вала официальные, годные для эфира,  и  неофициальные, "разогревающие"
вопросы.
     -- По инструкции! -- насупился "комод".
     --  Ай-яй-яй,  как не стыдно  использовать  скрытую камеру. Я думал, вы
знаете, что  в  соответствии с законом о печати вести запись разговора можно
лишь с разрешения собеседника.
     Лизавета подпрыгнула и сиганула  в сторону -- так поступают  искушенные
герои  триллеров, почувствовав  спиной  холодное дыхание  пистолетного дула.
Разумеется,  никакого  пистолета за  ее спиной не было.  Там  стоял  Валерий
Леонтьевич и, радостно улыбаясь, продолжал:
     -- Почему вы здесь скандалите?
     -- Вас ищем! -- улыбнулась в ответ Лизавета.
     Глеб почтительно промолчал.
     -- А в чем дело? -- Валерий Леонтьевич скорчил удивленную мину.
     -- Как  в чем?  Вы же  обещали разузнать, как  там  несчастный любитель
водочки из буфета. -- Лизавета старалась  говорить обиженно и  в то же время
кокетливо, в стиле, приятном для уха постаревших покорителей сердец.
     Валерий Леонтьевич немедленно откликнулся:
     -- Да, да, помню, вот только  замотался. Здесь... -- Он  возвел глаза к
потолку,  чтобы  кто-нибудь, не дай  Бог, не подумал, будто  "здесь"  -- это
просто здесь, а не в эшелонах власти. --  Здесь такое  творится... Немудрено
забыть обо всем.
     -- Так как он?
     -- Вы были правы.  Инфаркт.  Спасти  не  удалось. Не берег свое сердце.
Такие дела.
     -- А кто он? Что он здесь делал?
     --  Он-то? Мелкая  сошка.  Второй помощник  одного  не  очень заметного
депутата,  Игоря Ивановича Поливанова. Я знаю  этот  тип  людей. --  Валерий
Леонтьевич  кривовато ухмыльнулся.  -- Они с энтузиазмом  крутились  сначала
вокруг тех, кто шумел на  митингах,  потом в Верховном  Совете  Союза, далее
перебрались  в  Верховный  Совет  России,  а  затем  их  унаследовала  Дума.
Незаметные,  незаменимые  и  восторженные.  Сателлиты.  Своего  рода  группа
поддержки,  вроде девочек  в коротких  юбочках, что  размахивают букетами на
состязаниях по американскому футболу.
     -- Имя-то у этого сателлита есть?
     -- Владимир Дедуков. Пятьдесят два года. Когда-то, очень давно, работал
в  Институте   всемирной   истории,  специалист  по  средневековью,  научный
сотрудник,  правда, младший. --  Просто  кривая ухмылка Валерия  Леонтьевича
постепенно  переросла в  ухмылку  сардоническую.  Злую,  даже злобную.  Так,
скорее   всего,  усмехались   пресыщенные   римские   сенаторы.   --   Потом
переквалифицировался на историю современности. И... сердце не выдержало.
     -- Вы иронизируете, Валерий  Леонтьевич! Интересно  почему? -- Лизавета
похлопала ресницами и вообще постаралась  сделать взгляд предельно  наивным:
что недозволено простым смертным журналистам, то позволено куклам Барби. Она
наверняка знала, что мужчины типа этого  председателя ассоциации журналистов
пустоголовым куклам Барби прощают все.
     -- Не плакать же!  Не  люблю  прихвостней!  --  По непонятным  причинам
самого себя, с удовольствием тусующегося среди важных и особо важных персон,
Валерий Леонтьевич прихвостнем не считал. -- И вообще, милая Лизавета, зачем
вы забиваете свою  прелестную головку черт  знает  чем? -- В  голосе Валерия
Леонтьевича      зазвенели     отеческие     нотки,     глаза      заволокло
мечтательно-маслянистой пленкой.
     Обычно  после  заданных  таким  тоном  вопросов  мужчины  приглашают  в
ресторан, где начинают сетовать на горькую холостяцкую судьбу. Так поступают
все мужчины, женатые в том числе.
     Он ласково, почти по-отечески приобнял Лизавету  за  талию и зашагал по
длинному коридору. Следом потянулись Славик и  Глеб. Лизавета услышала,  как
комодообразный охранник  облегченно  вздохнул.  По  сути, Валерий Леонтьевич
уводил  их  с места  репортажа.  Но  сопротивляться было бессмысленно.  "Раз
молчит гора, попробуем выведать что-нибудь у Магомета", -- решила она.
     -- А я думала, вы про нас забыли. -- Лизавета намеренно объединила себя
с корреспондентом "Огонька". -- И еще вопрос -- вы, случайно, не знаете, чем
занимается депутат Поливанов?
     -- Он, если  не ошибаюсь, в прошлом директор школы, где-то в провинции,
в  Орле или  в  Туле. Там его и выбрали. В Думе он особо не выделялся, ни  в
какие  фракции не вступал, в порочащих  связях замечен не  был, жил тем, что
выгодно пристраивал свой голос во время равновесных голосований. Его думской
темой было народное образование -- так сказать, по специальности.
     -- А помощник?
     -- Бог его знает, тоже, наверное, образованием занимался.
     --  Ах, образованием,  школами, значит,  тогда  все  ясно! --  Лизавета
вовремя  прикусила  язычок.  Никого, кажется, не заинтересовала ее  реплика.
Валерий Леонтьевич тем временем перешел к делу. Не зря  же  он обнимал ее за
талию, прогуливаясь по длинному коридору.
     -- Оставим  это,  милая  Лизавета.  Сегодня  вечером  в ресторане  Дома
журналиста будет небольшой банкет по случаю выборов. Я был бы счастлив, если
бы вы приняли мое приглашение...
     -- Это в "Трех пескарях" банкет? -- вмешался в разговор Глеб.
     Валерий Леонтьевич не  счел нужным ответить  молодому  собрату по  перу
или, если не отставать от времени, собрату по компьютерной верстке.
     -- Ой, это тот, что  рекламируют! -- Лизавета  стремительно вживалась в
образ Барби, которой прощают все. -- Я бы так хотела, так хотела пойти. Даже
по телевизору видно,  как там красиво,  но надо  лететь домой --  сегодня  в
вечернем выпуске ждут репортажи. И билеты уже есть...
     --  Понятно.  --  Теперь усмешка Валерия Леонтьевича уже  не  выглядела
злой. -- Репортаж с концептуальным определением  избирательной урны  следует
показать сегодня же. Вы  сумели обмануть  председателя: отвечая, он полагал,
что имеет дело с "проверенными товарищами". И вдруг неприятные подробности о
выборах в северной столице. Подчиненные-то, в том числе  председатель  вашей
окружной комиссии, не торопились доложить по инстанции дурную весть -- никто
не спешит получить приглашение на казнь, особенно собственную. А тут... Будь
я вашим  главным редактором, ваш  скорбный труд не пропал бы, очаровательная
леди.
     Многозначительная  тирада  шефа  независимых  журналистов  была слишком
перегружена литературными аллюзиями.  Он словно  поставил  перед  собой цель
явить миру,  а  пуще всего Лизавете, Глебу и Славику, свою образованность  и
начитанность.  Лизавета  немедленно  сообразила, что  ее  потуги  смотреться
идиоткой, благоухающей  духами "Дольче Вита", не нужны и  даже вредят  делу.
Она опять сделала умное лицо. Валерий же Леонтьевич продолжал вещать:
     --  Жаль,  что   не  присоединитесь  к  нам.  Тогда  удовлетворите  мое
любопытство --  почему  вы  так настойчиво  расспрашиваете  об  этом  мелком
деятеле от политики? Была бы известная персона --  тогда понятно... -- Задав
вопрос, он внимательно заглянул ей в глаза.
     Лизавета  выдержала  пристальный  взгляд,  потом  посмотрела на  Глеба,
который  шел на  полшага  сзади, -- тот тоже напряженно  ждал  ответа.  Экие
любопытные!
     -- Действительно! Я тоже дивлюсь, Валерий Леонтьевич. Это она меня сюда
притащила, все  никак не  могла  успокоиться!  Я  уж и так  и сяк спрашивал,
отчего ее это дельце зацепило, -- ни в какую, хоть кол на голове теши!
     --  Просто вы  посредственные  журналисты,  а она нет, -- сказал  вдруг
Славик  Гайский. -- Лизавета -- журналист классный, потому что не  ленивая и
любопытная.
     Глеб и Валерий Леонтьевич разом повернулись к нему, у обоих  вытянулись
лица -- не то от  удивления, не то от обиды. Не  каждый день корреспондентов
российского  "Ньюсуика" и  уж  тем более  патронов отечественной независимой
журналистики называют в глаза посредственностями.
     -- Боже, а я  все размышлял, умеет ли он говорить.  -- Глеб  смотрел на
Славика  Гайского,  как отец  на  двухгодовалого шалуна,  вдруг  вышедшего к
гостям с  заявлением  "я обкакался": с одной  стороны,  мальчик выучил новое
слово, а  с другой  -- следует объяснить ему, что  кое-какие секреты следует
хранить при себе.
     -- Ты  напрасно считаешь  немыми  всех,  кто  может молчать  более трех
минут.  --  В  Лизавете  всегда  было  сильно  чувство   локтя  и  классовой
солидарности. -- Не каждый же способен трещать как сорока.
     -- Вот уж не думал,  что похожу  на сию почтенную птицу, -- раздраженно
проговорил  Глеб. Он  по-настоящему  разозлился,  и  это бросалось  в глаза.
Валерий  Леонтьевич   был  спокоен,  но  хмурился.  Лизавета   поняла,   что
переборщила. Эти люди не сделали ей ничего плохого, наоборот,  помогли. Глеб
к тому же старательно  развлекал  на пресс-конференции.  Валерий  Леонтьевич
похвалил ее русский язык. А они  со Славиком обзываются и  вообще ведут себя
неподобающе, словно и не  петербуржцы вовсе. И стоит ли так рьяно хранить  в
тайне последние слова историка Владимира Дедукова?
     --  После  бессонной ночи  все  становятся злыми и непредсказуемыми. Но
мрак развеялся, и  я открою вам  секрет: я слышала последние слова господина
Дедукова. Эти слова показались мне странными, вот я и пыталась найти им хоть
какое-то объяснение.
     -- И нашла? -- все еще угрюмо спросил Глеб.
     --  Да,  конечно,  --  лучезарно  улыбнулась  Лизавета.  -- Он  сказал:
"Значит, все-таки откроют эту школу двойников" или "для двойников". В общем,
что-то  в этом роде. Согласитесь,  мало кто переживает  относительно некоего
образовательного учреждения  во время  сердечного приступа! -- Она не  стала
ждать, когда  Глеб  и  Валерий  Леонтьевич  кивнут. --  Но раз  он был такой
энтузиаст, да еще занимался реформой народного образования, то...
     --  Да,  фраза необычная. Хотя у нас в парламенте  мало  людей, ведущих
себя стандартно. Это же не собрание народных  представителей,  а своего рода
паноптикум, коллекция уродов, или, если хотите, причуд природы.
     Валерий Леонтьевич  вновь  принялся  вещать  как ни  в чем  не  бывало.
Инцидент  был исчерпан,  стороны побалансировали  на  грани холодной войны и
решили, что делить  им нечего.  Патрон российских репортеров познакомил всех
со своей теорией парламентаризма:
     --  Никто   не  сумел  точно  и   эффективно  скопировать   европейскую
парламентскую систему, так  же как  и систему разделения  властей. Оттого  и
названия измышляют афро-азиатские. Приличный  парламент так и  называется --
парламент. Но там,  где  народный  дух не приемлет  выборно-представительной
власти  -- а  Россия входит в  число таких  стран,  --  вырастают ублюдочные
образования...
     В другое  время  Лизавета  ввязалась  бы  в  спор.  Чем  плохи  датский
парламент, именуемый фолькетингом, или шведский, который называется риксдаг?
И почему русский народный дух,  вполне терпимо относившийся к псковскому или
новгородскому вече, на  котором  князей  выбирали или выгоняли -- смотря  по
обстановке, вдруг коренным  образом переменился? Но  сейчас  теоретизировать
почему-то не хотелось. Голова была забита другим.
     Что такое  школа  двойников? Неужели  наши депутаты  действительно  так
далеки  от  народа,  как  оголтело  пишет газета  "Завтра"?  Неужели  кто-то
озабочен психологическими изысками  обучения близнецов в стране,  которая за
десять лет успешно  проделала путь  от  всеобщего  и обязательного  среднего
образования к необязательному начальному? Неужели парламентарии настолько не
читают газет и не ведают, сколько в  России  просто беспризорных детей? Плюс
ко всему они, вкупе с помощниками, еще и малограмотные -- путают двойняшек и
двойников...
     Нет, ничего они не путают. И господин Дедуков, сказав "двойников", имел
в виду  именно двойников?  А  раз  он  занимался политикой, то  речь  шла  о
двойниках политических. Сколько их было в истории!  Говорят,  Рамсес  Второй
считал, что должен личным примером увлекать на бой своих воинов, а чтобы при
этом  не  рисковать,  завел  пару-тройку двойников.  О "Железной  маске"  --
брате-близнеце  Людовика "Солнце" -- написаны десятки романов. Но  там, судя
по некоторым свидетельствам, действительно родились двойняшки.
     Впрочем, политический двойник -- фигура  далеко не только историческая.
Отдельные  очевидцы упоминали двойников Сталина. Сейчас  желтая пресса вовсю
пишет  о  том, что обзавелись политическими дублерами  престарелый  Фидель и
неумолимый Саддам Хусейн. Так что двойник в политике -- это не просто слова.
     Ох,  было  о  чем  подумать, поэтому в спор  о сущности парламентаризма
Лизавета ввязываться не стала.


ЗИМНИЕ КАНИКУЛЫ

     --  Бах и  канкан --  это,  конечно,  сильно  сказано!  --  восторженно
произнес впечатлительный  Саша Маневич, отбросив в  сторону газету. Среднего
роста, крепенький, плечистый, с  простым и открытым лицом, он скорее походил
на  реалиста-прагматика. Тем не  менее именно  он  был  самым  романтичным и
мечтательным журналистом  в редакции  "Петербургских  новостей".  Нет,  Сашу
никоим образом нельзя  было назвать лентяем,  который умеет  лишь вздыхать и
грезить,   лежа   на  диване.  Он  был  романтиком  деятельным,   из  породы
первопроходцев.  Люди  этого  типа  возводили крепости-остроги  в  Сибири  и
строили кузни и избы на Аляске, именно они плавали вместе с Витусом Берингом
и Фаддеем  Беллинсгаузеном. Они умели  быть счастливыми, завидев  оскаленные
берега нового материка, умели наслаждаться ароматами неведомых земель, умели
забывать  о  сытом довольстве,  потому что  когда  человек слишком  озабочен
бытом, он не может идти через ухабы к великим свершениям.
     Саша Маневич  избежал самой тяжелой болезни, подстерегающей журналиста:
он не превратился в рано состарившегося скептика, пресыщенного  и уверенного
в том, что видел все и знает все. Саша увлеченно спускался в шахты, угольные
и сланцевые, и не для того, чтобы мелькнуть на экране в каске с фонариком, а
потому,  что его  действительно волновала  судьба шахтеров  и  отечественной
добывающей промышленности.
     Он пять месяцев пробивал командировку в Таджикистан,  пробил и съездил,
и его  серия репортажей  поражала  первобытным клокотанием чувств.  Лизавета
даже  назвала его  Ксенофонтом наших дней. Он горевал об  убитых и  воспевал
подвиги во  имя  Отечества  и гуманизма.  Он  отыскал на  Памире заброшенные
рубиновые копи  и  снял  легенду о  сокровищах. Если  бы  он  жил на  два  с
половиной тысячелетия  раньше, то стал бы  воинственным  поэтом и  мастерски
воспел бы походы Александра Македонского -- самого поэтического из воителей.
     Саша  Маневич всегда жаждал новизны  и смотрел на  мир широко открытыми
глазами.
     Нововведения и  обсуждали  Лизавета,  Саша  и  заглянувшая  в Лизаветин
кабинет  на   огонек,  точнее,  на  рюмку  молдавского   коньяка,  старейший
выпускающий   редактор  "Петербургских   новостей"   Светлана   Владимировна
Верейская  --  женщина,  с  успехом  доказавшая, насколько  верен  парадокс,
введенный  в оборот английскими  романистами:  апломб  красавицы  составляет
восемьдесят процентов  ее  красоты. Она сама  охотно называла  себя глубокой
пенсионеркой,  она  по-прежнему  работала и по-прежнему была красавицей. Еще
Светлана Владимировна была шумной  и азартной любительницей поговорить.  Она
ныряла  в беседу  смело  и безоглядно  --  так бросается  в  прорубь  зимний
купальщик, недавно обращенный в моржовую веру.
     Верейская пришла пять минут  назад  и  уже  плескалась  в ледяных водах
полемики. Последнюю  неделю корреспонденты,  редакторы, ведущие  и операторы
новостей спорили только об одном -- о грядущих новшествах.
     Вместе с Новым годом на телевидение пришло новое начальство, новая, так
сказать, метла, немедленно решившая совершенно оригинальным образом подмести
длинные  студийные  коридоры,  редакционные  комнаты,  а  заодно  и  забитый
устаревшими передачами эфир.
     Собственно, ничего  супернеординарного  не  произошло --  каждый  новый
начальник  усеивал свой  телевизионный  путь реформами и преобразованиями. К
примеру,  один  решал  объединить  все  передачи  единой  идеей,  превратить
телевизионный день в этакую тягомотную тематическую кишку. Другой, наоборот,
твердил  о типичном телевизионном времени  и требовал,  чтобы все программы,
фильмы и спектакли шли не дольше сорока пяти минут.  Сорок пять -- и никаких
гвоздей!
     Реформы  не  затрагивали  только две составляющие  части телевизионного
эфира -- "Новости" и детская программа "Спать пора" жили по старинке. Откуда
бы ни приходили телебоссы, они  подсознательно чувствовали: новости,  так же
как мультфильм и колыбельная, -- они и в Африке именно новости, мультфильм и
колыбельная.
     И вот -- проект. Великий и Могучий.
     -- Он не режиссер, он не  продюсер, он  --  десантник,  я точно  теперь
знаю. Вы посмотрите:  стратегическое планирование, центр управления полетом,
радиоперехват,  информационная  агентура,  запасной  аэродром   и,  наконец,
"телевидение  быстрого реагирования". --  Саша  Маневич теребил  в руках три
листочка -- план их будущей жизни в "Новостях".
     Действительно, все эти термины --  иные в кавычках, а иные без --  были
использованы  в  актуальной  разработке   новой   концепции  информационного
вещания.
     Накануне президентских выборов все ждут перемен. Телевизионные боссы --
не  исключение.  Каждый  канал  готовил  к  марту  что-нибудь   будоражащее,
необычное и пикантное.  Особенно в публицистической и  аналитической  сфере.
Петербург решил не отставать от Москвы.
     --  Это  какой-то  телевизионный  генерал  в  лампасах. Он  тут  пишет,
цитирую,  что  собирается  превратить  нас  всех  "в  телевидение   быстрого
реагирования,  которое  будет  формировать общественное мнение  по  жизненно
важным вопросам на  новом этапе развития России". Он  хочет, чтобы мы в эфир
ходили двадцать четыре раза в сутки, -- продолжал горячиться Саша.
     --  Ну,   положим,  не  двадцать  четыре,  а  двенадцать,  --  ввернула
справедливая Лизавета.
     -- Не  важно! Вот вы, Светлана Владимировна, можете мне разъяснить, что
такое "принцип действенного фактора" и как я должен писать "пьесу дня"?
     Верейская откашлялась:
     -- Милый, я-то старуха,  мне  что! Я им сразу сказала: я уже столько на
своем  веку  видела!  И  кукурузу  сажала  на  телеэкране,  и  петербургские
наводнения,  когда воды якобы по пояс, показывала. Я могу и умею по-всякому.
Вот вы, молодняк, как же вы это терпите?
     Слово  "молодняк" Верейская  произносила  так смачно, что комната сразу
превращалась  в зоопарк, хотелось прислушаться  и  принюхаться  -- где здесь
веселые трехмесячные медвежата и куда делся недавно родившийся лисенок?
     -- Не  переживай,  Сашенька, пьесу  дня  будем писать  мы  с Елизаветой
Алексеевной. Тебе  же  придется  стать бойцом  бригады  особого  назначения,
занятой  выпеканием горячих  новостей.  Но печь ты их будешь  так, чтобы это
помогло философски осмыслить жизнь.
     Лизавета тоже внимательно прочитала  информационную программу-максимум.
Новый руководитель плюнул бы в лицо тому, кто сказал бы, что предложенное им
"планов  громадье" очень  напоминает  план  построения  социализма  в  одной
отдельно взятой стране  или более скромный  проект разворота  сибирских рек.
Тем не менее он намеревался перестроить новости именно в этом духе.
     --  Главное,  как формулирует!  -- не мог успокоиться Саша.  -- Событие
необходимо  представить  так,  чтобы  чувствовался  нерв  -- Боже!  --  нерв
современной  жизни!  Надо  создать эффект  сопереживания! -- Он  вскочил  от
возмущения. -- Этот котище будет учить меня переживать!
     Такие или  почти  такие стоны можно было услышать  сейчас почти во всех
редакционных комнатах  "Петербургских новостей",  в телевизионной кофейне, а
также  около  близлежащих  пивных  ларьков  и  в придворных  кафе  и  барах.
Творческие и  технические сотрудники стонали, прихлебывая кофе, чай, коньяк,
пиво, мартини или джин с тоником.
     -- Ладно еще учил бы только переживать! -- печально сказала Лизавета.
     -- Что