,  где  мне
найти режиссера Кыпса, он порылся в столе и извлек  визитную  карточку.  Она
была на эстонском языке. Я попросил написать адрес по-русски, но он  сказал,
что я вряд ли найду.  Он  вы-звал  мальчишку-уборщика,  в  котором  я  узнал
давешнего официанта с ярко накрашенными губами, что-то сказал ему и объяснил
мне:
   - Он вас отвезет. Он знает. Запл?атите ему крон двадцать.
   Мы погрузились в "жигуленок" и через полчаса оказались  в  Старом  городе
возле четырехэтажного особняка с мансардной крышей. Но  я  не  стал  входить
сразу. Мой опыт тесного общения с Томасом подсказывал, что вряд ли  разговор
с режиссером Кыпсом будет информативным, если я не позабочусь об атмосфере.
   Я вышел на какую-то торговую улицу с  обилием  вывесок  и  сразу  отыскал
винный магазин довольно дорогого вида. Мой собственный вид,  казавшийся  мне
самому вполне приличным, все же  не  очень  соответствовал  этому  магазину.
Поэтому минут пять я простоял у прилавка,  ожидая,  когда  на  меня  обратит
внимание холеный молодой продавец. Наконец  он  снизошел  и  поинтересовался
по-русски, что господину угодно. Господину было угодно бутылку виски "Джонни
Уокер, блю лэйбл". И сразу снисходительности как  ни  бывало.  К  сожалению,
"блю лэйбл" нет, так как это слишком дорогое виски и не пользуется  спросом,
но  есть  "блэк  лэйбл".  Господин  скорчил  пренебрежительную  гримасу,  но
все-таки согласился на "блэк лэйбл" и выложил за него  пятьдесят  баксов.  И
только на улице, развернув  тонкую  рисовую  бумагу,  сообразил,  что  "блэк
лэйбл" - это тот же "Джонни Уокер", только  не  с  голубой  этикеткой,  а  с
черной.
   Век живи, век учись.

   Режиссер Кыпс жил на самом верху особняка. Звонок не работал. На мой стук
из-за двери послышалось эстонское словосочетание, по  интонации  аналогичное
русскому "кого там еще черт принес". Я расценил это как приглашение и  вошел
в большую мансардную комнату, дверь которой  выходила  прямо  на  лестничную
площадку.
   Комната была почти голой, с минимумом мебели, и  от  этого  казалась  еще
больше. Центральное место в ней занимал письменный стол с  пишушей  машинкой
"Оптима", стены были увешаны фотографиями и эскизами  декораций.  Горы  книг
вдоль стен придавали жилью приятный, какой-то студенческий  вид.  Просторное
мансардное  окно  выходило  в  парк,  в  глубине  его  над  голыми   кронами
возвышались островерхая кровля и шпиль костела.
   Перед окном стояло старое кресло-качалка, в нем возлежал режиссер Кыпс  и
смотрел на  мокрый  парк  и  костел.  Он  был  в  длинном,  болотного  цвета
вельветовом халате с атласными отворотами, потускневшими  от  многочисленных
стирок, без красного платка на лбу,  отчего  его  лицо  казалось  вытянутым,
лошадиным.
   Мое появление его как бы и не удивило.
   - А, господин Пастухов, - сказал он. - Возьмите  что-нибудь  и  садитесь.
Помолчим  о  великом.  Это  церковь  Нигулисте.  Готика.  Тринадцатый   век.
Созерцание ее смиряет гордыню в пору побед и утешает в невзгодах.
   Поскольку целью моего прихода было не помолчать, а как  раз  наоборот,  я
развернул  бутылку.  При  виде  ее  режиссер  Кыпс   не   выразил   никакого
воодушевления, но поднялся из  качалки,  подтащил  к  окну  хлипкий  столик,
сбросив с него груду бумаг, и принес из глубин комнаты два тонких стакана.
   - Тогда будем пить. Это тоже занятие умиротворяющее,  -  спустился  он  с
духовных высот на грешную  землю.  -  "Блэк  лэйбл".  У  вас  хороший  вкус,
господин Пастухов.
   Он разверстал виски, глубоко задумался, а потом с чувством произнес тост:
   - Чтоб они сдохли!
   - Кто? - удивился я.
   - Национал-патриоты! - ответил Кыпс и выпил. - Подонки! Это они  устроили
взрыв!
   Такая трактовка происшествия меня устраивала, но  было  интересно,  какие
сложные логические построения  привели  режиссера  Кыпса  к  такому  выводу.
Поэтому я сказал:
   - Но вы сами заявили, что считаете это акцией русских экстремистов.
   - Я ошибся. Но потом задал себе вопрос: cui prodest? Кому выгодно?  Ответ
ясен. Сначала взрыв, а уже через день решение правительства о  торжественном
перезахоронении Альфонса Ребане.
   - Но они вложили в фильм деньги, - напомнил я. - И немалые. И  не  только
национал-патриоты. Другие спонсоры тоже.
   - Они вложили! - пренебрежительно отмахнулся  Кыпс.  -  Все  они  сначала
взяли в госбанке беспроцентный кредит под мой фильм и раз десять  прокрутили
его в коммерческих банках. Они все просчитали. Иначе и кроны не дали бы.  Не
знаю, как в России, а у нас в Эстонии патриотизм - это очень хороший бизнес.
   - Но за танки придется платить.
   - Ничего не придется. Все было застраховано.
   Кыпс  принял  еще  дозу,  порозовел,  оживился,  и  я  понял,  что  нужно
переходить к делу, пока его снова не занесло в духовные выси.
   - Меня заинтересовала, Март, ваша оценка Альфонса Ребане, которую вы  ему
дали во время нашей встречи в клубе "Лунный свет".
   На лошадином лице режиссера отразилась напряженная работа мысли.  Я  счел
необходимым напомнить:
   - Вы назвали его знаковой фигурой двадцатого века и великим неудачником.
   - Неглупо,  -  кивнул  Кыпс,  оценив  глубину  собственных  оценок.  -  В
сущности, это так и есть. По нему прокатились все жернова  века.  Коммунизм,
фашизм, антисемитизм. Миллионы людей пострадали от каждого из этих жерновов.
Но сразу от всех - только он. Вы читали мой сценарий?
   - Да. Но я не специалист в кино, поэтому оценить его не могу, -  поспешил
я предупредить его вопрос: "Вам понравилось?"
   - Для ведущего эксперта арт-агентства вы довольно скромны.
   - У меня другой профиль. В вашем сценарии меня  заинтересовали  факты.  У
вас там, например, есть сцена, когда  маршал  Жуков  расстреливает  генерала
Волкова.  В  сценарии  вы