душком,
прелого  зерна.  Я  уверен,  что  Альфонс  Ребане  намеренно  тормозил  свое
продвижение по службе, чтобы не лишиться хлебного места. К тридцать девятому
году он уже был очень богатым человеком.  И  понимал,  что  в  тех  условиях
деньги в любой момент могут превратиться в пустые бумажки. Он обращал  их  в
собственность. Не в валюту и драгоценности - котировка эстонской кроны  была
ничтожной. В недвижимость. Вы, юноша, можете  не  знать  нашей  истории.  Но
Томас  должен  знать.  Как-никак,  он  учился  на  историческом   факультете
Тартуского университета. Не обрисуете  ли  вы  нам,  друг  мой,  ситуацию  в
Эстонии накануне ее аннексии Советским Союзом? Это тысяча девятьсот тридцать
девятый год.
   - Тысяча девятьсот тридцать девятый?  -  переспросил  Томас.  -  Нет,  не
обрисую.  Я  доучился   только   до   тысяча   двести   шестого   года.   До
феодально-католической  агрессии.  Могу   рассказать   про   походы   Ордена
меченосцев. Но немного.
   - Объясню сам, - кивнул Мюйр. - В сентябре тридцать девятого  года  между
Эстонией и Советским Союзом был заключен пакт о взаимопомощи. Согласно этому
пакту в Эстонию были введены советские войска.  Сначала  -  всего  несколько
частей  Красной  Армии.  Это  уже  позже,  в  июне  1940   года,   произошла
полномасштабная аннексия. Но в  тридцать  девятом  году  это  был  знак.  Из
Эстонии побежали все зажиточные  люди.  Они  продавали  свои  дома  и  землю
практически за бесценок. Альфонс Ребане  их  скупал.  Если  бы  его  вера  в
военное могущество Германии оправдалась, он стал бы одним из  самых  богатых
людей  Эстонии.  После  войны  мы  разбирали  архивы  таллинской  мэрии.   В
регистрационных книгах были обнаружены записи о десятках  его  сделок.  Если
быть точным - о семидесяти шести. Альфонсу Ребане, в частности,  принадлежит
земля, на которой сейчас построен телецентр. Полтора десятка зданий в  черте
Старого города. На его земле стоит даже загородный  дом  президента.  И  еще
очень много  недвижимости.  Я  сказал:  принадлежит  Альфонсу  Ребане?  Нет,
принадлежало. А сейчас все это принадлежит его наследнику. Томас Ребане, все
это принадлежит вам.
   - Мне. Понимаю, понимаю, -  покивал  Томас.  -  Мне  не  раз  приходилось
обувать лохов. А сейчас я сам  чувствую  себя  лохом,  которого  обувают  по
полной программе. Только не могу понять как. Ты понимаешь? -  спросил  он  у
Риты.
   - Тебя не обувают, - возразила она. - Тебя уже обули. В тот момент, когда
ты согласился встретиться с господином Мюйром.
   - Но ты сама сказала, что я должен с ним встретиться! - возмутился Томас.
- Потому что я принадлежу всей Эстонии!
   - Я не знала, что это он. И не морщи лоб. Бесполезно. Тебе все  равно  не
разгадать его игру, поэтому давай до-слушаем.
   - Браво, Рита Лоо, браво. - Мюйр засмеялся. -  Ваша  невеста,  Томас,  не
только прелестна. Она еще и умна.
   - А сами купчие? - спросил я. -  Без  них  доказать  право  собственности
трудно.
   - Вообще невозможно, -  поправил  Мюйр.  -  Архив  таллинского  нотариата
сгорел в войну.
   - Да! - поддержал меня Томас. - Где сами купчие, господин Мюйр? Где  они?
Я все понял! Сейчас вы будете вешать мне лапшу на уши, что они где-то  есть,
но нужны бабки, чтобы их найти. Так вот, господин Мюйр, вы опоздали. У  меня
нет бабок. Меня уже обули. До вас. Поэтому давайте дернем по маленькой, и вы
наконец расскажете мне про дедулю. Каким он был? Занудой? Весельчаком? Как у
него было насчет этого дела? - Томас щелкнул ногтем по бутылке.  -  Про  то,
что он был взяточником, вы уже рассказали. Это,  конечно,  не  украшает.  Но
ведь на его месте так поступил бы каждый, верно?
   Мюйр молча поднялся из кресла  и  перенес  с  подоконника  на  журнальный
столик серый кейс. Набрал шифр  на  замках,  раскрыл  и  развернул,  как  бы
предлагая полюбоваться его содержимым.  В  кейсе  лежали  три  пухлые  пачки
бумаг, крест-накрест  перевязанные  шпагатом.  На  верх-них  листах  -  герб
Эстонии: три силуэта львов, один над другим, в  дубовом  венке.  Зеленоватый
фон, типографский шрифт. В тех  местах,  где  типовой  текст  прерывался,  -
выцветшие чернильные надписи от руки. И типо-графский текст, и надписи  были
на эстонском.
   - Что это? - спросил Томас.
   - Купчие.
   - Настоящие?
   Об этом можно было не спрашивать. У старых бумаг есть свой  запах:  запах
теплушек, санпропускников, тлена. Запах времени.
   - Можете посмотреть, - разрешил Мюйр. - Все  семьдесят  шесть  купчих.  С
описью. Альфонс Ребане был очень педантичным в делах.
   Томас даже забыл выпить.  Но  тут  же  вспомнил.  Потом  отставил  бокал,
развернул ветхий лист описи и начал внимательно читать.
   - Господи милосердный! Тридцать восемь гектаров  в  Пирите!  А  это?  Еще
двадцать два. Ну, дедуля! Он умудрился скупить полпобережья!
   Томас развязал одну из пачек и стал осторожно перебирать купчие, стараясь
не повредить старую гербовую бумагу. Рита  Лоо  молча  просматривала  опись.
Только я оставался без дела, так как из всего написанного понимал лишь  одно
слово: "Eesti" - "Эстония".
   - Я понял! Теперь я все понял! - вдруг радостно известил  Томас,  как  бы
выныривая из прошлого. -  Знаете,  почему  мой  дедуля  был  таким  отважным
воином? Он воевал не за фашистов. Нет!  Он  воевал  не  против  коммунистов!
Срать ему  было  на  тех  и  других!  Он  воевал  за  свое  добро!  За  свою
собственность! Он не верил, что совет-ская власть в Эстонии навсегда. И ведь
оказался прав, старый  козел!  Но  немножечко  ошибся  в  сроках.  Всего  на
каких-то шестьдесят лет.
   - Он не был старым козлом, - поправил Мюйр. - В тридцать девятом году ему
был тридцать один год. На четыре года меньше, чем сейчас вам.
   -  Да?  В  самом  деле.  Тогда  понятно,  почему  он  ошибся.   Молодости
свойственно торопить будущее. Но все равно я начинаю его уважать.
   Томас вновь занырнул в историю и тут же вынырнул, как ошпаренный.
   - Вы только посмотрите! - завопил он, размахивая одной из купчих.  -  Это
же Вяйке-Ыйсмяэ!
   -  Совершенно  верно,  -  кивнул  Мюйр.  -  Таллинские  "Черемушки".  Они
построены на вашей земле.
   - Нет, они построены при советской власти, - со вздохом напомнил Томас. -
Как телецентр, как санатории на побережье. И как все остальное. В том  числе
и дом президента.
   - Но земля принадлежит  вам.  Вы  вправе  потребовать  выкупить  ее.  Или
назначить арендную плату.
   Томас бережно собрал купчие,  перевязал  их  шпагатом,  свернул  опись  и
аккуратно уложил в кейс.
   - Это бесценные бумаги, господин Мюйр. Отнесите их в исторический  музей,
- посоветовал он. - Их место там, в Большой Гильдии. Под стеклом на стендах.
   - Да, до недавнего времени эти бумаги имели только историческую ценность,
- подтвердил Мюйр. - Но после того как был принят закон  о  реституции,  они
обрели вполне реальную цену. Сейчас они  стоят  от  тридцати  до  пятидесяти
миллионов долларов. Но не исключено, что и сто. Это зависит от  конъюнктуры.
Вас это по-прежнему не колышет?
   Внук национального героя Эстонии взъерошил волосы, поскреб  в  затылке  и
впал в ступор. Благоприобретенная осторожность боролась  в  нем  с  верой  в
удачу, в счастливую свою звезду. Но  звезда  была  слишком  яркой,  а  удача
слишком большой. Так не бывает. Или  бывает?  Или  не  бывает?  Или  все  же
бывает?
   Рита Лоо была права: его не обували, его  уже  давно  обули.  Но  гораздо
раньше, чем он согласился встретиться с Матти Мюйром. Он думал, что  у  него
есть выбор. А я почему-то был уверен, что никакого выбора у него нет.
   Старый паук, он же  король  пик  и  он  же  отставной  генерал-майор  КГБ
господин Матти Мюйр сидел в слишком глубоком для  него  кресле,  положив  на
кожаные подлокотники  маленькие  сухие  руки,  наигрывал  пальцами  на  коже
какой-то одному ему слышный марш и с интересом наблюдал, как вяло  дергается
в его паутине муха по имени Томас  Ребане.  Он  не  спешил.  Куда  ему  было
спешить? Он знал, что добыча от него не уйдет.
   - Сколько? - спросила Рита, прерывая затянувшееся молчание.
   - Это уже деловой разговор, - одобрил Мюйр. - За  купчие  -  ну,  скажем,
пятьдесят тысяч долларов. Для начала, на первом этапе.
   - Для начала? Это подразумевает какое-то продолжение. А на втором этапе?
   - Пятьдесят процентов, госпожа Лоо.
   - От чего?
   - От всего. От стоимости недвижимости. От аренды за землю. От всего.
   - Пятьдесят процентов?! - изумился Томас,  выведенный  из  ступора  такой
наглостью. - Это же пятнадцать  миллионов  от  тридцати!  Двадцать  пять  от
пятидесяти!
   - Или пятьдесят от ста, - подтвердил Мюйр.
   - Вы считаете это справедливым? - загорячился Томас. - Мой дедуля за  эти
бабки ночами не спал! Думал  о  солдатиках,  которые  едят  гнилое  мясо,  и
плакал! Мучился угрызениями совести! Он за них  кровь  проливал  на  фронтах
Великой  Отечественной  войны!  Хоть  и  с  другой   стороны.   Вы   грабите
национального героя Эстонии! Это непатриотично, господин Мюйр!
   - Во  всем  нужна  мера,  дорогой  Томас.  Чрезмерный  патриотизм  -  это
национализм.
   Рита Лоо вернула разговор в деловое русло:
   - Если мы заплатим вам пятьдесят тысяч долларов за купчие, с какой  стати
нам отдавать что-то еще?
   - Да! Целую половину! - горячо поддержал Томас.
   - Очень хороший вопрос, - похвалил Мюйр. - Значит ли это, что  вы  готовы
купить у меня эти бумаги?
   - Может быть, - подумав, известил Томас.
   - Ты спятил! - прокомментировала Рита.
   - Нет, - возразил он. - Я думаю о будущем. Что в жизни самое  неприятное,
кроме похмелья? Сожаления о возможностях, которые  ты  упустил.  Я  не  хочу
лежать ночью в постели и  грызть  ногти.  Это  негигиенично.  Поэтому  я  не
спятил.
   - Господин Мюйр, у нас нет таких денег, - объяснила Рита.  -  Мой  вопрос
был чисто теоретический.
   - Но я на него отвечу. Ответ такой: потому что без меня  вы  не  получите
ничего. Чтобы у вас на этот счет не оставалось сомнений...
   Он вынул из бокового кармана кейса какую-то бумагу и подал Томасу, как бы
приглашая его занять более активную жизненную позицию:
   - Ознакомьтесь с этим документом.
   Томас пробежал глазами текст  и  молча  передал  бумагу  Рите.  Она  тоже
прочитала и бросила ее на стол. Поскольку я был  уже  посвящен  во  все  эти
дела, то счел для себя возможным тоже ознакомиться с документом.  Он  играл,
как я понял, роль козырного туза.
   Туза пик.

   Это и был туз пик.

   Это была ксерокопия завещания. Бумага не гербовая, самая  обычная,  очень
старая, с обветшавшими  углами,  отчетливо  видными  на  оттиске.  Прыгающий
машинописный текст. Текст  русский.  Место  и  время  составления  завещания
тщательно  затушеваны  черным  фломастером.  Сначала   с   завещания   сняли
ксерокопию, а потом затушевали текст.
   "Я, гр. Ребане Альфонс, 1908 года рождения,  находясь  в  здравом  уме  и
ясной  памяти,  действуя  добровольно,  настоящим  завещанием  завещаю   все
принадлежащее мне имущество гр. (фамилия зачеркнута).
   Настоящее завещание составлено и подписано в двух экземплярах, из которых
один выдается на руки завещателю Ребане Альфонсу, а второй хранится в  делах
нотариуса по адресу (адрес зачеркнут).
   Завещание  подписано  гр.  Ребане  Альфонсом  в  моем  присутствии  после
прочтения текста  вслух.  Личность  завещателя  установлена,  дееспособность
проверена".
   Фамилия нотариуса и все его реквизиты были тщательно  вымараны.  Даже  на
круглой гербовой печати был замазан адрес нотариальной конторы.

   - Что скажете? - поинтересовался Мюйр.
   - Это копия. А где подлинник? - спросил Томас.
   - Вы увидите его. В моих руках. И после этого я его  уничтожу.  При  вас.
Когда получу дарственную на половину наследства вашего деда.
   - Кому он все завещал?
   - Не вам.
   - Не мне. Это понятно. Я бы очень удивился, если бы мне. Потому что он не
подозревал о моем существовании. Он умер в пятьдесят первом году. Я  родился
в шестьдесят четвертом году. Кому?
   - А вот этого вы не узнаете никогда. И не нужно вам  этого  знать.  Скажу
только одно, чтобы вас не мучили угрызения совести. То  лицо,  которому  ваш
дед завещал свое имущество, не примет наследства. Откажется от него в пользу
государства. Мы с вами, разумеется, патриоты. Но не до такой же степени,  не
так ли? Дарить государству сто миллионов долларов - это уже не патриотизм.
   - А что? - заинтересовался Томас. - Национализм?
   - Идиотизм. Я оставлю вам эту ксерокопию. Изучите. Завещание - ключ к тем
самым миллионам. Подлинник, разумеется, а не ксерокопия. И он пока останется
у меня.
   Томас положил копию  завещания  перед  собой  и  уставился  на  нее,  как
человек, который сделал второпях какую-то важную  запись  и  теперь  силится
понять, что же он написал. Он даже повертел лист и так и  эдак.  Но  ничего,
похоже, не понял. Кроме одного - что запись важная. Очень важная.
   Мюйр запер кейс и обернулся ко мне:
   - Проводите меня, юноша. Вообще-то я всегда хожу пешком. Это полезно  для
здоровья. Но сегодня мне нужно кое-куда заехать. Надеюсь, Томас разрешит мне
воспользоваться его автомобилем. И, если честно,  я  немного  устал.  Больше
семидесяти восьми лет мне, конечно, чаще всего не дают. Но все-таки мне  уже
семьдесят девять.
   У дверей кабинета его остановил вопрос Риты:
   - Господин Мюйр, зачем вам пятьдесят миллионов долларов?  Вы  собираетесь
жить вечно?
   Мюйр остановился и с интересом взглянул на нее.
   - Вы задали забавный вопрос,  госпожа  Лоо.  Очень  забавный.  Зачем  мне
пятьдесят миллионов долларов? Право, не знаю.
   Он немного подумал, затем пригладил кончиком мизинца усы и ответил:
   - Впрочем, нет. Знаю. Это меня развлечет.
   С тем и вышел, унося с собой всю мерзость уходящего  века,  из  которого,
как из змеиной кожи, уже выползал новый век, двадцать  первый  от  Рождества
Христова.

   Но и век двадцатый был еще жив, еще смердел.

   - Рита Лоо, свяжитесь с приемной господина Анвельта, президента  компании
"Foodline-Balt", - распорядился  Томас.  -  Передайте  Крабу,  что  господин
Ребане  желает  видеть  его  у  себя  через  час.  И  пусть  не  опаздывает,
бляха-муха!
   XI
   Президент компании "Foodline-Balt" Стас Анвельт, которого его  сотрудники
за глаза, а  чаще  даже  только  про  себя  называли  Крабом,  слушал  отчет
начальника юридического отдела, когда в его кабинет вошла  секретарша  и  на
своем аристократичном  эстонском  сообщила,  что  позвонила  пресс-секретарь
господина Ребане и распорядилась передать господину Анвельту,  что  господин
Ребане желает видеть господина Анвельта у себя  в  номере  гостиницы  "Виру"
через час и хочет, чтобы господин Анвельт прибыл без опоздания.
   Анвельт даже не сразу понял, о чем речь.
   - Кто позвонил? - переспросил он.
   - Пресс-секретарь господина Томаса Ребане госпожа Рита Лоо.
   - И что? О чем она распорядилась?
   - О том, что господин Ребане желает видеть господина Анвельта...
   - Так и сказала? - перебил Анвельт. - "Желает видеть"?
   - Не совсем. Я передаю смысл.
   - А как она сказала?
   - Я не уверена, что мне следует это повторять.
   - А я уверен!
   - Она сказала: "Передайте своему Крабу, что господин Ребане..."
   - Хватит, - прервал Анвельт. - Я понял. Передайте этой сучонке, чтобы она
передала своему Фитилю, что господин Анвельт...
   - Будет у него точно в назначенное время,  -  закончила  его  фразу  Роза
Марковна. - Спасибо, деточка. Идите работайте.
   Секретарша вышла. Анвельт с недоумением уставился на Розу Марковну.
   - Я хотел сказать не это!
   - "Это" вы скажете ему при встрече.  Но  на  вашем  месте  я  бы  сначала
послушала, что скажет он. Это может быть важным.
   - Важным?! - переспросил Анвельт. -  То,  что  скажет  Фитиль?  Он  может
сказать мне что-то важное?! Он - мне?!
   -  Мы  поговорим  об  этом  потом,  -  прервала  его  Роза  Марковна.   -
Продолжайте, - кивнула она юристу.
   Совещание продолжилось. Стас Анвельт закурил  "гавану",  утопил  короткое
тяжелое тело в мягком офисном кресле с высокой спинкой, спрятался в нем, как
краб в нору, поглядывал оттуда  остро,  злобно  своими  маленькими  крабьими
глазками. Он почти не слушал. Он думал.

   Совещания,  которые   в   конце   каждого   месяца   президент   компании
"Foodline-Balt" проводил со своими ведущими специалистами,  правильнее  было
назвать собеседованиями. Сам он называл это "подбивать  бабки".  Собственно,
все бабки  были  к  этому  дню  уже  подбиты,  все  отчеты  составлены  -  и
официальные,  для  налоговиков,  и  неофициальные,   для   себя.   Совещания
преследовали другую цель.  Они  были  не  коллективные.  Главные  менеджеры,
экономисты и юристы входили в кабинет президента по одному,  отчитывались  о
своей работе за минувший месяц и излагали планы на  будущее.  Анвельт  молча
слушал, изредка задавал уточняющие вопросы, и порой создавалось впечатление,
что целью его было не выслушать  человека,  а  пристально  его  рассмотреть,
просветить, как рентгеном. Понять.
   Да так оно, пожалуй, и было.
   Третьим участником этих собеседований всегда была Роза Марковна Штейн.  В
штатном расписании компании она значилась главным менеджером по  кадрам,  но
все знали, что Анвельт без ее  одобрения  не  принимает  ни  одного  важного
решения. В ход совещаний она никогда не  вмешивалась,  сидела  в  стороне  -
седая, грузная, в неизменной черной хламиде до пят, с выражением  холодности
на патрицианском лице - курила коричневые сигареты "More" и время от времени
делала  какие-то  пометки  в  узком  черном  блокноте.  Когда  собеседования
заканчивались, она еще некоторое время оставалась в кабинете Анвельта, потом
уходила, а он вызывал секретаршу и диктовал приказ.
   "Подбивание бабок" завершалось совещанием Анвельта с  начальником  охраны
Лембитом Сымером, необщительным эстонцем с холодными рыбьими глазами, бывшим
офицером полиции. Никто не знал, о чем они говорят, но через некоторое время
выяснялось, что строптивый партнер пошел на уступки, а  возникший  конкурент
вдруг утратил интерес к оптовой торговле продуктами.
   На следующее утро приказ вывешивали на доске объявлений в холле. Из  него
сотрудники узнавали, что кому-то повышен оклад,  кому-то  срезан,  а  кто-то
уволен. Без объяснения причин. Не за ошибки, за ошибки Анвельт вздрючивал  в
рабочем порядке и в выражениях не стеснялся. Главная причина всегда  была  в
другом: человек исчерпал свой ресурс, стал ненужным. И все в компании знали,
что окончательный вердикт выносит эта пожилая дама, а  Стас  Анвельт  только
утверждает его своей старательной  подписью,  украшенной  завитушками  таким
образом, что первая буква напоминала $.

   Президент компании "Foodline-Balt"  пользовался  людьми,  как  вещами.  У
каждой вещи есть своя цена. И у каждой вещи есть свое назначение.  Как  и  у
каждого человека. За вещи платишь, они тебе служат.  Когда  вещь  становится
ненужной, ее заменяют другой, нужной. Для кого-то и  он  сам  был  вещью.  И
считал, что это нормально, правильно. Разница между ним и  его  подчиненными
была  в  том,  что  он  был  нужной  вещью.  Без  которой  не  обойтись.   И
следовательно - дорогой вещью. Он верил, что в конце  концов  придет  время,
когда он перестанет быть вещью. Потому что купить его не сможет никто. Это и
есть главное в человеке - его цена. А все  остальное  -  разговор  в  пользу
бедных.
   Но были два человека, которые выпадали из этой простой и понятной системы
ценностей. Одним была Роза Марковна. Анвельт перед ней терялся. Она не лезла
ни в какие ворота.  Она  могла  прочитать  пустяковую  заметку  в  газете  и
сказать: "Срочно посылайте людей в Ригу, скоро там  повалятся  цены  на  все
продукты. Пусть заключают долгосрочные  контракты".  А  почему?  Потому  что
московский мэр  Лужков  намекнул  -  только  намекнул,  -  что  хочет  стать
президентом России. Он раз десять перечитал эту заметку, но ничего не понял.
Но к совету прислушался.  И