х,   кто   считал,   что   в   жизни  она  лучше,  чем  в  телевизоре;  на
придерживающихся  прямо противоположной точки зрения; и на тех,  кто уверял,
что и там и там она одинаково хороша или плоха. Лизавета ни с кем не спорила
и для каждого находила вежливый, но стандартный ответ.
     -- А вот скажите, вы там наизусть шпарите? -- Летчик явно настроился на
длинное и подробное интервью.
     --  Нет,  у  нас  есть специальный  аппарат, телесуфлер,  вроде  вашего
автопилота. --  Лизавета перевела название телемашинки на  доступный летчику
язык.
     -- А, я так и думал. А слова...
     На  третий традиционный вопрос телезрителей  Лизавета ответила  раньше,
чем летчик успел договорить:
     -- Тексты я пишу сама, а информацию мы получаем от разных агентств.
     Она уже  приготовилась рассказывать, что  такое  агентства, но вмешался
болящий Савва.  Он,  еще минуту назад  такой  недвижимый,  такой страдающий,
зашевелился, привстал и скомандовал:
     -- Давайте выйдем в коридор, поговорить надо.
     Правда, в коридоре Савва опять вспомнил, что в больнице следует болеть.
Скривившись,  он прислонился к подоконнику и  далее говорил  тихим  голосом,
который вполне подошел бы для озвучивания партии умирающего лебедя.
     -- Спасибо, что навестили.
     --  Что ты!  Не стоит!  Это наш святой долг  и почетная обязанность! --
Саша попытался разбудить Саввино чувство юмора.
     Савва устало прикрыл глаза, давая понять,  что он ценит столь трепетное
отношение коллег к их обязанностям.
     -- Ну, какие новости?
     --  Да  особо никаких,  вот кабинеты  разгромили. Ярослав даже  милицию
вызвал...
     Саша  Маневич  не  успел  договорить.  Чайлд  Гарольд,  погруженный   в
собственные беды, перебил его, задав очередной вопрос:
     -- А про меня что говорят?
     -- Да особо ничего. -- Саша  незаметно дотронулся до Лизаветиного плеча
-- мол, молчи.
     -- Совсем ничего? -- Савва возвел глаза к потолку.
     -- Говорят, что отравился...
     -- Отравился?  Вот  просто  отравился!  -- В  голосе  больного  звенела
горечь, он страдал от несовершенства мира, не  сумевшего понять  и осознать.
-- Значит, просто отравился...
     -- Да, сейчас же бодяги  до  фига  продают, а ты -- любитель пропустить
рюмочку, --  невозмутимо продолжал Саша. -- Нет, все тебе очень сочувствуют,
желают скорейшего выздоровления, собираются навестить...
     -- Навестить... -- печальным эхом откликнулся Савва.
     -- Завтра, наверное, Лидочка придет со Славиком Гайским...
     -- Лидочка, со Славиком... -- уже едва слышно произнес Савва.
     --  Да не  переживай  ты так!  -- Саша, оторопев, принялся  успокаивать
друга. Но тот неожиданно пришел в себя.
     -- Отравился! -- Савва  скорчил страшную  рожу.  --  Вы меня за  идиота
держите?!   Отравился!  Рюмочку  пропустил!  Меня  отравили.  По-настоящему.
Пред-на-ме-рен-но.  -- Последнее слово  он  произнес  по  слогам. --  А  вы,
товарищи называется! Врачи и те подтверждают...
     -- Что они подтверждают?
     --  Что  это   не  просто  алкогольное  отравление.   Они  уже  провели
гемосорбцию...
     -- Уголька активированного, что ли, дали? -- подала голос Лизавета.
     -- Нет, что-то другое, --  сразу завял Савва. Он почему-то тушевался  в
разговорах с Лизаветой, особенно последнее время.
     -- У пилота тоже не алкогольное отравление.  Он же не  упился вусмерть,
просто хлебнул какой-то гадости. Да и второй твой сосед...
     -- У него вообще горло сожжено. Соляной кислоты попил!
     -- Пытали?
     -- Нет,  бутылки перепутал... Но я-то -- другое дело. Я вообще спиртное
не пил!
     Савва скрестил руки на груди и замер в ожидании надлежащей реакции.
     -- А грибы ел? -- Саша все еще не терял надежды рассмешить друга.
     Савва улыбнулся, но  моментально справился с собой, прикрыл рот рукой и
проглотил улыбку.
     --  И грибы  не  ел. Да  будет  тебе  известно, я  ничего не ел. Только
пепси-колу пил! В магазинчике на Надеждинской. Попил и еле до дому дошел!
     -- Это перспективно, сдерешь с "Пепсико" приличную сумму.
     -- Не в этом дело, и пепси тут ни при чем!
     -- Это они пусть в суде доказывают! -- продолжал стоять на своем Саша.
     --  Да  при чем  тут  суд! Я уже  прикинул, кто мог меня отравить,  вот
небольшой списочек.
     -- Еще один неуловимый Джо! -- снова вмешалась Лизавета.
     А Саша неожиданно посерьезнел.
     -- Ты действительно полагаешь, что это не случайное происшествие?
     --  Полагаю! -- снова скривился Савва.  -- Наконец-то дошло по  длинной
шее! А что мне еще полагать?  Я ничего непроверенного не ел, не пил, и вдруг
такой приступ, и врачи ставят диагноз "острое отравление".
     -- Ну,  хорошо,  допустим. И кому же ты  нужен?  -- насмешливо спросила
Лизавета. Она и сама не страдала манией величия, и другим не позволяла.
     По  дороге   в  больницу  Лизавета  еще  раз  обдумала   версию  "школы
двойников".  Ей  теперь  казалось  очень  маловероятным,  что  налет  на  ее
квартиру, погром в редакции  и Сашины подозрения насчет слежки связаны между
собой  и имеют какое-то отношение к их  работе. А тут  еще  Савва  со  своим
отравлением! Ну не могли эти "двойники" так топорно работать!
     Разумеется, каждое отдельное  событие может быть связано с  их работой.
Не  исключено,   что  милицейский  крепыш,  допрашивавший   ее  дома  и  все
приговаривавший: "А может, это  кто-нибудь  из  поклонников вашу  фотографию
искал?"  -- не так уж и не прав.  Когда милиционер повторил  это в пятый или
шестой раз,  Саша Байков  взорвался: "Вы еще  скажите,  что это  я  квартиру
взломал или нанял бандитов,  чтобы потом произвести впечатление на девушку!"
Крепыш ответил саркастическим взглядом. Он был готов принять "к сведению и в
работу" эту версию.
     Судя по всему, Савва  с  Сашей  уже  поверили в составленный против них
заговор -- за одним следят, другого отравили, к тому же разгромили редакцию.
Компот  чистейшей воды! Сама Лизавета не  была готова к такому повороту. Она
свято  и наивно верила в торжество  общемирового разума, в  целесообразность
всего  сущего  вообще и отдельных  индивидов, в частности.  Верила в то, что
разумных, здравомыслящих  и честных людей  на этом свете значительно больше,
чем  маньяков,  готовых  охотиться  за  журналистами.  Есть,  конечно,  люди
разумные  и нечестные. Из  страха  быть разоблаченными и пойти  под  суд они
могут решиться  на  крайние меры  --  и  погромщиков  нанять, и  хитрого яду
подсыпать. Только кто-нибудь когда-нибудь слышал про то, чтобы журналистское
расследование в России усадило  преступника на скамью подсудимых? Чтобы стал
актуальным  лозунг  "утром  в  газетах  --  вечером  в   Крестах"?  Газетные
разоблачения  были  эффективными  только  в  эпоху  партийной организации  и
партийной литературы.
     В нынеешние же  времена и  про взяточников писали, и про казнокрадов, и
про  убийц, и  про мошенников.  Про кого только  не  писали!  Разоблаченные,
оборудованные крепкой нервной системой,  просто игнорировали публикации.  Те
же, у кого нервишки были расшатаны в  борьбе за собственное  благосостояние,
начинали кричать о клевете, бросались  в суд  или  заказывали  статью  прямо
противоположного содержания. Все.  Пузырь, раздутый  обличителем, лопался. С
шумом. Пострадавших от взрыва не было.
     Вот интерес коммерческий, денежный, материальный -- это другое дело. За
кровный  доллар  или  рубль  и  удавят, и взорвут. Но  при  чем тут скромные
репортеры  "Петербургских  новостей"  Александр  Маневич,  Савва Савельев  и
Елизавета  Зорина?  Чей бизнес  они  подпортили?  Кому  перебежали  денежную
дорожку? А раз  не подпортили и не перебежали, то нечего бояться собственной
тени  и   видеть  "руку  криминала"  в  простых,  как  гвозди,  совпадениях.
Подумаешь, траванулся! В России в  конце двадцатого века не может отравиться
только йог, питающийся чашкой риса  в  день. Подумаешь,  квартиру  взломали!
Зарегистрированных  квартирных  краж,  разбоев   и  грабежей  год   от  года
становится  все  больше,  а  незарегистрированных  --  тем  более.  Погром в
редакции?  Тоже  скорее хулиганская выходка,  и  Фонду защиты гласности  тут
делать нечего.
     Лизавета размышляла о людской любви к тайнам, об источниках и составных
частях  этой любви и вполуха слушала, как Саша рассказывает Савве  о налетах
на редакцию и на ее собственную квартиру.
     -- Значит, и там, и там что-то искали... -- тихо и задумчиво проговорил
Савва. -- А мои кассеты?
     -- Не знаю, я только посчитал... Двадцать три, так?
     -- Должно быть двадцать пять, вместе с теми, что я передал Лизавете.
     -- Значит,  две  пропали!  -- Сашин  возглас  напоминал  победный клич.
Разумеется, он ликовал не потому, что пропали кассеты, а потому, что пропажа
подтверждала их версию насчет целенаправленных преследований.
     -- Успокойтесь, ничего  не пропало,  -- вмешалась Лизавета. -- Я просто
забыла положить кассеты  в твой стол.  Здесь они. -- Лизавета демонстративно
извлекла из сумки черную коробку и покрутила сначала перед Саввиным, а потом
перед Сашиным носом. -- Цел твой спецрепортаж из школы телохранителей!
     -- Ну  и что?  -- дуэтом  воскликнули  мальчики. Сашу и Савву не так-то
легко было обескуражить или сбить с истинного пути.
     -- Значит, не нашли то, что искали!
     -- Или нашли и  даже унесли, но мы не знаем, что именно. Кстати, я тут,
пока  лежал,  прикинул,  кто имеет  на  меня  зуб,  -- продолжал  Савва.  --
Во-первых, "Банко"...
     Времени для  размышлений у  госпитализированного  Саввы  было более чем
достаточно, и он подробно перечислил всех, кому насолил.
     Первым  среди своих недругов  Савва  назвал  председателя  акционерного
общества закрытого  типа  "Банко"  Семенова. "Банко"  -- типичная  пирамида,
каковых в России в девяностые годы было возведено больше, чем в Египте эпохи
Древнего царства. Одной  из них Савва занимался вплотную. В эту деятельность
его  вовлек один  не  в меру  активный  вкладчик  АОЗТ  "Банко", полковник в
отставке.  Пораскинув   мозгами,  полковник  сообразил,  что  их  "Банко"  с
обещанными  семьюстами  пятьюдесятью процентами годовых  -- самый  настоящий
капкан.  Свято  веря  во  всемогущество  тележурналистов,   полковник  через
знакомых  и родственников  вышел  на  Савву  и предложил вывести  жуликов на
чистую воду. Савва долго бегал  от полковника,  однако в конце концов взялся
за дело  и умудрился добиться  ареста  банковского счета  злосчастной фирмы.
Председатель "Банко"  был вынужден бежать от гнева  вкладчиков  за  границу,
причем почти  нищим:  сто тысяч  долларов, по  меркам строителей грандиозных
финансовых пирамид, -- не деньги. Теперь, спустя  годы, когда гнев обманутых
вкладчиков несколько  поутих, а правоохранительные  органы занялись другими,
не менее  опасными  преступлениями, прожившийся мошенник мог  вернуться  для
того, чтобы отомстить ретивому журналисту.
     Кандидатом в отравители номер  два был  всемирно  известный авантюрист.
Человек,  который запросто звонил  по  телефону  министру обороны  СССР, еще
когда СССР был  жив, хоть и  не совсем здоров.  Человек,  который, используя
кремлевские  связи как козыри при игре в дурака, играл в гольф и  пил кофе с
американскими  высокопоставленными лицами  и  министрами  западноевропейских
стран. Человек, который убедил могущественных московских чиновников  в  том,
что он нужен и полезен, а позже, уже  раздобыв разнообразный компромат, -- в
том,  что он  опасен  и,  следовательно,  необходим. Человек,  который дарил
женщинам  самолеты,  груженные  розами.  Человек,  который сидел  за попытку
вывезти  из России бесценные рукописи, а  потом  вышел  на свободу. В общем,
пухлощекий  Чичиков с  замашками  и  повадками Казановы. Савва несколько раз
снимал интервью и с ним, и с его адвокатами, и с  представителями обвинения.
Савва был убежден в виновности российского авантюриста  новейшей формации, и
его объективные репортажи должны  были убедить  общественность в том  же. То
есть  основания для  обиды у  знаменитого  политического жулика  были. Савва
считал, что если не сам  Чичиков-Казанова, то его сообщники вполне могли при
помощи  мышьяка  или цианида  доказать  всем  журналистам,  что определенная
позиция и конкретная точка зрения в этом вопросе опасны для жизни.
     Среди подозреваемых  числился  и  директор недавно  разорившегося банка
"Звезда".  Именно  Савва  в свое время принес на хвосте известие  о том, что
банк  переживает  временные трудности  и  намерен приостановить операции  по
вкладам. Информация  улетела  в эфир, клиенты  бросились  закрывать счета, и
"Звезда"  превратилась  в  черную  дыру.  Банкир, соответственно,  имел  все
основания  для недовольства.  Он  потом долго кричал на всех углах,  что при
помощи  слухов  можно  погубить  самый  устойчивый  банк.   Недобросовестная
конкуренция  хуже   воровства  --  это  второй   тезис,  который   отстаивал
обанкротившийся банкир.  Почему бы ему не  перейти от слов к делу, точнее, к
яду?
     Лизавета внимательно слушала грустный реестр коллеги. Потом спросила:
     -- По-моему, ты помянул не всех...
     --  Конечно,  еще  вот  бывший  председатель  комитета  по   городскому
хозяйству, он теперь в Москве обретается. Я  же когда-то сделал сюжет о том,
как он целый отель украл!
     -- Аж целый отель? -- ахнула Лизавета. -- Нет, я о другом. Почему ты не
поминаешь братьев соблазненных тобою и потом брошенных  девиц?  Саввушка,  у
них тоже есть все основания угостить тебя ядовитой пепси-колой!
     Савва надулся,  как рыба-шар перед атакой.  То  ли обиделся  на то, что
Лизавета назвала его Саввушкой, -- он и так-то собственное имя недолюбливал,
а тут "Саввушка". То ли ему не понравилось предположение насчет обесчещенных
девиц.
     -- Тебе  все  шуточки... Пока  самой не  коснется... -- пробурчал он  и
осекся.  Да, его отравили, но ведь Лизавете разгромили квартиру и кабинет  в
редакции, так что вовсе непричастным, сторонним наблюдателем ее не назовешь.
     --  Ладно,  ребята,  не  ссорьтесь.  Это  уж   точно  бессмысленно,  --
миролюбиво сказал Саша. -- У нас явно мало информации. Надо думать.
     -- Думать не вредно, а уж у меня времени думать -- море!
     -- Я говорю -- думать, кому мы могли встать поперек дороги, а не жалеть
себя  бесценного, невинно пострадавшего,  чуть не убиенного. Ребята, которых
ты в свой поминальник записал,  люди, безусловно, достойные,  серьезные, при
случае и пулю, и горсть мышьяку не пожалеют. Другой  вопрос -- мотив. Месть?
Тухлятина это  все! На черта ты  им сдался? Зачем под статью идти  за просто
так? Вот если бы  ты проведал номера их счетов на Каймановых островах, тогда
они бы  накинули  отравленный  платок  на  твой  роток.  --  Из  Саши иногда
совершенно  непроизвольно   сыпались   пословицы  и   поговорки.   Временами
получалось даже удачно.
     -- Что доктора говорят? Тебе долго еще здесь лечиться?
     Савва неохотно посмотрел на Лизавету:
     -- Дня три.
     -- Тогда договоримся так. Три дня лечись и думай. Мы тоже поразмышляем.
В конце недели возьмемся.
     С тем  и  разошлись. Савва отправился в палату к другим отравленным,  а
Саша  решил проводить Лизавету  до дома -- глянуть, что там у  нее натворили
неведомые хулиганы, а заодно звякнуть знакомому в  их отделение. Пусть лучше
он,  а  не  какой-то  там  Гена  Васильев  и  его  упитанный приятель Сергей
занимаются Лизаветиным делом.
     Они  вышли из метро "Маяковская".  Лизавета ворчала, правда, тихонечко.
Она   без   всяких   колебаний   пользовалась  журналистскими  связями   для
производственных  нужд,  но при этом считала недопустимым  использовать свой
авторитет   и   знакомства   в   личных  целях.  Саша   придерживался  прямо
противоположной  точки  зрения.  Он  полагал, что у  журналиста чисто личных
проблем не бывает.
     -- Сама посуди, если бы тебе позвонил какой-нибудь человек и рассказал,
что  неизвестные преследуют его и  на работе,  и дома, обыскивают квартиру и
офис, разве ты не обратилась бы за помощью к знакомым ментам? -- говорил он.
     -- С чего ты взял про обыск?
     -- Если все переворошили и ничего не взяли -- это называется обыск. И в
редакции был обыск, и у тебя. Так что не думай, моя милая, что все это... --
Лизавета и сама мысленно называла оба инцидента "обысками".  А вот о чем она
не должна думать, Лизавета  так и  не узнала.  Саша неожиданно остановился и
оглянулся.  Потом  сделал  два  шага, достал сигареты  и  начал прикуривать,
поглядывая в зеркальное окно какого-то офиса.
     Лизавета  тоже остановилась и терпеливо наблюдала,  как коллега щелкает
зажигалкой и  все не может высечь огонь -- хваленая  "Зиппо" то потухнет, то
погаснет.  Она   постояла  так  с  полминуты  и  уж  совсем  было  собралась
разразиться язвительной филиппикой насчет лживой рекламы. Ведь что только не
вытворял  со своей  зажигалкой красивый,  небритый любитель  "Кэмела":  и  в
водопаде купал, и о камни бил,  и в пещере терял, а  она в ответ  знай пламя
изрыгает. Саша же со своей мучается, как с дерибасом одесским.
     Однако   не   успела   Лизавета   открыть   рот   и  произнести   нечто
разительно-изящное, как ее опередил владелец  никудышной зажигалки. Почти не
разжимая губ, Саша прошипел:
     -- Не оборачивайся и слушай меня внимательно.
     -- Что? -- Лизавета инстинктивно кинула взгляд через плечо.
     --  Не шевелись. -- Шипение стало  еще энергичнее. -- Не оборачивайся и
слушай. Я опять его срисовал.
     -- Кого?
     -- Который следит! -- Саша нечаянно сломал сигарету, отбросил обломки и
продолжил:  -- Я его  еще на выходе из  метро сфотографировал. Он неожиданно
вынырнул  совсем рядом с  тобой.  Может, заметила? Приметное такое  лицо, со
шрамом и усами.
     -- Он что  же,  тебя возле эскалатора  караулил? -- Лизавету  обуревали
сомнения. Странного шпика выбрал Саша -- со шрамом, с усами. Таких не бывает
даже в  плохих детективах. Любой  мокроносый графоман знает, что у  топтуна,
филера,  соглядатая,  в  общем,  у  того,  кто  ведет  наружное  наблюдение,
внешность должна  быть неприметной.  Чем серее,  тем лучше.  Специально ищут
людей среднего роста со средними носами и средней волосатостью. А тут -- усы
и шрам, как на заказ, чтобы чаще замечали.
     -- Да нет! Он, наверное,  давно  следит за нами. Я его еще утром видел,
когда на студию  шел.  Потом он потерялся. По  крайней мере, мне показалось,
что в больницу мы  шли без хвоста.  А теперь этот тип снова вынырнул. Можешь
осторожно посмотреть, он у киоска остановился.
     Лизавета проследила за Сашиным  взглядом и  увидела высокого мужчину  в
белом  пальто  и черных брюках. У него  действительно были  длинные, стоящие
торчком усы  и шрам на правой щеке  в  виде  вопросительного знака.  Усы  --
точь-в-точь как у  фельдмаршала  Китченера.  И  вообще  он  очень походил на
располневшего  героя  колониальных  войн:  решительный   взор  серых   глаз,
смотрящих капельку  исподлобья,  крупный нос с высокой  переносицей,  крутой
излом рыжеватых  бровей. Брови чуть  сдвинуты, словно  их владелец уже отдал
приказ и теперь ждет, когда  доложат об  исполнении.  Рот  не  разглядеть --
укрыт  рыжими  же усами, кончики  светлее и  топорщатся. Разница  в том, что
главнокомандующий   британскими  войсками  в  англо-бурской   войне  Горацио
Китченер  всегда  был худ и  жилист, высушен,  выжжен африканским солнцем, а
тот,  кого  Саша  Маневич  считал  своим  преследователем,  при  росте  метр
восемьдесят  весил никак не меньше центнера и даже под  просторным пальто не
мог  спрятать небольшое, но отчетливое  брюшко. Ну  и шрама у  Китченера  не
было.
     -- Очень внешность у  него  приметная, -- осторожно  сказала  Лизавета,
разглядев Сашиного шпика. И добавила: -- Может, пойдем, посмотрим, последует
ли он за нами.
     Они свернули  на Невский,  потом  на  родную  Надеждинскую, свернули во
двор.  Человек с усами  поначалу шел  следом, потом