ормулированных для него Серебровым.
   - Ты инструктор, и поэтому не должен приставать к женщине:  не  клади
ей ладонь на  колено,  не  придерживай  за  плечи,  -  предупреждал  его
Серебров.
   - Это будет тяжело сделать, - признался Богатырев.
   - Есть хороший прием, как избежать соблазна.
   - Какой же?
   - Он  действует  безотказно.  Представь,  что  рядом  с  тобой  сидит
мужчина. Веди себя с женщиной так, как вел бы себя с мужиком.
   - Так что, и матом ругаться можно? - съехидничал Богатырев.
   - Про себя можно ругаться самыми страшными словами. Кстати, это  один
из приемов политических выступлений, его, сам того не  зная,  использует
Кабанов. Он не умеет думать без  матерщины,  но  генеральские  должности
приучили его время от времени в публичных местах избегать мата.  Поэтому
вместо непристойных слов он  делает  паузы,  проговаривая  эти  слова  в
голове. От этого его речь кажется размеренной, и люди  уверены,  что  он
тщательно обдумывает каждое  слово.  Мат  не  звучит,  но  эмоциональная
окраска остается.
   - Нет, Кристина, не так, - говорил  Богатырев,  когда  женщина  вновь
включала не ту  передачу,  и  тут  же  задерживал  свою  ладонь  над  ее
пальцами, не решаясь прикоснуться к ним.
   - Как? - Кристина доверчиво смотрела на Богатырева.
   -  Первая  передача  в  "Волге"  включается  вот  так,  -  и  Герману
приходилось браться не за набалдашник, а  за  рычаг.  Его  словно  током
ударило, когда его пальцы скользнули по  ноге  женщины.  -  Извините,  -
пробормотал он.
   - За что?
   Герман смутился.
   -  Я  и  не  заметила,  -  весело  отвечала  Кристина,  ее  забавляла
нерешительность инструктора. Все она прекрасно замечала и понимала.
   Герман набычился и попытался  представить  на  месте  соблазнительной
женщины  мужика.  Удавалось  это  с  трудом,  но  наконец  Герман  сумел
представить рядом с собой Сереброва, его-то видеть на  переднем  сиденье
уже приходилось.
   "Рядом со мной - мужик, - убеждал себя Герман, - даже не Серебров,  а
просто мужик, грязный, потный. У него волосатые ноги и волосатая  грудь,
а волосы  черные,  кучерявые,  такие  жесткие,  что  пробиваются  сквозь
материю рубашки", - воображаемое зрелище и впрямь было отвратительным.
   - Вы на меня так странно смотрите, будто я делаю  что-то  не  так,  -
изумилась Кристина.
   Только что ей удалось безукоризненно заехать на стоянку, обозначенную
полустертыми линиями на растрескавшемся асфальте, и она ждала похвалы.
   - Вы молодец, у вас все хорошо получается.
   В машине было жарко, солнце нещадно нагрело  черный  кузов.  Кристина
вышла наружу, присела на багажник и долго сомневалась, можно  ли  курить
при друге ее отца.
   - Это ничего, если я закурю?  -  наконец-то  поинтересовалась  она  у
Сереброва, доставая пачку сигарет.
   Сергей пожал плечами и щелкнул зажигалкой:
   - Каждый выбирает свою судьбу сам. Я бы не советовал курить  вам,  но
ничего предосудительного в  этом  не  вижу.  Женщинам  настолько  же  не
пристало курить, как и мужчинам, - сказал Серебров и закурил сам.  -  На
сегодня занятие закончено.
   - Спасибо, я многому научилась.
   - Герману спасибо,  но  запомните:  человека  невозможно  научить,  -
сказал Серебров, - он учится сам.
   Если вы не против, то можете потренироваться за городом, мне как  раз
нужно  заехать  в  одно   место,   -   и   глаза   Сереброва   сделались
отстраненно-грустными, словно он увидел что-то недоступное взору других.
   - Я с удовольствием.
   Кристине, честно говоря, не хотелось расставаться с  Серебровым.  Она
чувствовала себя защищенной, ей почему-то казалось, что,  если  рядом  с
ней будет сидеть этот мужчина, годящийся ей  по  возрасту  в  отцы,  она
никогда не попадет в аварию.
   - Я буду ехать очень осторожно, - предупредила Кристина.
   - Хорошо. Потому что мне важно попасть в нужное место именно сегодня,
это такой день...
   Все сели в машину. Кристина -  за  руль.  Герман  на  заднем  сиденье
чувствовал себя неуютно; он сам  недолюбливал  женщин  за  рулем  и  был
уверен, что Кабанова-младшая врежется если не в первый столб,  то  уж  в
десятый - наверняка.
   - Поехали, - скомандовал Серебров, но сделал это мягко.
   Кристина старательно исполняла все, чему ее учили в  автошколе  и  на
автодроме. Перед тем как выехать на улицу, она  заволновалась,  смотрела
то влево, то вправо.
   - Кристина, - сказал Серебров, - никому не хочется умирать. Никому не
хочется стукнуть свою машину, поэтому, если ты не пропустишь того  урода
на джипе, он притормозит сам.
   Когда молодая женщина увидела, что правила игры, предложенные  другом
отца, действуют и джип действительно  притормозил,  ей  стало  легче.  В
руках, в ногах появилась уверенность.
   - Налево. Направо, - командовал Серебров.
   Вскоре машина оказалась за городом. Этих мест Кристина не знала,  она
редко выбиралась за пределы кольцевой дороги.
   - По шоссе ехать куда легче, чем по городу.
   - Конечно. Только не разгоняйся слишком сильно и не обращай  внимания
на тех, кто подгоняет тебя.
   Ты едешь на пределе дозволенного и не поддавайся на провокации.
   С полчаса машина петляла, то съезжая по развязке на другое шоссе,  то
вновь забираясь по съезду на насыпь.
   -  Теперь  -   прямо,   -   и   вновь   глаза   Сереброва   сделались
туманно-стеклянными.
   Рука сильно сжала подлокотник, и Кристине показалось,  что  полковник
Кречетов забыл о ее существовании.
   Вдоль дороги  потянулась  однообразная  кладбищенская  ограда.  Новые
кладбища  всегда  ужасали  Кристину,  огромные,  бесконечно  длинные,  с
множеством одинаковых памятников.
   Когда машина поравнялась с воротами, Серебров негромко сказал:
   - Направо. И притормози у навеса.
   Он вышел к полосатому сине-белому навесу, трепетавшему на ветру.  Под
ним расположился торговец цветами, венками, свечками. Имелись в  продаже
и маленькие лопатки, грабельки. Здесь можно было купить все,  что  может
понадобиться человеку, приехавшему проведать могилу  на  кладбище,  даже
наборы кисточек и краски.
   - Двадцать белых роз, - вздохнул Серебров.
   Герман, сидевший на заднем сиденье, наклонил голову,  чтобы  Кристина
не заметила его улыбку.
   - Если вы будете оставлять их на могиле, - посоветовал продавец, - то
поломайте стебли. Бомжи здесь ходят,  цветы  с  могил  воруют,  потом  в
городе продают за полцены.
   - Да, хорошо, - рассеянно отвечал  Серебров.  -  И  еще  три  цветка,
пожалуйста, отдельно.
   Он вернулся к машине с охапкой белых роз, три алых подал генеральской
дочке, сделал это, даже не глядя на нее.
   Новые кладбища хороши тем, что на них можно заехать на машине.
   - Прямо, все время прямо, - закрыв глаза, говорил Серебров.
   - По кладбищу?
   - Да. Если хотите, Герман сядет за руль.
   Пристроив цветы под лобовым стеклом, Кристина  поехала  по  кладбищу.
Мелькали памятники. Женщина ужаснулась, как много  людей  умирает,  даты
почти не отличались друг от друга.
   Серебров не открывал глаза. Кристина не видела, что Герман  пропустил
руку между спинкой сиденья и дверцей и держит Сергея  за  локоть.  После
небольшого холма, когда справа заблестела  молодыми  березками  аллейка,
Герман сжал пальцы.
   - Теперь направо, - безучастно произнес Сергей Владимирович, прижимая
охапку цветов к груди.
   Кристина покорно свернула. Через пятнадцать секунд Герман опять  сжал
пальцы на локте Сереброва.
   Тот тихо произнес, так и не открыв глаза:
   - Здесь.
   И  лишь  когда  машина  замерла,  когда  замолчал  двигатель,  Сергей
посмотрел в стекло.
   - Да, - тихо проговорил он, - вот мы и приехали.
   Рядом с машиной возвышалось  изящное  надгробие  из  белого  мрамора,
выгодно отличавшееся от остального пейзажа. Каменная  глыба,  в  которой
был просечен сквозной крест и строгая надпись: "Ядвига Биганская".  Дату
рождения и дату смерти Кристина рассмотреть не успела:  Серебров  закрыл
ее букетом белых роз.
   - Кто это? - спросила генеральская дочка.
   - Это его секрет, - притворно вздохнул Богатырев, - большая любовь.
   - Он даже с закрытыми глазами нашел дорогу к могиле.
   - Сердце вело его.
   Серебров присел на бортик могилы и гладил ладонью цветы  так,  словно
это были нежные женские волосы. Ветер свистел над кладбищем, гнул тонкие
березки, буквально пел, вырываясь на свободу сквозь  прорезь  мраморного
креста. Кристина не почувствовала основательности вечного покоя, которая
ощущается на  старых  кладбищах.  Чуть  тронутый  травой  песок,  венки,
недостроенные памятники, временные деревянные кресты, ни одного большого
дерева. Кладбище еще жило, и подпитывала его смерть.
   - Дорогая моя, - шептал Серебров  так,  чтобы  его  могли  слышать  в
машине. - Какой несчастный день!
   Ты помнишь наш день? - и его пальцы исчезли в мягких лепестках роз.
   - Вы, кстати, где  хрен  покупаете,  в  магазине  или  на  базаре?  -
внезапно спросил Богатырев.
   Кристина  даже  вздрогнула  от  такого  нелепого  вопроса,  абсолютно
неуместного, пришедшего из другого измерения.
   - Мама покупает.., на базаре вроде бы... Да,  баночки  без  этикеток,
отец другого не ест.
   - Зря вы его на базаре берете, - вкрадчиво говорил Герман.  -  Лучший
хрен - тот, который в  поле  вырос.  Но  у  него  корень  тонкий,  много
корешков накопать надо. А здесь, на кладбище, хрен  вырастает  -  корень
сантиметров пять в обхвате и на полметра вглубь уходит, сочный. Земля-то
рыхлая. Один корень выкопал, стер - баночка  и  готова.  Вот  московские
бабушки  и  приноровились  хрен  на  кладбищах  копать.  Поэтому,  когда
покупаете, внимательно смотрите.
   - Что смотреть?
   - Какая бабушка продает. Если сразу видно, что деревенская, то  можно
брать, а если лицо у нее городское, значит, на кладбище  копала.  А  еще
лучше хрен в магазине покупать. Он хоть и похуже, но гарантия есть,  что
не с кладбища.
   - Что вы такое говорите? - Кристине чуть дурно не стало.
   - Так.., вспомнил. Увидел хрен  возле  могилы,  -  Богатырев  показал
рукой на сочные зеленые листья, выбивающиеся из-под мраморного  бордюра,
- и  решил  предупредить.  А  то  некоторые  покупают  у  городских,  не
разбираясь.
   - Тише, - сказал Серебров, поворачиваясь к машине и прикладывая палец
к губам.
   Он сидел так, словно прислушивался к только ему доступному шепоту или
же пытался разобрать слова любимой в свисте ветра, шевелил губами.
   - Милая, как давно и как недавно это случилось...
   И тогда, и сейчас мы не можем быть с тобой вместе...
   Кристина боялась сказать  слово,  чтобы  не  нарушить  идиллию  этого
страшного места.
   Серебров  медленно  приложил  ладонь  к  губам,  затем  прижал  ее  к
мраморному памятнику:
   - Прощай. До встречи, -  проговорил  он  и,  понурив  голову,  сел  в
машину. - Простите меня, не сдержался.
   Кристине показалось, что в глазах Сереброва блеснули слезы, он тут же
прикрыл их ладонью.
   - Вам незачем извиняться.
   - Мне нужно было приехать сюда одному, - и он отвернулся.
   Богатырев  знаками  показывал  дочке  генерала  Кабанова,  что  нужно
уезжать. До самых кладбищенских ворот Серебров молчал, глядел  лишь  под
ноги на рифленую резину автомобильного коврика.
   - Мне нужно подышать, - он запрокинул  голову  на  спинку  сиденья  и
глубоко вздохнул. - Остановитесь.
   Вышел из машины. Кристина колебалась, идти вместе с ним или остаться.
   Наконец-таки решилась, выбралась из-за руля.
   - Как мы любили друг друга! - задумчиво произнес  Серебров.  -  Такое
случается редко, и теперь знаю точно - один раз в жизни.
   - Красивый памятник.
   - Это не я его поставил, а ее муж. Если он найдет цветы на могиле, то
будет долго топтать их ногами. Я бы хотел поставить ей другой  памятник,
но что сделаешь, она умерла пять лет тому назад... Даже после  смерти  я
не могу приходить к ней открыто, - Серебров  произнес  это  так,  словно
говорил: "мы расстались вчера". - Мне тяжело об этом рассказывать.
   - Не надо, я не буду мешать.
   - Но и не  говорить  невозможно.  Вы  чем-то  напоминаете  мне  ее  в
молодости. Ее отец тоже был военным, - мужчина и молодая женщина шли  по
сухой, выгоревшей под солнцем траве.
   Герман скучал возле машины.
   "Прохиндей чертов, креста на нем нет!"
   - Каждый раз, когда мы встречались, она просила, чтобы я бросил ее.
   - Она не любила вас?
   - Еще как любила, - вздохнул Серебров.
   Именно поэтому  и  просила  бросить,  -  он  внезапно  остановился  и
повернулся к Кристине. Его глаза наполнились влагой. - Каждый раз, когда
я делал ей подарок, она говорила мне: "Сколько женщин на свете мечтают о
таком мужчине, как  ты!  Сколько  женщин  с  радостью  приняли  бы  твой
подарок! И только я прогоняю тебя, отказываюсь". Она принимала  от  меня
только цветы, все остальное возвращала и брала с меня клятву, что вещи и
деньги, предназначенные ей, я отдам  первой  красивой  девушке,  которую
встречу на улице. Не обижайтесь, пожалуйста,  возьмите,  это  свято  для
меня, - и Серебров дрожащими руками  полез  в  карман  пиджака,  вытащил
конверт, сунул его в руки Кристине.
   Дочка  генерала  Кабанова  заглянула  вовнутрь:  там  лежала   тысяча
долларов и кольцо с небольшим бриллиантом.
   - Что это?
   - Это ваше. Я хотел подарить ей, но ее не стало.
   На эти деньги мы собирались поехать отдохнуть.
   - Я не могу взять, что вы!
   - Я обещал ей, что когда приеду на могилу с другой женщиной, то...  -
Серебров замолчал, поняв, что запутался.
   Но эмоции сделали свое дело, Кристина не заметила подвоха.
   - Я не могу взять деньги, я знаю вас всего второй день.
   - Иногда достаточно и пары часов. Я обещал...
   - Все равно не могу, - Кристина почувствовала слабость в ногах.
   - Хорошо. Можете считать, что я даю вам в долг.
   Вы же умная женщина, когда-нибудь наладите свое дело, разбогатеете  и
вернете мне деньги. Так будет лучше. Я вас умоляю. Это надо  не  вам,  а
мне.
   Странные чувства обуревали Кристиной. Друг отца не приставал  к  ней,
даже не заигрывал, он доверял ей тайну как  другу.  Нечто  подобное  она
испытывала в школе, когда влюбилась в учителя.
   - Все, возвращаемся в машину.
   Серебров сел за руль, Кристина рядом. Сергей молчал всю дорогу,  лишь
сказал "до свидания", когда подъехал к дому Кабанова.
   - Как ты можешь творить такие мерзости? -  через  полчаса  возмущался
Богатырев, расхаживая по квартире и то и дело поглядывая  на  фотографию
Героя России за стеклом.
   - Какие мерзости, друг мой?
   - На могиле чужой женщины, которая о тебе и слыхом не слыхала!..  Это
полное отсутствие морали, ты моральный урод!
   - Герман, успокойся. Что я  сделал  плохого?  Многие  женщины  любят,
когда им объясняются в любви, любят придумывать душещипательные истории.
Думаю, и Ядвига, могилу которой ты присмотрел для меня,  была  одной  из
них. Думаю, ей было приятно получить букет белых роз и услышать ласковые
слова.
   Если же тебя беспокоят мои отношения с  Кристиной,  то  не  волнуйся,
совращать ее я не собираюсь.  Я  сделал  благое  дело:  деньги,  которые
попали мне в руки для того, чтобы  доставить  неприятности  ее  отцу,  я
отдал ей, пусть купит себе что-нибудь красивенькое.
   Или ты скажешь еще, что женщины не любят деньги?
   Богатырев остановился, задумался:
   - Не знаю, Сергей. Когда слушаешь тебя, то кажется, ничего  страшного
не произошло. Но, рассудив, понимаешь: это то же самое,  что  выкапывать
хрен на кладбище и потом продавать его на базаре.
   - Герман, ты берешься судить о вещах, в которых ровным счетом  ничего
не понимаешь. Можно любить женщину и причинять ей боль. Можно не  любить
и дарить счастье. Вспомни  жену  Нестерова;  кроме  удовольствия,  я  ей
ничего не доставил. Настоящий любовник старался бы получить удовольствие
сам, я же думал только о ней. Я что-то дарю и что-то требую взамен, даже
не требую, а получаю сам.
   - Все равно, - ответил Герман, - каждый раз, когда я наблюдаю тебя со
стороны, мне становится не по себе.
   - Это потому, что ты знаешь мои мысли, мои истинные  намерения.  Люди
всегда думают о таком, что  другим  лучше  не  знать.  Не  советую  тебе
пытаться  понять  мысли  лучших  друзей  и  любимых  женщин,  тем  более
собственных детей.

Глава 16

   В штабе генерала Кабанова наступил  обеденный  перерыв.  Естественно,
это мероприятие генералом  было  регламентировано.  Все,  чем  занимался
Кабанов, он организовывал по армейскому образцу. Каждый час  сотрудникам
разрешалось на десять  минут  отвлечься,  выпить  чашку  кофе,  выкурить
сигарету, а затем опять работать. Между часом  и  двумя  наступал  обед.
Генерал не уставал каждый день приговаривать своим  громким  раскатистым
голосом:
   - Служба службой, война войной, а обед, товарищи, по распорядку.
   Не хватало лишь расположенной за зданием полевой кухни на колесах  да
солдата-повара с черпаком, раздающего перловку  с  мясом  и  наливающего
чай.
   И сам генерал, как все сотрудники, обедал с часу до Двух.
   Именно в это время и подъехал к зданию Сергей Серебров. Он  был  одет
значительно скромнее, чем обычно, но, как всегда, шлейф аромата  дорогой
туалетной воды тянулся за ним, напоминая прохожим, что в этом  мире  еще
не все так плохо. Вдобавок Серебров не скупился на улыбки.
   Генерал встал из-за стола, едва завидев Сереброва:
   - Присоединяйся, полковник, пообедай со мной.
   - Нет, что вы, спасибо, товарищ генерал.
   - Почему на "вы" обращаешься?
   - Время ответственное, будем соблюдать субординацию.
   - Трудно, но, наверное, ты прав. Перекуси, полковник.
   - Я так рано не обедаю.
   - Что ж ты так, Сергей Владимирович?
   - Отвык,  новая  работа  диктует  новый  распорядок,  -  с  генералом
Серебров говорил привычными для военных фразами, такими, какие  генерала
не  настораживали,  не  заставляли  сдвигать   брови   и   задумываться,
вспоминая, что обозначает то или иное слово.
   Генерал быстро закончил трапезу, помощница унесла  чашки  и  тарелки.
Кабанов посмотрел на гостя:
   -  Тяжелые  деньки,  соперник  атакует  со  всех  сторон,  бьет,  как
говорится, с фланга и с тыла.
   - С воздуха не атакует?
   - Атакует и с воздуха, - проворчал  генерал  Кабанов.  -  А  чем  ему
ответить - не знаю. Я и так и сяк перестраиваюсь, не успеваю одну  атаку
отбить, как тут же другая  начинается.  Что  вы  про  все  это  думаете,
полковник?
   - Я сегодня все утро размышлял, товарищ генерал, думаю, с  Горбатенко
вам пора решительно кончать. Надо нанести серию таких ударов,  чтобы  он
уже не смог подняться.
   - Если бы мы дрались с ним на кулаках, он  бы  с  разбитой  мордой  и
поломанными ребрами валялся" у моих ног,  корчился  бы  на  паркете.  Но
рукам в демократической обстановке, будь она неладна, волю не дашь,  так
что ваш совет, полковник, хорош, но не для поединка с Горбатенко.
   Я другое имел в виду, товарищ генерал.
   Кабанов подался вперед:
   - Что ты.., вы имели в виду?
   - Пятьдесят на пятьдесят, -  произнес  Серебров  вкрадчивым  голосом.
Таким тоном обычно называют пароль и ждут ответа.
   - Что пятьдесят на пятьдесят, Сергей Владимирович?
   - Шансы ваши с Горбатенко почти уравнялись, чуть-чуть туда, чуть-чуть
сюда, шаг вправо, шаг влево, и чаша весов качнется.
   - Ах, вы об этом? - Генерал встал из-за  стола,  одернул  пиджак.  От
этой привычки Кабанов избавиться не мог, он всегда  одергивал  пиджак  -
старая армейская выучка.
   - Я понимаю вас, Григорий Викторович, - Серебров повернулся вместе  с
креслом и оказался лицом к лицу с генералом, -  вы  человек  честный,  к
подлости не привыкли.
   - Нет, не приучен.  Я  же  все-таки  человек  военный,  награды  имею
боевые.
   "Ну и дурак!" - подумал Серебров.
   Подобная реакция входила в планы Сереброва, он знал ответ наперед,  и
поэтому поведение Кабанова его не удивляло, не возмущало, вызывало  лишь
легкую улыбку.
   "Все вы такие, - подумал Серебров, - честных и принципиальных из себя
корчите, а на самом  деле,  когда  большими  деньгами  з