а базаре? Живо туда!
     -- Куда? -- Маневич,  конечно, видел,  куда именно они должны прыгнуть,
но на всякий случай переспросил.
     -- На ту сторону!
     -- Я не допрыгну!
     -- И я тоже, особенно на каблуках... -- подала голос Лизавета.
     --  Никуда не денетесь,  допрыгнете...  Ага! --  воскликнул  Георгий  и
молниеносно,  почти  не  целясь,  выстрелил.  Оказывается,  агитируя  их  за
физкультуру, он успевал следить за тем, что творится вокруг. -- Есть!
     Только  тут  Лизавета  увидела  человека  на  крыше дома  напротив.  Он
прямо-таки выпал из-за башенки -- точной копии той, за которой прятались они
сами.
     -- Вот что, сначала прыгайте, а потом рассуждать будем.
     -- Говорю же, я не смогу на каблуках...
     --  Сапоги сними,  и будешь  без каблуков. -- Снова  рецепт, выписанный
Георгием, был прост, как мычание или пареная репа. -- Давай их сюда...
     Лизавета послушно стянула сапожки и отдала Георгию. Тот сунул их в свои
бездонные карманы. Там уже лежали нож и фонарик.
     -- Давай я тебя подсажу...
     И впрямь  -- прыгать с небольшого возвышения башенки было проще,  да  и
два шага для разбега там были.
     --  Не смотри, не смотри направо.  -- Георгий держал ее за  руку. Потом
отпустил. Лизавета  отошла  на  край башенки, разбежалась, оттолкнулась и...
опять зажмурилась.
     Она  открыла  глаза  уже  на другой  стороне и только тут осознала, что
такое полное, совершенное, абсолютное счастье.
     -- Прыгай, это легко! -- крикнула она Маневичу.
     Саша переминался  с  ноги  на  ногу  там,  где мгновение  назад  стояла
Лизавета.
     -- Тебе хорошо говорить!
     -- Но я же прыгнула... Тоже мне, спецназовец!
     -- Это было триста лет назад!
     -- Быстрее, у меня последний патрон! -- Георгий опять выстрелил куда-то
назад.
     Саша оттолкнулся и....
     Дальше  все  было  действительно  легко. Они  стремительно долетели  до
чердачного  окна,  проломились  сквозь  него,  словно  это  была театральная
бутафория,  и  понеслись  по чердаку.  Выход, как и  следовало  ожидать, был
закрыт -- в целях  борьбы с мелкой  преступностью, а также  с  бомжами, ЖЭКи
держат чердаки и подвалы под замком. Чертыхаясь,  Георгий всем телом высадил
дверь, они скатились по лестнице, и вот он, пьяный воздух свободы!
     Едва  оказавшись на  улице,  Саша  и босая Лизавета остановились, чтобы
перевести дух. Саша даже повалился в сугроб.
     -- Отставить, голуби мои! -- рявкнул Георгий. -- Вы что, решили -- дело
в шляпе?
     -- Да, -- честно ответила Лизавета. -- Только вот ноги мерзнут.
     --  А ну, обувайся.  -- Георгий кинул ей сапожки. -- И приоденься. Твое
пальтецо  уже ни к  черту. --  Он сбросил с плеч свою  фантастическую  белую
хламиду.
     Георгий поднял руку. Возле них остановилась темно-серая "девятка".
     -- Куда едем? -- спросил Георгий, когда они уселись  в машину. Лизавета
назвала свой адрес.
     --  У тебя  приведем себя в порядок, а потом на  студию,  -- решительно
заявил Маневич. -- Такой материал, просто убойный!
     Георгий, сидевший впереди, повернулся и с изумлением уставился на Сашу.
     -- Видишь ли... -- начала Лизавета, но не договорила.
     -- Ты набросаешь  текст, а  я  еще  покопаюсь в архиве.  Это же  волчье
логово!  Тут  выкармливают  двойников,  которые  могут изменить  Россию! Это
настоящая бомба...
     -- Для  президента... Бомба для будущего  президента, -- вяло  пошутила
Лизавета.  Она смотрела назад -- там вовсю  полыхало логово, о  разоблачении
которого с упоением грезил Саша Маневич.
     Грезы долгими  не  бывают. Всегда найдется охотник  вылить на мечтателя
ушат ледяной воды.
     -- Вы с разоблачениями повремените, ребята...
     -- Почему? -- Саша все еще витал в облаках.
     --  Я  вам  объясню.  Только  потом,   --  спокойно  сказал  Георгий  и
отвернулся.
     -- А если мы не послушаемся? -- так же вяло спросила Лизавета.
     -- Это вряд ли, вы ведь умные, я это давно понял...
     "Девятка" свернула на Литейный и встала: навстречу с диким воем неслись
пожарные машины...


ВЫПУСКНОЙ БАЛ

     Для  того  чтобы  правильно  снять  выборы  президента  России,  одного
корреспондента  и  одного  оператора  явно  недостаточно  --  так  решили  в
редакции.  В  результате  командировка  в  Москву досталась Лизавете  и Саше
Маневичу  как политически  подкованным  и технически грамотным.  За Лизавету
говорил  еще  и  опыт  предыдущих,  парламентских  выборов.  В силу  тех  же
соображений одним из  операторов стал Славик Гайский, а вторую камеру решили
доверить Ромуальду Борисовичу, человеку опытному и заслуженному...
     В  самый последний момент  Савва умудрился внушить руководству, что  на
Западе без продюсера, обеспечивающего тылы, даже в соседнюю пивную на съемки
не  ездят, а уж в  Москву... на  эпохальные  выборы... куда съедутся  тысячи
журналистов со всего мира... "Да без  соответствующей подготовки их затрут!"
--  не   уставал   повторять  Савва.   И,  ко  всеобщему  удовольствию,  его
прикомандировали к  двум  бригадам. Случай беспрецедентный --  на студии  не
любили тратиться на "лишних" людей, вроде мифических продюсеров с непонятным
кругом обязанностей.
     Оператор  --  понятно,  камеру  возит и  носит.  Корреспондент  -- тоже
понятно,  с  микрофоном  бегает.  Простыми  и   понятными  были  осветители,
водители, видеоинженеры, звукооператоры. Продюсер же -- личность загадочная,
скорее всего, тунеядец, намеревающийся прокатиться за  государственный счет.
До сих  пор не  разрешали ездить с продюсерами, а тут  вдруг разрешили  -- и
впрямь беспрецедентные съемки.
     В  Москву  все пятеро  приехали  заранее, в  пятницу,  чтобы  на  месте
осмотреться,  в  гостинице  поселиться, проверить,  заказаны ли  перегоны  и
готовы ли аккредитации.
     Народу,  пишущего  и снимающего,  было не  просто  много, а  невероятно
много. Журналисты бродили  и  ездили по Москве  табунами.  Только "Си-эн-эн"
прислало нехилый батальон особого  назначения -- человек пятьсот.  Остальные
тоже  не ударили  лицом в  грязь. Практически на каждом перекрестке в центре
российской  столицы  можно было  увидеть человека с  микрофоном, человека  с
камерой   или  человека  с  портативным  компьютером.  Что   уж  говорить  о
парламентском центре на Цветном бульваре!
     Проколов,  несмотря  на   столпотворение,   не  было.  Аккредитационные
карточки, с  цветными  фотографиями,  выдали  без всяких-яких.  Сражаться  с
охраной тоже не  пришлось:  пресс-центровские столы установили прямо в фойе.
Учли, учли прошлогодний опыт!
     Коллеги на Российской студии  подтвердили перегон. В гостиницу поселили
без  осложнений --  молодая  и  уже  уставшая  от  жизни  женщина  полистала
допотопный журнал, нашла их фамилии и выдала ключи.
     Савва,  с  удовольствием  игравший  роль усердного  продюсера,  тут  же
кинулся  к  телефону.  Проверил,  будет   ли  у  них  завтра  и  послезавтра
автомобиль, составил график поездок и монтажей.
     В субботу они поснимали предвыборную Москву. Выяснили, где будут в день
выборов  основные кандидаты.  Больше делать  было  нечего, и все отправились
ужинать в город.
     Утром  первой уехала Лизавета, ей выдали спецпропуск для съемок в школе
на Осенней улице,  где должны были  голосовать  российские верхи. Полдня она
болталась  там вместе  с десятком  других  журналистов. Со  всей  громоздкой
радио- и  телевизионной аппаратурой они расположились  в школьном коридоре и
превратили  стандартно оборудованный избирательный  участок  в  своего  рода
восточный базар.
     Как и  положено, журналистам, во избежание неожиданностей, не сообщили,
во сколько  будет  голосовать исполняющий  обязанности,  во  сколько --  мэр
Москвы и когда посетит школу на Осенней  улице семейство первого  президента
России. Поэтому они прибыли  заблаговременно: первыми, в  половине восьмого,
--  коллеги с Независимого  канала, потом,  спустя полчаса, -- все остальные
счастливцы, сумевшие заполучить спецаккредитации.
     Поскольку в  одном микрорайоне с  властью  проживала  и  оппозиция, как
демократическая, так и ортодоксальная, то журналисты рассчитывали на богатый
улов.  Пока  же  сидели  --  кто на  полу  вдоль  стен,  кто  на  скамейках,
поставленных для престарелых и ослабленных избирателей, -- и судачили.
     Судачат  журналисты  всего   мира  об  одном  и  том  же.  О  видах  на
политический урожай, о перестановках внутри телестудий, о  поведении великих
мира  сего  во  время  интервью  и о  капризах  техники.  Наконец  появлялся
очередной  "клиент".  О  его  прибытии   по   беспроволочному  репортерскому
телеграфу   предупреждали   заранее,   и   журналистский   народ,   суетясь,
выстраивался  с  камерами,  пушками, журавлями и ручными  микрофонами. В эти
минуты каждый  воевал за  себя  и свою  бригаду,  а потом все возвращались к
мирной жизни  и охотно  делились слухами,  пивом, пепси-колой,  пирожками  и
сигаретами.
     День  был  сумбурный  и удачный.  К  пяти все вернулись  на  Российское
телевидение. Савва, сидевший  в  тылу  и следивший за сообщениями  агентств,
вручил вернувшимся коллегам информационные подборки. Саша отправился  к себе
в  комнату писать  текст. Лизавета  осталась в шумной  редакции  "Российских
новостей" -- притулилась у стола, отведенного гостям.
     Отписавшись  и  смонтировав репортажи, отправились  ужинать. Операторы,
уже сытые и умиротворенные, выглядели особенно отдохнувшими, старик Ромуальд
даже поспать успел. Потом перегнали сюжеты в Петербург. Затем мальчики хором
закричали, что пора ехать в парламентский центр. Лизавета и Славик возражали
-- в декабре реальная жизнь в бетонно-стеклянном дворце  на Цветном бульваре
начиналась после полуночи.
     -- Ребята, там сейчас всего полтора землекопа из особо усердных. Да еще
гиганты разворачивают аппаратуру. Делать в центре абсолютно нечего!
     -- Мы в тот  раз приехали сразу после десяти вечера, и  то почти никого
еще не было, -- флегматично поддержал Лизавету Славик Гайский.
     Ромуальд Борисович склонялся на их сторону,  но молодость  и  энтузиазм
победили.
     -- Я устала, мне надо привести себя в порядок, не хочется болтаться там
без толку, -- заупрямилась Лизавета.
     Савва, как и положено продюсеру, нашел  выход  из  положения:  пообещал
прислать за ней машину к одиннадцати. И выполнил обещание.
     Лизавета  появилась на Цветном бульваре около  полуночи. Савва,  Саша и
операторы сидели в буфете вместе с другими журналистами. Пили сугубо суровую
водку.
     -- Здравствуй, мы уже заждались! -- улыбнулся Маневич.
     Савва  побежал  за кофе и шампанским для Лизаветы, а она окинула взором
обстановку. За три месяца практически  ничего не  изменилось. Те  же длинные
высокие столы, покрытые скатертями красного тяжелого шелка, стойки с яствами
вдоль  стен и  неприхотливое меню:  кофе, чай,  бульон,  водка,  шампанское,
бутерброды с пирожками и йогурт для язвенников.
     -- Ну, как дела?  -- Лизавета взяла  пластиковый стаканчик, наполненный
шампанским.  За прошедшие три месяца парламентский  центр  так посудой  и не
обзавелся.
     -- Записали пару интервью, -- скромно потупился Савва.
     Саша Маневич таким сдержанным не был.
     -- Знакомых лиц мало. Вот только великий Боровой явился.
     -- Толстый, мочи нет...
     Оба говорили азартно, наперебой.
     -- И болтлив не в меру. Мы к нему  подошли просто  от нечего делать. Он
такого наговорил!..
     -- Следом прикатил  аптекарь, на лимузине,  я  таких не  видел,  метров
двадцать длиной. Он хоть  и не  кандидат, как в прошлый  раз, но  тоже хочет
быть  в  центре событий.  И жена с  ним. У  жены шляпа с полями, тоже метров
двадцать в диаметре.
     -- Он  попозировал, мы  сняли. На всякий  случай,  -- осторожно добавил
Савва. Он помнил  разнос,  учиненный Лизаветой  за  оду, пропетую им в честь
аптекаря еще в прошлом году.
     -- Потом приехал кинорежиссер. А следом -- красавчик.
     Красавчиком  журналисты,  занимающиеся   коверными  съемками,  называли
первого помощника и. о. президента.
     -- Он  явно  что-то  знает...  Держался  скромнягой.  Однако улыбался и
набросившихся журналеров зычно звал пить пиво в буфет.
     -- Попил, попил и незаметно куда-то слинял. По-моему, они уже знают, за
кого проголосовали на Чукотке и в Ямало-Ненецком автономном округе.
     -- Чукчи и коряки, как тут верно заметили товарищи, -- поддакнул Савва.
     -- А  в одиннадцать,  пять минут  двенадцатого  первые цифры пошли.  На
Чукотке -- за исполняющего.
     -- Что  и требовалось  доказать... Убедились, что до одиннадцати  здесь
делать нечего?
     -- Не  то  чтобы совсем уж нечего... -- попытался  уклониться от ответа
Савва.
     Но старый, многомудрый Ромуальд не дал соврать:
     -- Как есть  нечего,  они  тут изнылись  все... Прям как на партсъезде,
только  там буфет побогаче  был да зевать  в открытую  боялись. --  Ромуальд
Борисович  с чувством опрокинул в рот граммов сто водки, крякнул: -- И водка
почище была.
     --  Саша  еще и  либерал-демократа  снял,  --  вдруг  заговорил  Славик
Гайский.  Он,  вероятно, вспомнил,  как  они  с Лизаветой вели  телеохоту  в
декабре.
     Саша рассказал о пришествии либерал-демократа:
     --  Появился,  как  обычно,  с  эскортом.  Восемь  плечистых  парней  с
мускулистыми затылками. Прошествовал  в первый ряд и  уселся строго напротив
полиэкрана. Уставился на экран.  Засветились первые цифры. Надо было  видеть
выражение его лица! Никакая компьютерная  графика не  заменит подлинную игру
страстей,  особенно политических.  Довольство сползло с него,  как перчатка.
Смотрит на свой жалкий процент и отвечает на дурацкие вопросы...
     -- Привет,  я  так и думал,  что опять увидимся.  -- Из-за  плеча  Саши
Маневича вырос Глеб из "Огонька". -- Чего ты так поздно?
     -- Нас теперь много, бригадой работаем...  Познакомься...  --  Лизавета
представила коллег. Саша по-компанейски предложил выпить за знакомство, Глеб
не отказался.
     Потом  к   ним  присоединились   человек  из   "Московских   новостей",
дама-обозреватель   из   "Литературки"  и   двое  с  радио.  Затем  компания
раскололась -- часть публики вернулась в зал. Остальные решили не  оставлять
насиженное, вернее, "настоянное"  место -- громкая трансляция позволяла быть
в курсе без  отрыва  от буфета. Глеб  отошел, потом  вернулся  с шампанским.
Хлопнула пробка. Он протянул стаканчик Лизавете.
     -- Хорошо выглядишь.
     Глеб одобрительно  осмотрел  ее  наряд. Английская двойка  -- черное  в
мелкий  желто-красный цветочек  платье  без рукавов и  в  талию, к  которому
прилагался коротенький желтый пиджачок с фальшивыми  пуговицами,  Лизаветина
мама называла его  "фигаро".  Костюм дополняли  коричневые туфли на наборном
каблучке  и  плоская сумка-ранец  тоже  коричневого  цвета.  Не Кензо  и  не
Версаче, от которых одеваются московские теледивы, но вполне элегантно.
     Глеб продолжал восхищаться:
     -- Ты и  в псевдомужском костюме  смотрелась женщиной на все  сто, а уж
теперь...  В  Петербурге,  наверное,  эпидемия  мужских  самоубийств. --  Он
поцокал языком.
     --  Почему-то мои чары действуют на столичных мужчин, а у  нас, видимо,
слишком холодно...
     -- Кстати, о самоубийствах, что там с этим?..
     --  С  кем?  -- Врать не  хотелось, рассказывать правду тоже.  Лизавета
притворилась тупицей, ничего не помнящей.
     --  Вот  что такое  девичья  память!  --  Глеб  картинно воздел руки  к
потолку,  потом посерьезнел. --  С этим  депутатским  помощником... как  его
звали? Дедуков, кажется? Так есть вести о господине Дедукове?
     --  А  что,  вы  занимались  его смертью?  -- сунулся с  вопросом  Саша
Маневич.
     Глеб повернул к нему голову, выдержал сияющий наивностью взгляд и, чуть
помедлив, ответил:
     -- Нет. По большому счету -- нет...
     -- Вот и я по большому счету нет!
     --  Надо  же, а  тогда,  в  декабре,  ты  произвела  впечатление  очень
настырной девушки...  Валерий Леонтьевич потом часто повторял -- такую, мол,
энергию да в мирных целях...
     Лизавета   не  стала  уточнять,   почему  расспросы   о   скоропостижно
скончавшемся у  них на глазах человеке показались  журналистскому начальнику
"не  мирными". Ведь, по его словам, смерть депутатского помощника была самой
что  ни  на  есть обыденной  -- от  инсульта. Точнее, от  инфаркта, инсульты
всплыли потом. Лизавета ловко сменила тему:
     -- Да! А где же Валерий Леонтьевич?
     --  Там,   где   по-настоящему  приобщают...   В   штабе   исполняющего
обязанности. Там  же и  Петюня Рюмин отдыхает... -- Глеб принялся язвительно
рассказывать, какими правдами и неправдами любители потереться вокруг власти
добывали аккредитации  в центр президентского  притяжения.  Его  едкие шутки
были вполне стандартными, отвечать не требовалось,  и Лизавета погрузилась в
воспоминания...

     Тогда,  в  субботу  утром, они  с  Сашей,  конечно же,  проигнорировали
настоятельные пожелания Георгия.
     Подгоняемая нетерпеливым Маневичем, Лизавета привела себя в порядок  за
час. Это оказалось нетрудно --  ущерб,  нанесенный  ее здоровью и внешности,
был  не  столь  уж  велик. Восстановлению не  подлежало  только  французское
пальто. Ссадины на  ногах и локтях она прикрыла джинсами и свитером, попутно
переживая, что не надела их днем  раньше. Душ помог  смыть следы усталости и
побоев, а тон и пудра -- скрыть несколько царапин на лице.
     Саша тоже сполоснулся в душе, но от макияжа категорически отказался. Он
явился на студию, блистая сиреневым фуфлом под глазом и рассеченной губой.
     -- Ой,  тебе домой  выпускающий названивает... -- пискнула, увидев его,
"телефонная  девочка" в центре информации. -- А ты где был? -- Лизавету  она
сначала не заметила.
     -- Решал  кое-какие вопросы,  -- солидно кашлянул Маневич  и  попытался
оттеснить вечно удивленную деву от вертушки.
     Та не унималась:
     --   Ведь  ты   сегодня   дежурный  корреспондент,  а  на  Надеждинской
грандиозный пожар, выпускающий в ярости...
     Ярость  выпускающего  удалось умерить -- сюжет привез другой  репортер.
Саша завладел телефоном и дозвонился до своего источника в ГУВД.
     Через два часа они были уже готовы выдать серию репортажей. В том числе
и про пожар, о котором  в официальной сводке сообщалось следующее: загорелся
дом,  поставленный на  капитальный ремонт,  жертв  нет, причины  выясняются,
скорее всего,  виноваты  бомжи.  Неофициально  же удалось  выяснить,  что на
пожарище  работают  представители   ФСБ,   найден  чуть  не  десяток  сильно
обгоревших   трупов,   несколько  свидетелей   говорят  о   серии   взрывов,
прогремевших во время пожара.
     Эффектным получился  сюжет и  про школу телохранителей, расположившуюся
как  раз  во  флигеле  одного  из выгоревших  домов,  --  странную школу,  в
спортзале  которой  занимались  люди, очень похожие  на помощников  и личных
телохранителей кандидатов в президенты.
     Лизавета  с Сашей  написали также третий сюжет -- о  покойном помощнике
депутата,  помянувшем  перед  смертью  школу  двойников,  и  об  исчезнувшей
гримерше Леночке Кац, виртуозе портретного грима. Оба скончались от инсульта
-- один в буфете парламентского  центра, вторая --  в залитом водой подвале.
Причем скончались  совершенно неожиданно. В том же сюжете рассказывалось и о
печальной   судьбе  депутата  Зотова,  впутавшегося   в  контрабанду,  и   о
преподавательнице сценодвижения...
     Лизавета сидела в своем кабинете и сочиняла заключение: "Вы увидели три
репортажа. Сгорели несколько домов, сгорели  так,  что этим заинтересовались
спецслужбы.  В  одном  из этих  домов  работала  школа  телохранителей,  там
тренировали  двойников,  их   учили  гримироваться,  двигаться,  говорить  и
действовать так, как  двигаются, говорят и действуют помощники  и  охранники
кандидатов в президенты. Те, кто знал или мог знать  об этой школе, умирали,
иногда  при странных обстоятельства