значит "ладно еще"!  --  Саша  гордился своим  умением  снимать
трогательные или  пламенные  сюжеты.  --  Я  не  хочу  идти  в  ученики  или
подмастерья!
     -- Самое печальное, -- продолжала Лизавета, пропустив последнюю реплику
мимо ушей,  --  это  эксперимент  над  новостями как таковыми.  Он  пишет  о
принципиально  новом подходе к  информации, о новой  новостийной технологии!
Причем имеет в виду не собственно технологию, которая определяется техникой,
--  не о спутниках и тарелках, не о  цифровых камерах и монтажных идет речь.
Речь идет о "подходе". -- Лизавета и в эфире умела играть голосом, превращая
обычное слово в насмешку, сейчас это вышло особенно удачно. -- Все равно что
изобретать  по новой  велосипед или  колесо.  В  принципе, любой  человек со
средним и при этом "очень средним" образованием может обосновать что угодно,
да так  гладко, что профаны будут балдеть и тащиться, да  еще выложат за это
миллиарды. Вспомните,  больше  двух  лет  академики  твердили,  что  никакой
красной ртути  нет и быть  не  может! А сколько было желающих экспортировать
сей стратегический товар!
     --  С красной  ртутью  другое, я  этим  занимался. --  Будучи человеком
увлекающимся,  Саша Маневич так  или  иначе  занимался  всеми шумными делами
последних  лет. -- Люди  просто мыли деньги, продавали рубли за  валюту,  ни
покупатель, ни продавец ни секунды не верили в чудо красной  ртути. Это была
отмазка для властей, просто так рубли не вывезешь, доллары не легализуешь. Я
бы назвал эту операцию "черный бартер"!
     -- Может быть, не знаю. -- Сбить Лизавету всегда  было непросто, вместо
отвергнутого аргумента она умела находить  два  новых. -- Президиум Академии
наук ежемесячно получает больше сотни проектов вечных двигателей. Если такой
проект увидит человек неподготовленный, он решит,  что землянам больше  ни к
чему искать новые источники энергии -- зачем, если есть один, вечный?
     -- А у нас что -- вечный двигатель?
     --  Конечно,  один  новостийный  "нон-стоп"  чего стоит.  Я  бы  вообще
отправляла  в мусорную  корзину все заявки  на  производство  информационных
программ,  в которых  есть слова  "новый  подход к  информации".  Со  времен
Троянской  войны и  похода аргонавтов за Золотым  Руном подход  к информации
один  и тот  же  --  все, что нарушает  привычный  порядок вещей, становится
слухом,  легендой,  мифом или репортажем. Это, кстати, и к вопросу о хороших
новостях. Если  завод работает, если крестьянин убирает урожай, если учитель
проводит урок -- это просто жизнь.
     -- А вам, молодым, только чернуху подавай. Ты красивая девушка -- и все
про убийства,  про  пожары,  про  аварии.  Вампиризм  какой-то,  психическая
болезнь! Нельзя быть такой кровожадной!
     -- Я не могу с вами согласиться, Светлана Владимировна. -- Саша угробил
немало сил на то,  чтобы наладить дружеские контакты с милицией, пожарными и
прочими  спецами  по ЧП,  и  поэтому  часто привозил  именно  "кровожадные",
чернушные сюжеты. -- Информация -- это прежде  всего право знать  о том, что
угрожает безопасности людей. Это мост, который  может рухнуть,  это хулиганы
во дворе  и  на  улицах, это  война, на которой могут убить  вашего сына или
мужа.
     --  Но не только  же это! Надо же от трупов  людям  роздых дать! --  не
выдержала  Верейская. --  Ваше  лекарство  очень  часто  превращается  в яд.
Передозировка, явная передозировка. Ты даже под Новый год устроила повесть о
крови и кражах!
     Лизавета работала с Верейской  в  новогодней программе и  делала  обзор
года. Лана до  сих пор при всяком удобном случае поминала эту  передачу -- в
пять минут Лизавета вместила и Дагестан, и  Чечню, и заложников, и  взрывы в
Москве  и Волгодонске. За те же пять минут  она  рассказала  о банкротствах,
финансовых   махинациях,   переделе    сфер    влияния   между   бандитскими
группировками...
     Лана тогда разозлилась не на шутку и вспылила:
     -- Ты бы хоть из любопытства нашла какое-нибудь хорошее событие года. А
то -- война, обманы, землетрясения, мертвые банкиры, ограбленный музей!
     -- Музей как раз из серии добрых новостей, -- ехидно ввернула Лизавета,
-- преступники задержаны, скоро суд!
     -- Язва!  На экране научилась быть мягкой и обворожительной, маскируешь
свой  яд  улыбками!  --  сказала  Светлана Владимировна  и согласилась,  что
Лизавета, в сущности, права -- самые значительные события года действительно
отдавали дымом войн и горечью обманутых надежд...
     Разгромив  Лизавету,  Верейская сосредоточилась  на  Саше, который имел
неосторожность улыбнуться.
     -- Не знаю, не знаю, почему  и на каком основании ты улыбаешься, словно
сам без греха! Как где на заводе забастовка -- там сразу Маневич! Провокатор
какой-то! Азеф!
     -- Ну,  Светлана Владимировна, так уж и Азеф, могли  бы для меня фигуру
поприятнее отыскать!
     -- Ничего,  не хрустальный. Привыкай! Вот станете работать по-новому, с
пьесой дня и по сценарию, и не так вас назовут, чернушников!
     -- Никакие мы не чернушники! -- Лизавета сделала вид, что обиделась. --
Могу доказать. Когда  я снимала в  Москве выборы, там  прямо  в буфете  умер
человек. Помощник депутата.  Хлебнул водочки --  и инфаркт. Будь я любителем
мазута и дегтя -- какое раздолье для  широковещательных заявлений  и  далеко
идущих выводов! А я воздержалась!
     -- Так-таки и ни словечка об этом в репортаже? -- засомневалась Лана.
     --  Ты это серьезно?  -- немедленно "взял  след" Саша Маневич. Он сразу
стал  похож на лайку -- простоватая, обманчивая внешность, дружелюбный хвост
колечком и задатки высококлассного охотника. Сейчас он помахивал хвостом, то
есть ласково улыбался.
     -- А ты точно знаешь, что умер? Может, просто обморок?
     -- Точно, -- лукаво и бесстрастно ответила Лизавета.
     -- Как его зовут, не выяснила?
     -- А как ты думаешь?
     Саша демонстративно хлопнул себя по лбу:
     --  Зачем я  задаю глупые  вопросы!  Великая Лизавета, разумеется,  все
разузнала и все выведала.
     -- Ладно, там Лидочка, наверное, уже текст прислала, пойду посмотрю.
     Лана Верейская плавным царственным жестом поднесла к губам керамическую
рюмочку  с  японской  красавицей  на боку,  одним  глотком опустошила  ее  и
величественно выплыла из комнаты.
     А Лизавета  охотно  рассказала Саше Маневичу  все,  что знала о  смерти
Владимира Дедукова и о школе двойников, которая беспокоила второго помощника
депутата Поливанова.
     --  Он  так страшно  захрипел. И  унесли его в  момент. А  потом, когда
расспрашивала охрану  насчет происшествий, -- никто ни  слова. Даже странно.
Ведь он рухнул на глазах у сотни людей!
     Саша слушал внимательно и азартно. И задавал дополнительные вопросы:
     -- А ты потом газетки-журналы не посмотрела? Никто не писал об этом?
     -- Я не видела, -- покачала головой Лизавета.
     -- И я не видел. А ведь это ЧП! Ты потом еще подробности выясняла?
     -- Кое-что узнала. Уж больно загадочная эта школа двойников. Я, кстати,
выяснила, что Поливанова выбрали в Думу не в Туле и  не в Орле,  а в городе,
гораздо  более близком к Петербургу,  -- Новгороде. Между прочим, в комитете
по  образованию   этот  экс-директор  школы  работал  бок  о  бок  с  другим
экс-педагогом, историком, членом Государственной  думы от  Петербурга Яковом
Сергеевичем Зотовым.
     -- Ах, с этим... -- Саша вздохнул.
     Якова  Зотова  и Лизавета, и Саша, и все петербургские журналисты знали
не просто хорошо, а очень хорошо. Он выдвинулся благодаря своей  невероятной
активности и умению  гладко  говорить о чем  угодно. Зотов был всегда  готов
публично выступить  по любому поводу, и его  вызывали  как "скорую  помощь",
когда  позарез был  необходим  комментарий "специалиста-политолога",  а люди
более  осторожные  отказывались  порадовать  прессу  своим мнением.  Вот уже
десять  лет  Яков  Сергеевич  Зотов,  педагог, преподаватель  высшей  школы,
именовал себя политологом.  А раньше он  два десятка  лет  просто преподавал
историю  КПСС -- и диплом у него был соответствующий,  и диссертацию защитил
по теме "Деятельность ячеек РСДРП(б) на Кубани после революции 1905 года".
     Политологом Зотов  стал тогда,  когда  ликвидировали одиозные  кафедры,
имевшиеся в каждом вузе. А поскольку  о безработице и массовых увольнениях в
те  времена  еще   не   помышляли,  то  упраздненные   научно-педагогические
коллективы     переродились    и    стали     коллективами    преподавателей
социально-политической истории  двадцатого века. Возрожденные к новой  жизни
доценты и  профессора творчески переработали название собственных кафедр,  и
на просторах СССР появились легионы политологов.
     Не все политологи пошли в политику,  как речистый Зотов. Он  же  -- как
курочка по зернышку:  здесь  в газете мелькнул, там на телевидении выступил,
потом на  радио  пригласили как  постоянного  комментатора,  -- в результате
прочная репутация и победа на выборах в Думу четыре года назад.
     В этот раз Яков  Сергеевич снова успешно прошел  предвыборную дистанцию
--  в годы парламентского сидения он не забывал дружить с прессой,  особенно
городской,  -- подкидывал  время  от  времени  эксклюзивные  скандальчики  и
позаботился о финансовых тылах для своего  второго похода на Думу. Кому, чем
и как он помог,  журналисты только гадали,  однако не то двести тысяч, не то
полмиллиона долларов на выборы Зотов достал без труда.
     Саша не занимался чисто политическими темами,  но тут почему-то  достал
блокнот и принялся писать.
     --  Значит, умер помощник Поливанова,  а  Поливанов -- приятель  нашего
Зотова. -- Все  названные Лизаветой имена  и фамилии  Саша Маневич аккуратно
занес в толстый кожаный блокнот. Он был не только романтиком, но и педантом.
Вот такая гремучая психологическая смесь.
     --  Зотову  я  даже  не  звонила.  Так,  поспрашивала   других  думцев,
обиняком... Сам Зотов сразу стал бы...
     -- Напрашиваться в эфир, -- не дал ей договорить Саша. Когда люди много
и  по-настоящему  работают  вместе,  они научаются  понимать  друг  друга  с
полуслова.
     -- Но я должна узнать, какую такую школу двойников-близнецов собираются
открыть  наши  думцы. И что  по  этому  поводу  думает господин  Зотов.  Мне
почему-то  кажется,  школьной  реформой  здесь  и  не  пахнет. Это  какая-то
политическая  школа  каких-то политических двойников. И ведь  фактов  особых
нет, а в голову лезут всякие истории про дублеров Саддама и Кастро.
     -- Я тоже об этом подумал. Бред, да и только! При чем тут школа?
     -- Вот и хотелось бы узнать!
     -- Узнаем, -- пообещал Саша Маневич.
     Если  он что-то  обещал, то  можно  быть  уверенным  --  расплющится  в
лепешку, но сделает. Недруги утверждали, что Саша упрям, как баран.


НЕУД ЗА ПРОГУЛ

     Телевизионные гримерные похожи одна  на  другую и очень  отличаются  от
театральных и киношных гримерок. Здесь, как правило, нет никакой экзотики --
париков, костюмов, пастижерных изысков в виде накладных носов и зубно-губных
пластин.  Никакой  роскоши --  зеркал  во всю стену, спецподсветки  и мягких
вращающихся кресел.
     Телевизионные  гримерные  просты  и  аскетичны,  как монашеские  кельи.
Ничего лишнего  --  рабочий  стол с  минимумом  косметики, причем большая ее
часть  самая  обычная,  какой  пользуются в повседневной  жизни.  Стаканы  с
кисточками, расчески, щетки, фены. К рабочему  столику  приставлен  ничем не
примечательный  стул  -- зачем тратиться  на  дорогущий  специнвентарь, если
можно прекрасно работать на чем попало?
     Телевизионный ведущий должен выглядеть на экране, как в жизни. Вот и не
балуют  телевидение  рачительные   хозяйственники.   Причем  все  изложенное
справедливо для  любых  телевизионных студий мира --  в скудно  обставленных
комнатках гримируют и великих, вроде Уолтера Кронкайта и  Владимира Познера,
и звездочек поменьше -- каких-нибудь ведущих новостей в Королевстве Лесото и
асов разговорных шоу на Ярославской студии.
     Петербургское  телевидение не  исключение: скромная гримерка для своих.
Вся театрально-кинематографическая специфика в соседней комнате -- когда-то,
когда на питерском ТВ еще ставили телеспектакли и даже  мини-сериалы, в  ней
работала  дружная  бригада  парикмахеров-гримеров-пастижеров.  Там  экзотики
хватало.
     В гримуборной "для своих" сидели  дежурные  парикмахер и гример.  Такая
работа  раньше  считалась  скучной  --  действительно,  ни  уму  ни  сердцу:
попудрить диктора или гостя какой-нибудь программы, замазать "усталость" под
глазами ведущей программы  для молодежи, которая всю ночь толковала с модным
рок-музыкантом. Об интервью толковала, не о чем-нибудь.
     Потом  эта тоскливая  работа стала единственной, и те, кто  не ушел  со
студии  на вольные  хлеба, бились за возможность подежурить. Ведь если долго
нет никакой работы,  по  нынешним временам могут и уволить, а премии, хоть и
копеечной, вообще  не  увидишь. Постепенно  заброшенная гримерка заполнялась
людьми -- теперь дежурили по два гримера и по два парикмахера. Работы далеко
не всегда  хватало на  всех.  Чаще  --  как  на  конкурсе  вокалистов:  один
выступал, то  есть работал, остальные готовились. А  то  и просто скучали --
своих программ снимали все  меньше. Поэтому  Лизавету  встретили  радостными
приветствиями.
     -- Здравствуйте,  Лизонька,  давненько вы  не заходили, в  командировку
ездили или... -- повернулась к ней старейший гример студии Вера Семеновна.
     -- Здравствуйте. В горы, на лыжах каталась.
     --  Ой,  а я  смотрю, откуда такой  загар! Ты же вроде была против этих
кварцев! -- безапелляционно заявила громогласная парикмахерша Тамара.
     --  Вы  ко  мне  сядете,  Лизонька, или сразу  к  Тамаре? --  обращение
"Лизонька" в  устах  старейшего  гримера  звучало совершенно по-тургеневски.
Только  Вере Семеновне разрешалось  называть Лизавету Лизой, Лизонькой и так
далее. Все остальные нарывались на едкие замечания.
     -- Спасибо, Вера Семеновна, я -- как обычно.
     Обычно Лизавета гримировалась  сама, а  причесываться ходила  именно  в
гримерку для своих.
     Тамара пододвинула стул, достала из  косметического ящика фен и тут  же
принялась болтать:
     -- Вот  ты  говоришь,  от  зимнего загара  кожа горит и истоньшается, а
Наталья каждую неделю  или  даже по  два  раза  на  неделе  нежится  в  этих
хрустальных  гробах  и  выглядит  на  пять  с  плюсом,  и  не  надо  в  горы
подниматься.
     --  Горы  --  это  удовольствие.  -- Лизавета  не захотела  вдаваться в
подробности  и рассказывать, какое это  грандиозное удовольствие --  солнце,
снег, почти  космической,  инопланетной красоты пейзажи,  яркие разноцветные
костюмы и одинаково коричневые и улыбчивые лица лыжников. --  А что касается
кварцевания, оно действительно  опасно, хотя и не для всех, по крайней мере,
так пишет "Космополитен".
     Ссылка   на   этот  журнал  обычно   производит   должное  впечатление.
"Космополитен",  когда-то недоступный,  давно  издается на русском языке,  и
каждый желающий может удостовериться, что это глянцевый вариант "Работницы",
разве  что  иллюстрации  эффектнее.  Но  большинство  по инерции  продолжают
считать все напечатанное на его мелованных страницах безусловной истиной.
     -- Горы тоже опасно -- можно ногу сломать! -- продолжала Тамара.
     -- Может  кирпич на голову упасть! Или кусок балкона, у нас  сюжет был.
Не видели? На Каменноостровском  проспекте, номер дома не помню, на мальчика
упал кусок лепнины, голова кариатиды.
     -- И что с мальчиком? -- встревожилась сердобольная Вера Семеновна.
     --  Жив, к  счастью.  Но сразу  после  этого  проверили фасады  домов и
оградили те участки, которые представляют опасность.
     -- Ах, вот оно что! -- Тамара так энергично всплеснула руками, что чуть
не уронила фен. -- А я-то думаю,  почему  по  улицам не  пройти, понаставили
барьеров и заборов!
     -- Уж лучше так, Тамарочка! -- заметила Вера Семеновна.
     --  Так  не так, а  когда  эти  заборы обходишь,  можешь  и под  машину
угодить. Хрен редьки...
     -- Я, честно  говоря, спешу, -- сказала Лизавета, увидев, что обитатели
гримерки готовы всерьез начать  диспут  насчет  меньшего из  зол. Это сейчас
очень популярное занятие -- и при выборе президента, и при покупке колбасы.
     --  Ты всегда спешишь. --  Тамара  взяла  принесенную  Лизаветой пенку.
Вообще-то  в  гримерке имелись  примочки  для  грима  и прически,  купленные
централизованно.  Только,  на  беду,  ответственный  за  закупки   начальник
хозяйственного отдела,  приобретая косметику, придерживался мелкобуржуазного
принципа "числом поболе, ценою подешевле" -- лак и пенка для  укладки волос,
пудра и тон приобретались крупными оптовыми партиями, и на мелочи типа срока
годности никто не обращал внимания.
     Эти запасы благоухали так, словно в  гримерке только что травили клопов
и тараканов.  Лишь безумно  храбрые  или  беспросветно глупые люди разрешали
мазать свои щеки и поливать волосы казенными снадобьями. Лизавета ни глупой,
ни особо смелой себя не считала, лечиться от облысения и пересыхания кожи не
хотела и,  как всякий утопающий, спасала себя  сама -- таскала на работу все
необходимое.
     Потекли обычные разговоры -- о косметике, модах, ценах,  семье, мужьях,
любовниках --  о  чем  обычно разговаривают  женщины,  оказавшиеся  в сугубо
дамской обстановке, вроде зала парикмахерской, косметического  кабинета  или
на занятиях по аэробике.
     Однако в  этот раз разговоры были хоть и обычные, но странные. Все,  на
первый взгляд, как всегда  -- тем  не менее  атмосфера душная,  темная,  как
перед грозой. Так бывает. Все  тихо,  мирно, туч нет, солнышко  сияет, но  в
воздухе  носится  предчувствие  бури.  Спокойное  оцепенение,  переполненное
тревогой. И в гримерке в тот день запах лака для волос перемешался с запахом
дурных  вестей. Хотя  никто ничего особенного не говорил  и не  рассказывал,
чувствовалось,  что мысли гримера  и парикмахера заняты не только работой. А
дамская болтовня -- лишь попытка избавиться от тоскливых дум.
     Вообще-то телевизионная гримерная сугубо женской никогда не была, здесь
толклись и мужчины, ведущие спортивные  передачи, и новостийщики, и дикторы.
Однако  атмосфера, царящая здесь,  меняла  и их тоже --  мужчины охотно и со
знанием  дела  обсуждали  сорта пудры,  цены на костюмы в  элитном  магазине
"Барон". С еще большим  знанием дела они беседовали о том, кто, что, с кем и
где. Лизавета  не так  давно с удивлением отметила, что сплетничают  мужчины
чаще и больше, чем давно заклейменные сплетницами дамы.
     --  Общий  привет!  Лизавета, триста  лет,  триста зим!  Тамарочка, дай
лапку!  Отдельный  поклон  Вере Семеновне!  --  ворвался  в  гримерку  самый
обаятельный и привлекательный диктор  всех времен и народов Валентин Ченцов.
Ворвался и немедленно подтвердил тезис о мужской склонности к пересудам:  --
Опять звонил муж Леночки Кац, она так и не нашлась.
     -- Не нашлась?  Боже, что  же могло случиться-то!  Он  больше ничего не
сказал? -- затараторила Тамара.
     -- Нет,  а я не  стал  расспрашивать. Ленка, она ведь мужика своего  не
уважала, просто держала  при себе, чтоб был, вот я и думаю,  не закрутила ли
где?  --   Валентин,  в  лучших  водевильных  традициях,   игриво  подмигнул
присутствующим. Одет  он  был тоже  неумолимо водевильно -- белая  хрустящая
рубашечка,   галстук-бабочка   в  горошек,   тужурка  а-ля   Лев  Толстой  и
лакированные штиблеты.
     --  Ты  чего мелешь,  язык без костей,  глаза бесстыжие! -- возмутилась
Вера Семеновна. Валентин ответил еще более игривой улыбкой.
     Бомба  тревоги,  висевшая  над  гримеркой, взорвалась.  Лизавета теперь
поняла,  что предчувствие тревоги  было не  миражом,  а реальностью. Тамара,
заметив ее удивленное лицо, всплеснула руками:
     -- Лизавета  же ничего не  знает! -- И тут же начала рассказывать: -- У
нас Лена Кац пропала, представляешь!  Сначала-то никто не