м уклоном. Попрощались на  паперти  -- так  весь
Петербург  называет ступени у телевизионного  центра.  Название  утвердилось
после памятных митингов в  поддержку "Секунд", когда старушки подбрасывали в
костры  не  традиционные во времена сожжения Яна  Гуса  вязанки  хвороста, а
целые бревна.
     Откланялся психолог  эффектно -- так, словно решил напоследок доказать,
что  он  не  плакса,  каким  казался во  время разговора, а подлинный мастер
психологического трюка.  Он по  всем правилам склонился  к  Лизаветиной руке
(большая редкость  в наши дни, сейчас почему-то принято тянуть дамскую ручку
к губам, а не приникать к ней с поклоном), мастерски исполнил поцелуй, потом
ласково произнес  "До  свидания"  и,  как вежливый человек, секунд  тридцать
смотрел   вслед  Лизавете.   Потом   повернулся  и   уселся  в   подкативший
"Опель-рекорд".  Лизавета,  разглядевшая   представление  боковым   зрением,
хмыкнула. Унылый психолог разыгрывал свою партию. Он притворялся откровенным
плаксивым простаком, а потом дал понять, что его поза -- только игра. Теперь
Лизавета не  могла сказать с точностью, кто в данный момент ведет в счете --
он или она.
     В редакции было тихо и пусто. Те, кто впрягся в работу с  утра,  -- уже
на съемках,  остальные появятся  не раньше часу дня.  Лизаветин кабинет тоже
был тих и пуст. На полу  белела подсунутая  под  дверь записка  -- от ранней
пташки, от трудоголика Маневича: "Звонил, звонил и звонил! Дома тебя  нет, и
вообще никого нет. Нашли Леночку,  уехал в отделение. Отыщи меня непременно.
У-у-у,   злыдня!"   Записки   от   Маневича    всегда   отличались   крайней
эмоциональностью   и  неопределенностью.  Как  она  могла  найти   человека,
уехавшего неизвестно  когда, неизвестно  на  сколько  и неизвестно  в  какое
отделение?


ОТКРЫТЫЙ УРОК

     Лизавета  запихнула  записку  Маневича  в  папку  и  автоматически,  по
привычке, включила компьютер. Действия опытного работника, будь то  слесарь,
продавец  или министр, всегда доведены до  автоматизма. Бармен  недрогнувшей
рукой наполняет стаканы на слух, по  булькам,  пресс-секретарь политического
мандарина,  выйдя  к  журналистам,  надувает  щеки  и пыхтит  после  каждого
заданного вопроса,  чтобы любое  произнесенное  от  лица  босса  слово стало
весомым, как гиря.
     Толковый ведущий  программы  новостей,  едва  войдя в  рабочий кабинет,
включает компьютер и просматривает сообщения  информационных  агентств. Даже
если  ведущий  в этот день  не работает,  он  все равно следит за событиями,
чтобы быть в курсе, чтобы не заблудиться в информационных дебрях. Выпасть из
информации проще простого.  Достаточно неделю не читать газет, не следить за
агентствами, не включать телевизор. И тогда для тебя, дремучего, известие об
уходе Билла Гейтса  превратится в новость, хотя компьютерный  магнат оставил
пост руководителя "Майкрософт" неделю назад и об этом знает даже кот  короля
Свазиленда Мсвати Третьего.
     Строго говоря, новость -- это то, что случилось сегодня или, в  крайнем
случае,  вчера.  Есть еще особые новости -- давнишние,  но тщательно от всех
скрываемые.  Тогда  новость  --  это  то,  о  чем мир, страна,  город узнали
сегодня. Все остальное -- беллетристика и отсутствие профессионализма.
     Лизавета   давно  научилась  прочитывать  сообщения   одним   взглядом,
ориентируясь на ключевые слова.  Но в этот раз не очень получалось. В голову
лезли вопросы, к работе и новостям касательства не имеющие.
     Где  нашли  Леночку? Почему Саша поехал в отделение?  Где  сейчас  сама
Леночка? Если  принять на веру утверждение Кокошкина о том,  что его коллега
нанимал специалистов "втемную", можно предположить, что Леночка и была таким
специалистом.  Ведь  если  хочешь  добиться  полного сходства, мало  научить
человека ходить и сидеть так, как это делает прототип. Леночку наняли, чтобы
она разработала грим. А раз работа секретная,  на это недвусмысленно намекал
Кокошкин,  то  гримершу  спрятали.  Теперь  же,  когда  она  справилась,  --
отпустили.  Тогда выходит, что  хоть в  этой части все в порядке. Надо будет
расспросить  Леночку,  кого она  копировала.  Если,  конечно,  ей  захочется
отвечать на вопросы...
     Лизавета старательно гнала  вопросы и предположения.  Нет смысла гадать
на кофейной гуще, если  скоро объявится Саша, а может, и сама Леночка. И она
старательно вникала в тексты утренних сообщений.
     Работая с агентствами, важно знать, на что следует обратить внимание, а
на  что --  нет. У  каждого агентства,  как и у  человека,  --  свой почерк.
ИТАР-ТАСС  сразу выпихивает в сети полученную информацию. Тассовские  статьи
приходят быстрее других,  но  отличаются  длиннотами  и старомодным  стилем:
много  лирики,  мало сенсационности. Именно сенсационности, а  не  сенсаций:
каждое не  желтое  информагентство  распространяет приблизительно одинаковое
число  сенсаций  в  неделю.  В  тассовских  материалах   нет  стилистических
оборотов, которые  превращают обыкновенный указ о присвоении почетных званий
в список чиновных падений и взлетов.
     Два или  три раза  в день  присылает  свои подборки  респектабельный  и
солидный  "Интерфакс".  Там  работают  серьезно,  умело  сочетая  формальную
беспристрастность  изложения,  умеренную   оперативность  и   скандальность,
прикрытую флером объективности. "Постфактум" -- видимо, чтобы оправдать свое
название,  -- присылает  сообщения  со значительным опозданием, как правило,
то,  что уже отработали другие. Но  порой в мутном потоке старья промелькнет
действительно неожиданный фактик, вполне тянущий на  общероссийскую  новость
номер один. "Северо-Запад" работает  по географическому  принципу -- новости
только с севера России или  только с запада. Правда, в погоне за  географией
там  почему-то  забывают  о времени, и статья с пометкой  "21 февраля" вдруг
приходит  25-го.  "ИМА-пресс"  специализируется   на  новостийных   "гэгах",
посмехушках, казусах и ляпсусах. Именно это агентство снабжает газеты, радио
и телевидение байками о козах, пристрастившихся к чтению "Советской России",
и о  заводах, где зарплату выдают керенками по причине  отсутствия наличных.
Еще есть скучноватое Российское информационное агентство с длинными сводками
"Российского курьера". Правда,  именно  это  агентство  очень  часто  первым
рассылает вести о громких околокремлевских разборках.
     Лизавета  машинально  помечала  нужные  блоки  информации.  Она  любила
работать  с компьютером, поскольку пришла на студию  на  излете  телетайпной
эры, когда редакторы и ведущие еще бродили по коридорам, обмотанные рулонами
желтоватой бумаги, -- телетайпные ленты кроились и перекраивались. Надо было
прочитать  все  информации и из тысячи выбрать нужные  десять-пятнадцать. За
сводки  новостей сражались  ведущие  выпусков,  выходящих  в  разное  время.
Информашки  старались  перехватить  пронырливые  администраторы.  Из-за  них
интриговали и  вредничали.  Телетайпная лента  тогда была  предметом  первой
необходимости -- ее использовали как скатерть на дружеских пирушках, на  ней
писали  служебные  и  личные записки,  неприхотливые сотрудники  находили  и
другое,  иногда называемое прямым, применение желтой плотной ленте с темными
точечками необработанной целлюлозы и текстами "тассовок". Долгое время ТАСС,
"уполномоченный  заявить", был  единственным  информационным  агентством  на
территории СССР, и  именно название этого гиганта стало словом, обозначавшим
любое  сообщение  агентства.  Так  что  телетайпы  и  Телеграфное  агентство
Советского   Союза   повлияли    на   газетно-телевизионную   жизнь    и   с
лингвистической, и с бытовой точек зрения.
     Теперь  телетайпные  аппараты   кажутся  такой  же  древностью,  как  и
этрусские вазы,  -- их отправили в ссылку на склад, чтобы не пропали и могли
бы  порадовать  археологов  третьего тысячелетия...  В  комнате, где гремели
шумные  аппараты,  устроили  видеотеку. А  все  корреспонденты  и  редакторы
стройными  шеренгами  отправились овладевать компьютерной грамотой, часто не
вполне владея грамотой обыкновенной.
     Компьютеры  сделали  жизнь  журналиста  проще.  Компьютеры  и  особенно
глобальные и локальные  сети должны были превратить журналистов,  по крайней
мере, телевизионных, в любителей тишины и покоя: выбрал информашки, составил
текст,  переслал  редактору,  получил  его  обратно   с   правкой,  исправил
по-своему,  заслал обратно, потом, тоже  при  помощи  кнопок,  отправил  уже
согласованный материал на телесуфлер, тоже с некоторых пор  компьютерный.  И
ни гугу. Тишь да гладь, да божья благодать.
     Но природа телевизионной работы  не  терпит тишины. Телевизионным людям
необходимы азарт и общение. Иначе зрители, с которыми они общаются, умрут от
скуки. Поэтому  журналисты, вооруженные  новейшими технологиями,  продолжали
переругиваться и перешучиваться давно испытанным старым способом -- вслух. И
гвалт в горячие часы стоит в редакции просто невероятный.
     Пока Лизавета отбирала информашки, умный компьютер показал,  что  готов
текст международного  обзора.  Она вывела на экран творение  Кирюши Долгого.
Переводчик и специалист по иностранным делам не любил свою фамилию и норовил
преобразиться  в примитивного  Долгова,  но языкастые репортеры  мешали.  Уж
больно подходящей была "натуральная" фамилия Долгого.
     Лизавета глянула на экран и тут же крикнула:
     -- Кирюша, зайди ко мне на минуту.
     Приглашение  пришлось   повторить  трижды.  Наконец  в  комнату   вплыл
долговязый,  белобрысый  и   белозубый  Кирюша.  Модная   короткая  стрижка,
безмятежная  улыбка   и   полная   отрешенность   делали  его   похожим   на
очаровательного недоросля "а ля Митрофанушка".
     -- Привет, Кирюша, -- ласково поприветствовала гостя Лизавета.
     Обозреватель  Долгий  очень  болезненно  реагировал,  если его начинали
ругать с места в карьер. В этом случае  он мрачнел,  погружался  в себя, как
улитка прячется  в  свой прочный домик, и достучаться до зачатков Кирюшиного
разума уже не было никакой возможности. Ругали Кирюшу часто. И все,  кто это
делал,  в  том  числе Лизавета, успели изучить его привычки. В данный момент
Лизавета  собиралась  раскритиковать  три  сюжета  из   четырех,  написанных
международным обозревателем Долгим. Свой  первый вопрос Лизавета постаралась
сформулировать как можно аккуратнее:
     -- Кирюша, скажи,  пожалуйста, вот тут у тебя написано -- "Иордан". Что
это за страна Иордан?
     Обозреватель Долгий пожал плечами:
     -- Ну, эта... там еще король умер в прошлом году.
     Кирюша  ответил верно, похороны  короля Хусейна  освещала  вся  мировая
пресса.
     -- А как по-русски называется эта страна? -- терпеливо гнула свою линию
Лизавета. Сей вопрос они с Кирюшей обсуждали уже не раз.
     --  Так  и  называется!  -- беззлобно оскалился Кирюша. Он  был человек
сугубо  мирный,  ссориться не  любил  и  откровенно  страдал, когда  к  нему
приставали с разными пустяками.
     -- Кирюша, -- с напором произнесла Лизавета, -- мы же об этом говорили,
по-английски все правильно -- Jordan, а по-русски...
     Кирюша обижено набычился.
     -- Как  же  по-русски?  --  Лизавета подождала секунд сорок  и ответила
сама: -- Иордания.
     -- Но ведь и так понятно, -- резонно заметил обозреватель Долгий.
     -- Ты должен быть точным. Не ровен час  --  твои географические новости
доведут  до инфаркта какого-нибудь учителя,  а  бдительные пенсионеры  снова
будут  звонить мне и объяснять,  как называется Иордания. Заметь:  мне, а не
тебе. Ну, поправь...
     Кирюша, пыхтя, вставил в текст две  буквы, причем сделал это так, чтобы
ни у кого не оставалось сомнений -- он уступает грубой и тупой силе.
     --  Теперь  вот  что,  Кирюша,  у  тебя  тут  написано:  "На  заседании
Парламентской ассамблеи Совета Европы  снова всплыли дейтоновские соглашения
по Боснии". Что такое дейтоновские соглашения?
     Кирюша  не ответил --  догадался,  что  вопрос  риторический.  Пыхтение
усилилось.
     --  Если  бы  их  подписали  в  некоем городке  Дейтонове, они  были бы
дейтоновские.  А  дело  было,  если  мне  не  изменяет  память,  в  Дейтоне,
следовательно, соглашения -- дейтонские.
     -- А на Останкино говорят "дейтоновские"! -- важно изрек Кирюша.
     -- Во-первых, такого не может быть, а во-вторых,  мне не интересно, что
говорят на Останкино. -- От этого аргумента так попахивало пресмыкательством
перед  всем  столичным,  что Лизавета  разозлилась  по-настоящему.  --  А  в
советские паспорта вписывают отчество "Никитович", тем  не менее по правилам
русского языка следует  говорить "Никитич",  так же как "Ильич". И писали бы
"Ильевич", да только вождь родился до революции!
     Кирюша покорно сделал соглашения дейтонскими.
     -- Теперь  вот тут. -- Лизавета прогнала текст  на экране до четвертого
сюжета. -- У тебя написано  про какого-то  Сама Нуджому. Это кто  такой?  --
Кирюша замолк. -- Президент Намибии, да? Как его зовут?
     -- Я с ним не знаком! -- огрызнулся Долгий.
     Лизавета,    удивленная    неожиданной    агрессивностью   собеседника,
оглянулась.  За  ее спиной стоял  Саша  Маневич.  Когда  Кирюшу  ругали  при
посторонних, а не наедине, Долгий становился койотом, злобным и  задиристым.
У Лизаветы закаменела щека.
     -- Это  твое личное дело... Я бы даже сказала -- твое личное несчастье.
При  случае рекомендую познакомиться. Но дело в другом. Ты, сколько я помню,
отвечаешь  у нас  за  международные дела,  поэтому  знать, как именно  зовут
президента  страны, которая  десять  лет назад  в  трудной  борьбе завоевала
независимость, входит в твои должностные обязанности.
     Напоминание  о  должностных обязанностях  Кирюша  воспринял  как личное
оскорбление. Однако переспросил:
     -- Как, как его зовут?
     И  под  диктовку, по буквам записал  --  "Сэм  Нуйома". После чего,  не
прощаясь, вышел.
     -- Эко ты его сурово. -- Маневич плюхнулся на цветастый диван.
     --  Не могу  больше,  устала...  --  Она  вздохнула.  --  Это  какая-то
интеллектуальная  девственность,  или,  скорее,  интеллектуальное  безбожие,
причем  воинствующее... Вот он записал, как зовут этого  несчастного Нуйому.
Думаешь, в следующий раз напишет правильно? Ничего подобного. Я проверяла. И
не  только я. Как-то Лана  Верейская  пять  раз его поправляла:  "Монтсеррат
Кабалье, Монтсеррат Кабалье", все равно у него получилось Кабальеро.
     -- Ага, -- поддержал ее Маневич, -- мне Лана тоже как-то жаловалась: он
ей Масленицу  на Кипре устроил  --  под  тем  предлогом, что  греки-киприоты
православные. Она кричала:  "Басурман! Нехристь! Ты еще катание на тройках в
Лимасоле организуй!" А  когда он назвал  бельгийскую королеву Беатриче, Лана
спросила, имеет ли  он в виду  подругу небезызвестного Данте, на  что Кирюша
ответил -- мол, про ее роман с Дантоном "Рейтер" ничего не прислал.
     Кирюшины ляпы  можно было  обсуждать вечно. Это  занятие  давно стало в
редакции рутинным развлечением, о  них говорили,  когда больше не о чем было
говорить. Долгого  воспитывали и перевоспитывали. В результате  он стал чаще
улыбаться и чаще возражал: "Но ведь меня же и так все поняли".
     Лизавета вытащила из пасти принтера распечатанные тассовки -- незаметно
и навеки внедрилось это словечко в лексику "великого и могучего"...
     -- Ты очень  загружена? -- озабоченно поинтересовался  Саша. Сам он был
постоянно чем-то  занят  -- переговорами,  съемками, текстами, --  а  потому
уважал занятость других.
     -- Нет, милый,  для тебя время всегда найду!  Я получила твое сумбурное
послание. Очень рада, что Леночка нашлась.
     Маневич сурово остановил ее:
     -- Значит, послание действительно было сумбурным. Нашли тело Леночки. В
подвале.
     В комнате повисла долгая пауза. Лизавета почему-то уставилась на  экран
компьютера, где по-прежнему можно было  прочитать опус  Долгого.  Но  она не
читала --  строчки расплывались. Значит, напрасно она себя утешала.  Все еще
страшнее, чем ей  казалось.  Лизавета опустила глаза  и заметила, что руки у
нее трясутся.
     -- Как? Где? -- Она прикусила пальцы. -- Как это -- тело?!
     --  Мне  позвонил Леночкин  муж,  Валера. Вернее, он звонил  тебе, но я
сказал, что могу тебя заменить.  Его вызывали  на опознание. Леночка умерла.
От  кровоизлияния в  мозг.  Ее  нашли  рабочие.  В  подвале. Долго  не могли
опознать труп. Потом  связали неопознанный  труп с заявлениями о пропавших и
завели новое дело.
     -- Дело? Ты хочешь сказать, ее убили?
     -- Я  сказал то, что  сказал.  Умерла... -- Саша судорожно  сжал  губы,
потом  повторил  последнее  слово  по  слогам,  отчетливо и  оттого  вдвойне
страшно: -- У-мер-ла.
     -- Нет... Как это, не может быть, ты сказал, в подвале... -- Лизавета с
трудом подыскивала слова. Теперь тряслись не только руки -- она дрожала всем
телом. Ее  буквально  колотило  от  озноба, хотя в комнате  было  тепло.  От
страшной вести веяло  жутким холодом. Мысли  путались. -- Умерла  в подвале?
Как это может быть?
     --  Не знаю...  Могу рассказать  только  то, что  мне  известно.  Вчера
вечером  Валеру  вызвали из  отделения, отвезли  на опознание. Он ее  узнал.
Платье, пальто  -- вся одежда ее.  --  Маневич  помолчал,  вспоминая. -- Это
точно Леночка,  никаких сомнений.  Муж,  естественно,  в  шоке,  он  странно
говорил,  как  блаженный.  Мол,  это  она,  а  дело  закрыто,  родственникам
разрешили забрать тело. Я половину не понял, что он говорил. Но что-то вроде
этого. Я, как с ним поговорил, сразу рванул  в отделение,  даже  без звонка.
Нашел этого дознавателя, на котором висело  дело  о  пропаже.  Приятный, как
оказалось, парень,  это он всюду приметы разослал,  очень оперативно, обычно
так  быстро  не делают, потому ее  и опознали, так  что он молодец. --  Саша
славился   умением   быстро   и    качественно   налаживать   отношения    с
правоохранительными органами,  особенно  с низами, с теми,  кто  трудится на
земле. -- Хороший парень, хоть и новичок, --  повторил  свою  характеристику
Маневич и неожиданно добавил: -- В общем, сегодня он закрывает дело.
     -- Как закрывает! Как его можно закрывать, если его только открыли? Тут
же все непонятно! Они что, суки, этого не видят? Или хотят поскорее прикрыть
свою задницу?  -- не  сдержалась Лизавета. Саша от удивления даже  вскочил с
дивана  -- Зорина  не  любила  открытую  брань  и всегда  ставила  на  место
любителей ненормативной  лексики. А тут...  Впрочем, понять можно:  за  годы
работы  на телевидении  Лизавета так  и не привыкла  к  тому,  что  подход к
расследованию "глухих" дел -- а именно таким было, с точки зрения отделения,
исчезновение студийного  гримера,  --  мягко говоря, отличался своеобразием.
Ведь  Лизавета  не   специализировалась  на   криминале,  а  занималась   им
параллельно с прочими темами. Саша воспринимал все спокойнее. Что поделаешь,
жизнь -- не сахар...
     --  Конечно, подозрительно, кто спорит! У тебя курят? -- спросил  Саша.
Лизавета время  от  времени  бросала курить и  начинала  безжалостно  гонять
курильщиков из комнаты. Сейчас был период "некурения", но для дорогих друзей
она всегда делала исключение.
     -- Кури!
     Саша  вытянул из кармана операторского жилета пачку своих любимых "Лаки
страйк", щелкнул бензиновой "Зиппо", глубоко затянулся и продолжал:
     -- История, кто  спорит,  не бей  лежачего.  Тело  нашли три дня назад,
жэковские рабочие пришли выкачивать воду из подвала, приспособили помпу и...
побежали в милицию.  Это совсем другое отделение, в  центре, пятое или... не
знаю.  Те  не  сразу  прошлись по ориентировкам  на  пропавших.  А когда  их
достали,  сразу  наткнулись на Леночкину  фотографию  и  приметы. Я  говорю:
дознаватель  молодец,  быстро  сработал.  Описание-то  приметное.  И все  до
мелочей, включая одежду, совпало. Потом  экспертиза,  хорошо, что ее  быстро
провели, патологоанатомы сейчас завалены горами трупов. Вывод однозначный --
есте