его в телевизоре.
   - Демократия иногда может сыграть злую шутку.
   В Думе две основные фракции - правительственная и коммунисты.  Но  ни
одна из них не  имеет  большинства.  Вот  и  получилось,  что  небольшая
независимая фракция приобрела необычайный вес, к кому они присоединялись
при голосовании, те и выигрывали.
   Деньги на  подкуп  полились  к  ним  рекой.  Все  решал  только  один
депутатский мандат.  Не  будь  его  у  независимых,  с  кем  бы  они  ни
объединялись, большинства в Думе не получилось бы.
   - Помню, - улыбнулся Серебров, - вы изящно решили проблему. Выдернули
из фракции Скворцова, предложив ему портфель министра, он и  купился  на
него. А через пару месяцев его с треском сняли  с  должности.  В  России
появился еще один политический бомж с сотовым  телефоном  в  кармане.  А
фракция независимых потеряла свой решающий голос.
   - Теперь начинаются довыборы в Думу, - произнес Геннадий Павлович,  -
фракция  решила  повторить  успех.  Самому  Скворцову  дорога  туда  уже
заказана, он скомпрометировал себя. Но бывший министр быстро вспомнил  о
друзьях детства: о бизнесмене Нестерове, на чьи деньги  будет  проведена
кампания, и о генерале Кабанове. Генерал имеет неплохие шансы попасть  в
Думу, и неприятности у Кремля начнутся снова.
   - Насколько мне известно,  Кабанов  хоть  и  дурак,  но  относительно
честный человек.
   - Во-первых, честный дурак может наделать  вреда  больше,  чем  умный
мерзавец. Во-вторых, честность - понятие относительное.  Каждый  человек
имеет предел прочности, когда его испытывают деньгами. Один готов за сто
долларов убить родную мать.
   Другой сломается, если предложить  ему  тысячу.  Есть  люди,  которые
забывают о морали, начиная с цифры  в  сто  тысяч.  Генерал  Кабанов  до
последнего времени не видел  больших  денег,  просто  ему  никто  их  не
предлагал.  Вот  и  вся  природа  его  честности.  Теперь  же   ситуация
изменилась, его с легкостью купит Нестеров, и генерал будет  делать  то,
что ему скажут.
   Ты должен остановить процесс.
   - Если ты платишь - не вопрос. Но  вернемся  к  "Камасутре".  Советую
прочитать тебе раздел "Любовные укусы и удары". Ты кусаешь любовниц?
   - Остановись где-нибудь, - сказал Геннадий Павлович водителю, -  этот
тип мне надоел. Он взялся учить меня "Камасутре".
   - Если злишься, значит, не кусаешь. Делом твоим я займусь, но  сперва
завершу уже начатое. Уходить надо так же красиво, как и пришел.
   Машина резко  вырулила  к  тротуару,  проскочив  светофор  первой,  и
замерла с работающим двигателем. Серебров выбрался из салона. Автомобиль
тут же сорвался  с  места  и  скользнул  в  поток,  сверкнув  напоследок
тонированным стеклом.
   Серебров еще  раз  взглянул  на  бумажку,  прикрыл  глаза,  пошевелил
губами, беззвучно произнося  фамилии  по  памяти,  и  бросил  на  бумагу
прощальный взгляд. А затем методично  разорвал  ее  на  мелкие  кусочки,
настолько мелкие, что  на  каждом  из  них  вместилось  не  более  одной
буковки, и, вальяжно шагая, как сеятель, разбрасывающий зерна,  распылил
мелкие белые клочки над асфальтовым  полем.  Бумажки  тут  же  подхватил
ветер, и они безвозвратно исчезли, как  исчезает  опостылевший  за  зиму
снег под лучами весеннего солнца.
   Пачка денег оттягивала карман. Серебров сунул руку в  правый  карман,
уравновесив пиджак. Он прошел еще метров двести по одной из  центральных
улиц, затем сел в такси, назвал адрес. Закурил в салоне и  откинулся  на
спинку сиденья. На его  лице  читалось  удовлетворение,  как  у  всякого
профессионала,  безукоризненно  и  в  срок  закончившего  работу.  Такое
выражение  бывает  у  хирургов  после  сложнейшей  операции,  когда  уже
становится ясно, что пациент спасен, и  спасен  исключительно  благодаря
умению и мастерству медиков.

Глава 2

   В одиночку можно совершить многое - закрыть  грудью  амбразуру  дота,
направить пылающий самолет на колонну вражеской техники. Но в деликатных
и тонких делах лучше действовать вдвоем.  Есть  слова,  которые  даже  с
глазу на глаз не скажешь, их должен передать кто-то другой.  Они  должны
быть произнесены вкрадчивым шепотом, с  грустной  дрожью  в  голосе,  по
секрету:  "Только  смотрите  не  говорите,  что  я   вам   это   сказал.
Договорились? Обещаете?" И часть работы  сделана,  причем  очень  важная
часть.
   Такой  помощник  у  Сереброва  имелся.  Стороннему  наблюдателю   они
казались абсолютными противоположностями.  Если  Серебров  был  высокий,
статный, то его приятель Герман Богатырев - маленький неуклюжий толстяк,
но по-своему симпатичный. Он был вечно чем-то озабочен, решал пустяковые
задачи, придавая им невероятную важность. Оторвется,  например,  у  него
пуговица в пиджаке - для Германа это трагедия и занятие на  целый  день.
Он примется бегать, искать иголку, обсуждать достоинства  разных  ниток,
шнырять до самого закрытия по всевозможным  магазинам,  подбирая  нужную
пуговицу. И естественно, кончалось все  это  тем,  что  он  пришивал  ее
ржавой иголкой единственной нашедшейся дома ниткой. То же случалось и  с
каблуками, и с авторучкой, и с компьютерной мышкой. Все Богатыреву  было
не так, во всем он умудрялся найти изъян.
   Эта черта характера Германа Богатырева  смешила  Сереброва  донельзя.
Он, глядя на приятеля-толстяка, буквально падал, заходясь от хохота,  на
диван и, качая головой, прикрывая рот ладонью и вытирая слезы, говорил:
   - Герман, угомонись, не занимайся  чушью.  Купи  новый  пиджак,  купи
новые носки, купи авторучку.
   Не ищи ты для нее чернила, не меняй в ней перо, выброси.
   Но Герман не унимался. И тогда Серебров брал авторучку, разламывал ее
на глазах у Германа и бросал в мусорное ведро. Богатырев чуть не  рыдал,
лишившись привычной вещи, но слезы мгновенно испарялись  с  его  излишне
выпуклых  глаз,  с  припухших  век   и   выгоревших   ресниц:   Серебров
великодушно, королевским жестом извлекал из кармана собственный  дорогой
"Паркер" или вечную зажигалку и дарил приятелю.
   - Если тебе, Герман, нужны носки, возьми в шкафу, там их  целый  воз,
все новые, нераспечатанные. Выбери любые - черные, коричневые, только не
дури мне голову, не создавай проблемы там, где их нет.
   - Понял, Сергей, -  растопырив  пальцы,  словно  ладони  упирались  в
невидимое стекло, Герман пятился к шкафу.
   И тут же начиналась новая трагедия: попробуй выбери из  дюжины  одни!
Герман взвешивал носки на руках, тер  пальцами,  разве  что  на  зуб  не
пробовал. Мял ткань, вызывая  зубовный  скрежет  у  Сереброва,  а  затем
выбирал самые неподходящие по цвету к брюкам и туфлям. Напяливал  и  тут
же осматривался по сторонам, выискивая себе новую проблему.
   Сегодня у Германа Богатырева,  сорокапятилетнего  мужчины,  серьезных
проблем пока еще не возникло, если  не  считать  неожиданно  кончившейся
зубной пасты. Взять новый  тюбик  у  Германа  рука  не  поднималась,  он
надеялся выдавить из старого еще одну порцию. За зубами Герман Богатырев
следил  отчаянно.  У  него  в  карманах  водились  зубочистки,  ниточки,
палочки, бутылочки с эликсиром. Он расхаживал по  квартире  в  полосатом
узбекском  шелковом  халате,  мокрую  после   душа   голову   прикрывала
тюбетейка.
   Он улыбнулся, когда увидел Сергея:
   - Ну, как прошла встреча?
   - Как всегда, - сказал Серебров, вытаскивая из кармана брикет денег и
бросая им в Германа. Тот на лету, ловко, как  спаниель  сухарик,  поймал
деньги и принялся шуршать купюрами. Зажмурившись,  протрещал  ногтем  по
углам пачки и самодовольно хмыкнул:
   - Получилось. А ты боялся.
   - Это ты боялся, что не получится. Есть и новый заказ.
   - Какой?
   - Денежный. Но о нем в следующий  раз,  теперь  же  займемся  финалом
прежнего заказа. Мой уход обставим красиво.
   Герман посмотрел  на  будильник.  Рассвирепел,  схватил  будильник  и
принялся  его  трясти,  словно  копилку,  из  которой  пытался  вытрясти
последнюю монету, последний гривенник.
   - Чтоб ты сдох! Не работает! Когда хочет  -  звенит,  когда  хочет  -
останавливается.
   - Тогда выкинь.
   - Ну да, выкинь... Вещь еще хорошая.
   - Будильник должен звенеть вовремя, - назидательно произнес Серебров,
опускаясь на диван и забрасывая ноги на журнальный столик.
   - Выкинь! Легко тебе говорить, он денег стоит.
   "Сейко" все-таки, а не "Маяк" или "Заря".
   - Выкинь, я сказал, - поддельно свирепея, пробурчал  Сергей,  хотя  в
душе забавлялся жадностью своего друга.
   - Нет уж, я его занесу в мастерскую, прослежу, чтобы  отремонтировали
прямо у меня на глазах. А то они  такие,  эти  часовщики,  -  шестеренку
какую-нибудь выкрутят и вставят старую, батарейку использованную всунут.
У меня на глазах они ничего такого не сделают.
   Вдруг будильник оглушительно зазвенел.  Испуганный  Герман  Богатырев
разжал пальцы. Будильник мгновение провисел в воздухе,  затем  грохнулся
на пол, развалился на три куска. При этом он продолжал звенеть.
   Серебров зашелся от хохота, а Герман смотрел на испорченную вещь, уже
прикидывая в уме, как при помощи аптечных резинок и скотча можно собрать
обломки в одно целое.
   Серебров легко вскочил с дивана и опустил подошву ботинка на  останки
часов. Звон стих, его заменили скрежет металла и хруст стекла.
   - Теперь - все. Бери метлу и совок.
   - Да, теперь уж точно - все. Восстановлению не  подлежит,  -  упавшим
голосом, словно потерял лучшего друга, отозвался Герман.
   Он с грустью, по-женски ловко смел  останки  будильника  на  совок  и
торжественно, как гробик с любимой  птичкой,  понес  в  мусорное  ведро.
Когда вернулся в гостиную, то застал Сереброва со стаканом виски в руке.
Ботинки, отделившись от хозяина, стояли возле дивана.
   - Ты договорился? - делая глоток, спросил Серебров. - Может,  выпьешь
немного?
   - Я с утра не пью. Понимаешь, если  с  утра  выпью,  у  меня  желудок
начинает  работать  плохо,   кислоту   вырабатывает   в   неограниченных
количествах, и кислотность ничем невозможно снять. Я бы тебе, Сергей, не
советовал пить с утра виски.
   - Во-первых, Герман, для кого еще утро, а для меня - день, во-вторых,
меня от спиртного не пучит.
   Я делаю лишь то, что мне нравится, и плевать, полезно это или вредно,
хорошо или плохо, нравственно или безобразно. Ты договорился? - повторно
прозвучал вопрос.
   - Да, конечно, - Герман опять уперся ладонями в невидимое стекло.
   - Как она восприняла известие?
   Герман скроил страдальческое выражение  на  круглом  лице,  всплеснул
руками:
   - Как тебе, Сергей, не стыдно? Как тебя совесть не  мучит?  Я  бы  за
такой женщиной на край земли в товарном вагоне поехал!
   - Ты договоришься,  Герман,  -  закидывая  ногу  за  ногу,  промолвил
Сергей, - что действительно  отправишься  в  товарном  вагоне  на  дикий
север, туда, где куропатки в снегу  купаются,  только  на  окнах  вагона
будут решетки, а в коридоре твой покой будут оберегать конвоиры.
   - Упаси, Боже! - лицо Германа Богатырева сделалось страдальческим,  и
показалось, слезы вот-вот брызнут из  его  чересчур  выпуклых  глаз.  Но
слезы не брызнули, выражение лица мгновенно изменилось.
   На губах,  пухлых  и  влажных,  появилась  сладкая  улыбка.  -  Какая
женщина! От одного ее голоса можно...
   - Что?
   - Можно кончить, - грубовато и простодушно сказал Герман.
   - Вот и занимайся с ней сексом по телефону. Номер у тебя есть. Думаю,
тебе, как моему ближайшему другу, она не откажет.
   - Да уж, тяжелую миссию ты  возложил  на  мои  хрупкие  плечи,  очень
тяжелую.
   - Надеюсь, ты не согнешься? - отшутился Сергей  Серебров,  делая  еще
один маленький глоток виски и закуривая сигарету, извлеченную из  узкого
серебряного портсигара. Затем он защелкнул портсигар и опять взглянул на
часы. - Мне кажется, ты слишком  увлекся,  дорогой  друг,  и  тебе  пора
собираться.
   По скончавшемуся от старости будильнику ты тоскуешь больше, чем я  по
любимой женщине.
   - Да-да, я сейчас, через десять минут буду в форме.
   И действительно,  через  десять  минут  Богатырев  возник  на  пороге
спальни. На нем был строгий черный костюм, темно-серая рубашка и  черный
шелковый галстук.
   - Да, вид у тебя, как у коммивояжера похоронной конторы...
   - Ну а чего  ты  хотел,  случай  такой,  -  отреагировал  на  реплику
Сереброва Герман, - сам понимаешь, появлюсь в легкомысленном  прикиде  -
мне она не поверит. Да и  по  таким  случаям,  ты  же  знаешь,  шелковую
рубашку с коротким рукавом и с ярко-зелеными  пальмами  на  желтом  фоне
никто не надевает.
   - Почему? - улыбнулся  Сергей.  -  В  шортах  и  кроссовках  ты  тоже
выглядишь убедительно.
   - Пошел к черту! -  пробурчал  Герман,  любуясь  своим  отражением  в
зеркале стенного шкафа. - Вот только ботинки начищу и вперед.
   -  Меня  уже  ничто  не  испортит.  Не  откажу  себе  в  удовольствии
понаблюдать издалека.
   Стакан с  недопитым  виски  остался  на  столе,  в  пепельницу  легла
недокуренная сигарета. Она  медленно  тлела,  голубоватая  струйка  дыма
замысловато, как женский локон, вилась над ней.
   Мужчины покинули квартиру одновременно.
   Сергей сел в джип "Тойоту" серого  цвета,  а  Герман  Богатырев  -  в
черную "Волгу", сверкающую вымытым кузовом, бамперами и  никелированными
колпаками.
   - Я тебе позвоню, -  захлопывая  дверцу,  бросил  Серебров,  а  затем
повернул ключ в замке зажигания.
   Два автомобиля друг за другом выехали со двора,  на  перекрестке  они
разъехались, направившись в противоположные стороны.

***

   Через сорок пять минут Герман Богатырев остановил машину у  бетонного
забора напротив железных  ворот,  над  которыми  красовалась  витиеватая
надпись:
   "Памятники. Надгробия. Кресты - быстро и качественно".  Он  вышел  из
машины с портфелем, таким же черным и блестящим, как "Волга",  деловитым
шагом направился во двор мастерских.  Там  он  свернул  к  одноэтажному,
похожему на барак длинному зданию с решетками на окнах.
   Герман Богатырев по доскам, которые вибрировали под его тяжеловатым и
тучным  телом,  пробрался  к  двери  мастерской.  Старик,  сидевший   за
поломанным столом, заморгал, увидев Германа, а затем приветливо закивал.
Германа Богатырева он запомнил.
   - Там, там Михалыч, - неопределенно махнул рукой  старик  и  принялся
поглаживать седые бакенбарды, пышные, как и усы под крючковатым носом.
   Старик уже  выпил  с  утра  стакан  вина  и  пребывал  в  благодушном
настроении. Но поговорить было не с кем, поэтому он то разворачивал,  то
свертывал вчерашнюю газету. Читать не хотелось, душа требовала общения.
   - Погодите, любезный, - крикнул он вслед Герману.
   Тот даже не замедлил своего шага,  толкнул  ногой  дверь  и  вошел  в
мастерскую. Михалыч в фартуке и в серой кепке,  повернутой  козырьком  к
спине, прилаживал к гранитной плите медальон. Он делал это  старательно,
словно пытался угодить своему близкому родственнику.
   Герман подошел к мастеру:
   - Ну, как дела?
   Огляделся по сторонам, ища  то,  что  предназначалось  лично  ему.  В
багажнике черной "Волги" уже лежали  живые  цветы,  несколько  венков  с
надписями, тарелочка и граненая рюмка.
   Наконец Михалыч закончил привинчивать медальон, рукавом халата протер
фаянсовый  овал  и  подмигнул  немолодому  мужчине,   изображенному   на
медальоне, подмигнул так, как старому знакомому.
   - Вот теперь порядок, - он вытер ладонь  о  ладонь  и  с  приветливой
улыбкой обернулся  к  Герману  Богатыреву.  -  Все  как  договаривались,
чики-чики, Михалыч свое слово держит.
   - Хочу взглянуть, - сказал Герман.
   - Это пожалуйста, это конечно, завсегда можно.
   Михалыч двинулся по  узкому,  похожему  на  мелкий  окоп  проходу  из
гранитных плит в дальний угол мастерской. Затем  остановился  и  поманил
указательным пальцем Германа. Тот двигался  осторожно,  боясь  испачкать
черный костюм и черный портфель в каменную пыль.
   Наконец все-таки добрался, протиснулся  узкой  траншеей  к  небольшой
площадке. Прямо на полу лежала гранитная плита с эмалевым медальоном.  С
медальона  на  Германа  Богатырева  смотрел  широко  улыбающийся  Сергей
Серебров. От фотографии друга Германа Богатырева даже бросило  в  дрожь.
Он поставил к ногам портфель, прижал указательный палец к пухлым  губам,
потер ладонями виски.
   - Что с ним случилось? Как его угораздило?  -  участливо  осведомился
Михалыч.
   - Трагический случай.
   - Я так и понял. Ведь молодой, здоровый мужик,  такие  бабам  ох  как
нравятся!
   - Да, нравятся, - согласился Герман, - но жизнь  есть  жизнь,  -  его
голос звучал трагически, как голос диктора, сообщающий  народу  весть  о
кончине главы государства.
   На гранитной плите, кроме медальона, была короткая надпись: "Серебров
Сергей Владимирович. 1956 - 1998". Между датами золотилось, поблескивало
длинное тире.
   - Вот так,  -  прокомментировал  дело  своих  рук  Михалыч,  -  жизнь
человека умещается в черточку, - он ногтем указательного пальца  поскреб
по тире и скроил грустную, подобающую моменту мину.
   - Ладно,  Михалыч,  спасибо  за  работу.  Только  вот  глаза  у  него
какие-то...
   - Что? - переспросил мастер.
   - Глаза, говорю, у него какие-то.., грустные.
   - А чего же веселым быть? - взялся рассуждать Михалыч. -  Его  уже  с
нами нет.
   - Это как сказать, - ответствовал Герман.
   - Оно, конечно.., оно понятно, он в памяти, он  в  сердцах  друзей  и
родственников, но уже не сможет ни выпить, ни закурить, бабу  обнять  не
сможет... - о выпивке, курении и бабах Михалыч говорил очень жалостливо,
и Герману показалось, что  из  глаз  старика  вот-вот  покатятся  скупые
мужские слезы.
   Но мастер плакать не стал. Он повернулся к заказчику и  показал  тому
широкие мозолистые ладони.
   - Пора и окончательный расчет произвести, а?
   - Да-да, сейчас, - дрогнувшим голосом произнес Герман.
   Он поднял портфель, открыл  его,  заглянул  вовнутрь  и  вытащил  две
стодолларовые банкноты.
   - Надеюсь, этого за работу хватит?
   - Как раз, - улыбнулся Михалыч, бережно принимая деньги и теребя их в
пальцах. Деньги хрустели, и этот хруст был для ушей Михалыча слаще любых
слов, самых нежных и  ласковых,  слаще,  чем  смех  ребенка.  Деньги  он
спрятал в задний карман брюк  и  долго  возился,  пытаясь  заскорузлыми,
грубыми  пальцами  застегнуть  маленькую  пуговицу.  -  Забирать   когда
будете?
   Герман взглянул на часы:
   - Прямо сейчас, наверное, и заберу, - он заспешил к выходу.
   Старик его остановил у выхода, заглянул в глаза:
   - Ну как, довольны? Михалыч свое дело знает, любую работу на  пять  с
плюсом выполнит. Ни сучка ни задоринки, как  говорится,  комар  носа  не
подточит.
   - Доволен, доволен, - буркнул Герман, торопясь к железным воротам, за
которыми уже  стоял  микроавтобус  и  топтались  три  здоровых  небритых
мужика.
   Лишь только они завидели  Германа,  на  их  лицах  появились  улыбки.
Герман не стал здороваться с мужчинами за руку, он  их  осмотрел,  потом
полюбовался автомобилем - помятым, проржавевшим микроавтобусом.
   - На этой таратайке везти собрались?
   - Довезем, довезем, не волнуйтесь! -  сказал  тот,  кому  принадлежал
"Фольксваген".
   - Тогда, братцы, вперед. Пойдемте, покажу.
   Мужчины втроем вынесли надгробную плиту  из  мастерской,  загнали  во
двор микроавтобус, бережно погрузили ее. Грузили  так,  словно  это  был
гроб с покойником. А затем автобус и черная  "Волга"  поехали  прочь  от
железных ворот,  бетонного  забора  и  витиеватой  надписи:  "Памятники.
Надгробия. Кресты - быстро и качественно".

***

   Ровно в шесть часов вечера Герман Богатырев уже  вернулся  в  Москву.
Его щеки пылали румянцем, глаза задорно  блестели,  редкие  волосы  были
растрепаны, как у каждого  горожанина,  в  кои-то  веки  побывавшего  за
городом и надышавшегося свежим  воздухом.  На  толстых  подошвах  черных
ботинок кое-где виднелись комочки земли, а  в  шнурке  правого  застряла
сухая сосновая иголка.
   Герман взглянул на обувь, и тут же лицо  его  стало  напряженным.  Он