ратить  подтасовку  при  компьютерном  подсчете  голосов?  --
вопрошал юноша в очках и с блокнотом.
     -- В программу не может войти ни  один посторонний человек. Я  не хотел
бы вдаваться в технические тонкости, но могу сказать  с уверенностью... -- И
заместитель  начальника  Центризбиркома  принялся  мутно  объяснять, сколько
степеней защиты внедрено в  систему. Все терпеливо слушали. Те  же, кто хоть
капельку разбирался в программировании, прятали снисходительные улыбки. Глеб
пробрался к Лизавете  по  заполненному ряду как  раз тогда,  когда начальник
компьютерного отдела в пятый раз повторил про пять степеней защиты.
     --  Они  забыли  про  Салинаса,  --  чуть  не  захохотал  Глеб  прямо в
Лизаветино ухо.
     Прогрессивные журналисты  в большинстве своем знали печальную повесть о
всесильном  мексиканском  президенте   Карлосе   Салинасе  де  Гортари.   Он
президентствовал  с  1988 по 1994 год, а теперь считается чуть ли  не врагом
нации.  Летом  1988-го  институционно-революционная  партия, побеждавшая  на
выборах в Мексике последние семьдесят лет, в припадке болезненного тщеславия
решила  доказать всему миру, что ее  победы вовсе не  результат политической
алхимии, а продукт правильной  политической стратегии. Посему была придумана
компьютерная  система, в  Мехико  наприглашали  журналистов  и наблюдателей,
затолкали  их в ярко освещенный и забитый компьютерами зал, и гости получили
возможность  прямо  с  дисплеев  считывать  последние данные о ходе подсчета
голосов. Данные  же были для Салинаса  самые неутешительные.  И когда  стало
ясно,  что  за  конкурента  всемогущего  и  мудрого  Салинаса  проголосовало
большинство...
     --  Все компьютеры в зале  для гостей  неожиданно  вышли из  строя,  --
веселился  сотрудник  "Огонька", рассказывая  Лизавете  эту  историю, -- а к
зданию мексиканской ЦИК подошли войска. Наверное, чтобы компьютеры починить.
Чинили долго,  почти  неделю. Отремонтированные машины  показали  правильный
результат  --  победил Салинас. Скандальная  оппозиция потребовала  вскрытия
избирательных урн и пересчета бюллетеней. Но вскоре все урны сгорели, вместе
со зданием местного парламента.
     -- Интересно, председатель нашего Центризбиркома про этот афронт знает?
-- шепотом спросила Лизавета.
     --  Нет,  зачем  ему  голову  всякой  ерундой  забивать...  --  ответил
образованный сотрудник "Огонька". -- К тому же наши люди, даже если захотят,
не смогут повлиять  на результат,  просто  не  сумеют. Не  зря же  мы машины
покупали маломощные,  а  людей нанимали  полуграмотных.  Потому что  для нас
безопасность --  прежде  всего, -- ерничал Глеб,  склонившись к Лизаветиному
уху.
     --  Не знаю,  как  насчет  безопасности  здесь, а вот  у нас  творилось
черт-те  что.  Я звонила в  редакцию  -- в  Петербурге на  половине участков
бюллетеней не хватило, а кое-где избирательных урн.
     -- Это в каком смысле? -- Глеб выстроил брови домиком.
     -- В самом прямом и непосредственном.
     --  Ты хочешь  сказать, что несчастные  избиратели метались и не знали,
куда пристроить листок, на котором поставлен заветный крестик?
     -- Именно. Здесь уже сообщили про невероятную активность избирателей, о
которой  социологи  никого  не  предупредили. Соответственно,  к  ней  и  не
подготовились. Особенно отличился крупный научный центр, то  бишь Петербург.
В  нашем   городе  ни  один  чиновник  и  высморкаться  без  соответствующих
рекомендаций не  сумеет. Раз социологи пообещали,  что голосовать  придет не
более  тридцати  процентов  избирателей,  значит,  так  оно  и  есть. Посему
избирательные чиновники решили сэкономить на транспортных и прочих расходах.
Развезли  по  территориальным  участкам  лишь  треть  бюллетеней --  они  же
тяжелые,  чего  их  тягать  туда-сюда без  толку.  А избиратель, как  назло,
попался несознательный, взял  и  передумал в  последний  момент,  и повалил,
словно в девяносто первом году. Бюллетени расхватали за два  часа, остальные
уходили,  не  исполнив   гражданского  долга,  или  стояли  в  очереди,  или
возмущались...
     --   Картина,  достойная  кисти  Айвазовского.  "Очередь  на  выборы  в
Петербурге -- девятый вал"!
     --  Впрочем,  с  дефицитом  бюллетеней   справились  часа  за  три,  --
продолжала  Лизавета, -- главная головная боль была  впереди -- дефицит урн.
Что делать с переполненными ящиками? Их  же не вскроешь  и не запечатаешь по
новой, особенно  когда  на участке толпится охочий  до  демократии  народ  и
наблюдатели,  всегда  готовые растолковать  любую статью закона  о  выборах.
Кое-кто отказывался ждать -- и их бюллетени просто складывали грудами. Потом
принялись  запечатывать,  вернее,  опечатывать в полиэтиленовые  пакеты. Эти
пластиковые пакеты выставляли как своеобразный суррогат, призванный заменить
привычный деревянный ящик с замком и щелью в крышке.
     --  Председателю   ЦИК  крупно   повезло,  что  здесь  нет  скандальных
петербургских журналистов. А то вертеться ему карасем на сковородке.
     -- А я откуда? -- обиделась Лизавета.
     --  Ты  не  склонна  к  скандалам, это  видно  невооруженным глазом! --
ухмыльнулся Глеб. -- Ты же не  будешь тиранить облеченного властью человека,
утомленного интригами!
     -- Отчего  бы и нет? -- Лизавета до того  момента сама толком не знала,
стоит  ли вылезать  со своими петербургскими  вопросами.  Глеб помог принять
решение.
     Она  дождалась  паузы,  подмигнула   Славику  и  вышла  к  центральному
микрофону. Председательствующий  начальник пресс-центра кивнул -- мол, я вас
заметил, подождите.  Ждать  пришлось довольно  долго.  Лизавета  даже успела
пожалеть, что вылезла вперед.  Ответа по существу все равно не  дождешься, а
топтаться на виду она не любила. Наконец ей включили микрофон.
     Лизавета в двух словах рассказала о нехватке бюллетеней и переполненных
урнах,   спросила,   знают   ли   об   этом   в   Центризбиркоме,   а  затем
поинтересовалась,  не намерена ли Центральная комиссия  рассмотреть вопрос о
признании   выборов    недействительными   на   тех   участках,   где   были
зарегистрированы  нарушения  процедуры.  Словосочетание  "признание  выборов
недействительными" повергло  весь президиум  в смятение.  Никто  не бросился
отвечать  --  все  смотрели на  руководителя,  которому и был  задан вопрос.
Председатель ЦИК с  блеском вышел из  положения. По крайней мере,  его ответ
был растиражирован десятком газет и журналов.
     -- Я не понимаю, о  каких нарушениях  вы  говорите...  Ну подумаешь  --
полиэтиленовые мешки!  Ведь  что такое, по сути,  избирательная урна?  Некое
замкнутое пространство, в  которое  можно опустить свой бюллетень. Это может
быть и мешок, и коробка, и что угодно еще.
     Лизавета завороженно  смотрела на высокопоставленного  государственного
служащего, не  увидевшего ничего странного в том, что во втором по  величине
городе России демократический выбор делается при помощи картонной  коробки и
пластикового  мешка!  В  зале  повисла  зловещая  тишина  --   теоретические
упражнения на тему формы и содержания урны произвели впечатление на многих.
     -- Молодец, старуха. Не  ожидал. Я так прямо и  озаглавлю  статью: "Что
есть урна и как ее наполнить?" -- такими словами Глеб встретил вернувшуюся в
задние ряды Лизавету.
     Пресс-конференция   же   покатилась  дальше.  Вновь   обрели  дар  речи
многочисленные  заместители председателя  и  немедленно  перешли  к основной
части  заседания  -- подведению  итогов.  К  шести утра умные  машины сумели
подсчитать голоса,  поданные  тридцатью миллионами  российских  избирателей,
явившимися  на  выборы.  В Думу  по  партийным спискам прошли  шесть партий.
Лизавета  видела внезапно  осунувшееся лицо  лидера  "Женщин  России" --  по
результатам  голосования в  Сибири  и  на  Дальнем Востоке они  смело  могли
рассчитывать на места в парламенте,  но Европейская Россия в корне  изменила
ситуацию. Отныне  и в течение ближайших  четырех  лет  Государственная  дума
будет стоять на шести китах.
     Лизавета,  умевшая запоминать,  а  уж  тем  более  записывать цифры,  с
первого  раза поняла, что  делать на  пресс-конференции больше  нечего. Одно
метафизическое определение  избирательной урны потянет на  целый репортаж. К
тому  же  Славик Гайский  уже  полчаса  жалобно вздыхал  и  многозначительно
посматривал на своего корреспондента. Он явно проголодался. Работа оператора
--  тяжелый физический  труд, о чем мало  кто подозревает.  Профессиональная
камера, даже современная, весит минимум семь с половиной килограммов. Бегать
целый день с  таким грузом на  плече или в руках  нелегко,  а ведь  еще надо
следить, чтобы  кадр не дрожал, то  есть держать  камеру твердо. Или таскать
штатив,  а  это  дополнительные килограммы.  Хорошие  корреспонденты  знают:
операторов следует кормить хорошо и регулярно, поэтому Лизавета встала.
     -- Ладно, двинулись...
     -- А как же пресс-конференция?-- встрепенулся сидящий рядом Глеб.
     --  Никак. Ничего нового  они не скажут. Повторят еще раз тридцать, что
результаты исключительно предварительные, но исключительно точные, поскольку
получены при помощи священной компьютерной коровы. Мы сейчас поедим, а потом
я попробую  отыскать вашего Валерия Леонтьевича. Он как в воду канул. Я хочу
его видеть.
     -- Зачем он тебе?
     -- Пригодится. Или у вас каждый день в парламентском центре люди мрут?
     -- Еще как! -- жизнерадостно закивал Глеб. -- И не только в центре, а и
просто  в  парламенте. И  еще на улице. В людей стреляют  из автоматов. Они,
правда,  с  успехом  отстреливаются.  Им  подкладывают взрывчатку,  прямо  в
думские офисы. Или милый телохранитель  сначала пропускает с охраняемым пару
стаканчиков водки, потом стреляет  ему в висок, а затем себе -- в сердце.  Я
уж  не  говорю  про  пустяки и  мелочи  вроде  автокатастроф,  отравлений  и
примитивного мордобоя. Так что нас тут ничем не удивишь.
     -- Ясно. Раз не интересно, значит, не интересно. Пока!
     Лизавета заторопилась -- Славик уже вышел из зала. Но Глеб не отставал:
     -- Вы  в буфет? Тогда  я  с вами. Здесь действительно  уже все сказано.
Кстати, ты напрасно  поджидала  Валеру-лысого  в зале. Посещать открытые для
всех  пресс-мероприятия   ниже  его   достоинства.  Он  специализируется  на
закулисных  тайнах, вхож в  высшие  сферы, говорильня  вроде этой  -- не для
него.
     -- Тогда зачем он здесь? -- обернулась Лизавета.
     -- Ты  что, не заметила его "виповскую"  карточку? --  Глеб  потрясающе
умел удивляться. -- Это мы ходим-бродим с кусками картона! --  Он дотронулся
до своей аккредитационной карточки, которая ничем, кроме порядкового номера,
не отличалась от Лизаветиной. --  Такие  феньки,  с точки  зрения Лысого, --
фиговые листки для чернорабочих.  Аристократы должны появляться на  тусовках
вроде  сегодняшней лишь  как  особо важные персоны или  как  почетные гости.
Усекаешь?
     Лизавета кивнула.
     --  Извини,  мне  надо догнать Славика.  Так где  же  можно найти этого
Лысого?  Странная, кстати, кличка. Я что-то  не заметила  особой  лысины, он
скорее седой...
     -- Ага. И страшно гордится своей благородной шевелюрой. Вот его и стали
дразнить "лысым".  Идем,  я  тоже в  буфет.  Вполне  вероятно,  что  Валерий
Леонтьевич там, если, конечно, его не пригласили  на рюмку коньяку  в  узком
кругу избирательных начальников.
     Очереди в буфете не было  -- пьющие, наверное,  уже  утомились, а едоки
сидели  в  зале.  Лизавета  окинула буфет  внимательным взором.  Кроме  них,
посетителей было всего  четверо  --  юная  целующаяся  парочка  в джинсах  и
свитерах, низенький старик с дорогущим фотоаппаратом и в обсыпанном перхотью
пиджаке и человек лет  тридцати с непроницаемым лицом, по виду  либо брокер,
либо дилер.
     -- А кто  он такой,  этот Валерий Леонтьевич?  -- возобновила  разговор
Лизавета, когда все трое удобно устроились за дальним угловым столиком.
     Глеб не торопясь отхлебнул пиво, слизнул пену с губ, потом недоумевающе
посмотрел на соседку.
     --  Ты что, с луны свалилась? Он же председатель Ассоциации независимых
журналистов!
     Лизавета ответила равнодушно:
     --  Я и городское-то начальство толком в лицо  не знаю, а  ты... Он еще
чем-нибудь знаменит?
     --  А как же! Валерий Леонтьевич был  одним  из тех, кого размазала  по
стенке Маргарет  Тэтчер. Может, помнишь? Или ты в те времена еще  в  детский
сад ходила?
     -- Я даже в детском саду следила за текущим моментом.
     Теперь Лизавета поняла, почему  благообразное лицо Валерия  Леонтьевича
показалось  ей  знакомым.  То  интервью,  во  время которого  Железная  Леди
остроумно  и  по  существу  отвечала на  агрессивно-бестолковые вопросы трех
лучших  советских  журналистов-международников,   интервью,  доказавшее  всю
беспомощность  отечественной  репортерской  традиции, забыть  было  попросту
невозможно.
     --  Он действительно очень влиятельный человек, -- улыбнулся  Глеб.  --
Так что можешь гордиться его давешними комплиментами.
     -- Слушай, ты часом не знаешь, где могут пить коньяк лица, допущенные к
телу и приближенные к дворцовым тайнам?
     -- Все-таки хочешь отыскать Валеру? Пустой номер, он, скорее всего, уже
ушел.
     -- Тогда давай сами разузнаем, что случилось с тем дядькой!
     -- Зачем? -- почти шепотом спросил Глеб.
     Лизавета растерялась.
     --  Я даже не знаю, что сказать.  У нас журналисты,  может, и не готовы
трое  суток не  спать, трое суток шагать ради нескольких строчек в газете. И
за сенсациями, особенно двоякими -- за которые не то похвалят, не то уволят,
-- охотятся с ленцой. Но, по крайней мере, у нас в городе не принято открыто
расписываться в том, что тебе, журналисту,  начихать на сбор информации, что
от  скандальных  происшествий  и таинственных убийств тебя тошнит  и что  ты
предпочитаешь  кружку  пива  пенного  священной  пахоте  на   информационной
делянке!
     --  Красиво  говоришь! Прямо-таки Аркадий! -- Лизавета и Глеб  окончили
среднюю школу,  а после университет примерно  в  одно время и беседовали  на
одном языке.  Неизвестно, как приняли  бы представители следующего поколения
цитату из  Тургенева. Лизавета же поморщилась, она тоже читала  произведения
Ивана Сергеевича, в том числе и те, что включены в школьную программу.
     -- Во  дни сомнений,  во  дни тягостных раздумий о судьбах моей  Родины
проще всего  отречься  от всего под  предлогом "не говорить красиво"! Ты как
хочешь, а я попытаюсь прорваться!
     -- Куда?
     -- В медпункт.  Хотя бы для того, чтобы выяснить, жив этот человек  или
нет  и  как его зовут.  А ты допивай! Идем,  Славик!  -- Лизавета решительно
направилась к выходу из буфета.
     -- Минуй нас  пуще всех напастей  и  женский гнев, и женская любовь, --
пробормотал Глеб и двинулся следом.
     Спустя несколько минут они  добрались  до входа в закрытую  часть  Дома
парламентского  политпросвета.  Именно  отсюда  появилась  бригада  медиков,
именно за этой дверью скрылись носилки с телом  упавшего мужичка, именно тут
висела сакраментальная табличка "Служебный вход".
     Лизавета взялась  за  дверную ручку.  Неожиданно рядом  возник  высокий
комодообразный  парень  с  мрачным,  прыщеватым   лицом.  Привратник  явился
неведомо  откуда.  Как в сказке. И встал перед Глебом, Славиком и  Лизаветой
как лист перед травой.
     -- Это ход в служебные помещения, -- решительно произнес он.
     Лизавета покосилась  на  Славика  с камерой.  Над  видоискателем мигнул
красный  огонек:  Славик запустил  пленку,  не дожидаясь  команды. Настоящий
информационный волк.
     -- Мы хотели бы...
     -- Пройти в медпункт, -- перебила Глеба Лизавета.
     -- А в чем  дело? -- Привратник говорил лениво, через губу, он  заранее
знал, что с легкостью  турнет  этих  странных  энтузиастов,  вознамерившихся
преодолеть границу, отделяющую чистых от нечистых.
     -- Предположим, я нуждаюсь в срочной медицинской помощи...
     Комод уставился на болящую, оглядел ее с ног до головы.
     Лизавета никак не походила  на особу, измученную мигренью или коликами.
Строгий серый брючный костюм мужского покроя, нежная белая блузка с нарядным
кружевным жабо,  изящные ботинки,  как бы тоже  мужские, незаметный  макияж,
копна рыжих волос и веселые искорки в глазах -- все это делало ее похожей на
тех не ведающих реальной жизни девочек, которых  привратник видел только  на
глянцевых страницах журналов или  в рекламе  мыла и помады. Он  не знал, что
Лизавета  хотя и была  экранной девочкой, но  девочкой  с начинкой, девочкой
наоборот. При всей внешней безмятежности и товарном виде она по долгу службы
много  знала и  много помнила.  Она хранила  в кудрявой  головке подробности
всяческих  скандалов  и  происшествий.  Она  умела  цитировать  высказывания
официальных  лиц трехлетней  давности, причем  вставляла  их весьма  кстати,
например,  когда  кто-либо  из  них,  поднявшись  на  две-три  ступеньки  по
служебной лестнице, менял взгляды и спешил оповестить об этом весь мир.
     К   тому  же  слова  унесенного   в  неизвестном  направлении  толстяка
взбудоражили  ее  по-настоящему.  За  словосочетанием  "школа  двойников" ей
мерещилась тайна, опасная тайна.
     -- Это тебе  доктор  нужен?  -- Комод  держался развязно, разве что  не
сплюнул в угол -- наверное, потому что угол был далековато.
     --  А  если  мне, то что? -- Лизавета  еще раз незаметно  посмотрела на
своего  оператора.  Славик молча  работал.  Охранник  же  этого не  замечал.
Лизавета ринулась в атаку, перешла на особый язык. Она по опыту знала, какие
слова и выражения действуют  на таких вот  ретивых граждан "при исполнении",
как красный плащ тореро на быка. Она пустила в ход "красную тряпку":
     -- Я что-то не пойму, когда мы с вами перешли на "ты"?
     -- Чего?
     -- Дама  просит вас  держаться в рамках, --  подключился Глеб. Он  тоже
знал и любил такого рода игры.
     -- Чего?
     --  Я  спрашиваю,  почему  я,  имея  аккредитацию,  не  могу  пройти  в
медпункт...
     -- У вас нет пропуска.
     --  А это  что? --  Глеб  и Лизавета  синхронно  протянули  комоду свои
аккредитационные карточки.
     -- Это пропуск в парламентский пресс-центр, -- солидно ответил тот.
     -- А здесь что?
     -- А здесь... --  Охранник  обернулся  и  вслух прочитал  табличку:  --
Служебный вход. Русским же языком написано.
     Он,   как  многие   приставленные  к  государевой  службе  люди,  любил
высокопарно  изрекать  прописные  истины.   Хорошо  не  спросил,   умеют  ли
приставшие к нему журналисты писать. Лизавете поведение охранника показалось
странным. Он их не пропускал -- это полбеды. У нас любят тащить и не пущать.
Но он "не пущал" людей в  медпункт  и при этом подозревал их. Самыми черными
подозрениями были  наполнены все ящички огромного  комода --  сверху донизу.
Это  бросалось  в глаза. А  в чем он  их подозревал? Ведь  они просто хотели
пройти  в  медпункт, что  само  по  себе  вовсе  не предосудительно. Значит,
охранник  знал нечто, что делало журналистов персонами  "нон грата". И очень
может  быть,  что  нежелание  пропустить  журналистов  напрямую  связано   с
пропавшим за этими дверьми толстяком.
     -- Мы здесь именно по долгу службы. Я работаю в журнале "Огонек", а моя
спутница из  Петербурга, с  телевидения.  --  Теперь Глеб  старался говорить
ласково, но убедительно.
     Сразу стало ясно, что при слове "телевидение" в охранном подразделении,
где служил данный конкретный  охранник (их в России нынче много, и не просто
много, а  более  чем  достаточно),  было  принято хвататься  за пистолет. Во
всяком случае, комод недвусмысленно опустил руку в карман, а чтобы ни у кого
не осталось никаких сомнений, угрюмо пригрозил:
     -- Не напирай! Кому говорю, не напирай!
     -- Господи, о чем вы? Мне просто нужен врач!
     -- Вот и звоните ноль-три!
     --  На каком  основании  вы нас не пропускаете?  --  Лизавета мастерски
чередо