льтирует.  Так  сказать, поможет  репортеру,  теряющемуся  в  дебрях
предвыборного бизнеса. -- Маневич простодушно ухмыльнулся. -- Я  его задавил
занудством!
     Саша умел прикидываться недалеким и упорным занудой. В таких случаях он
даже говорить начинал не  то с  брянским, не то с  орловским прононсом, хотя
родился в Ленинграде и обычно речь его была чистой и грамотной.
     --  Самое  интересное,  что,  скорее  всего, реклама его  и  вправду не
волнует. Иначе  он нашел бы офис в другом районе. А  то -- дворы, дворы... Я
заподозрил неладное, еще когда  Целуев объяснял, как его найти. Второй двор,
направо, маленькая железная дверь в стене, три звонка, два притопа. Продавец
иллюзий не имеет права  обитать  в бедности -- у него никто ничего не купит.
Но мне-то что? Пусть хоть в канализации сидит.
     Маневич  с  трудом  нашел  заветный  двор,  "три  звонка,  два притопа"
сработали, и Саша  оказался  в  низенькой прихожей. Впустила его хорошенькая
пухленькая  секретарша   в  черном,   очень  деловом  костюме.  Вежливо  его
поприветствовала и  пригласила  присесть  -- мол, Олег Кириллович  пока  еще
занят. Саша послушно устроился в бархатном кресле и по старой "разведчицкой"
привычке --  он  считал  репортера чем-то  вроде  секретного агента -- начал
осматриваться.
     В    спрятанной    от     людских    взоров    конторе    политического
продюсера-имиджмейкера  бедностью и  не пахло. Целуев  превратил  занюханную
дворницкую в филиал западноевропейского бизнес-эдема: стены обиты  панелями,
дубовыми  или  под  дуб,  навесной потолок  из  коричневых реечек  превращал
недостатки  посещения   в  достоинства  --  казалось,   что  низкий  потолок
спроектирован специально для пущего уюта. Бордовые шторы на окнах, бархатные
диваны  и кресла  вдоль стен, журнальные  столики  неправильной  формы.  Все
вместе  производило  впечатление  и работало  на  имидж --  здесь  нет места
бюрократии и бумаготворчеству, здесь работают с человеческими эмоциями.
     Саша прождал с четверть часа, хотя пришел за две минуты до назначенного
времени.  Целуев,  наверное,  хотел  намекнуть,  что   навязчивый  журналист
отнимает у  него драгоценные  деловые минуты.  На  Маневича  такие трюки  не
действовали.  Как  только  толстушка секретарша  пригласила  его  войти,  он
щелкнул кнопкой упрятанного в карман диктофона и, радостно улыбаясь, вошел в
кабинет создателя политических грез.
     Олег Целуев выглядел  совсем молодым человеком, ему можно  было дать  и
тридцать,  и  двадцать  пять, и даже  двадцать, чему способствовали довольно
длинные светло-русые волосы, аккуратно подстриженные и уложенные при  помощи
парикмахерской    пенки,   возможно,   оттеночной.   Он   смотрел   на   мир
светло-зелеными, широко раскрытыми глазами  и улыбался. Саша про себя назвал
его улыбку  "оскалом  профессионального  банщика".  По  сути,  Целуев и  был
банщиком,  умеющим  отмывать темные репутации  заказчиков  и доводить  их до
полного политического блеска.
     "Здравствуйте, молодой человек.  --  Приветствуя гостя, господин Целуев
встал, предоставив  Саше возможность  разглядеть его  неприметно безупречный
костюм  и  столь  же безукоризненную белую,  с  едва различимой  голубенькой
полоской, рубашку. -- Сожалею, что не смогу уделить вам много времени".
     -- Он  выставил  меня ровно  через  пятнадцать  минут,  --  рассказывал
Лизавете  рассерженный Маневич.  -- Весь такой лощеный-лощеный, не удивлюсь,
если голубой. И ни на один вопрос толком не ответил. Я уж его  и так, и эдак
--  у него все или  коммерческая  тайна, или специфика, которую  нет  смысла
раскрывать перед профанами.
     Они  прослушали  кассету  два   раза.  Действительно,  Олег  Кириллович
продемонстрировал редкостное  умение нанизывать слово к слову в разговоре ни
о чем.
     -- Ты просто не подготовился  к  интервью,  -- сказала  Лизавета  после
второго прослушивания. -- Понесся к нему, как козлик угорелый, не зная ни  о
его контракте с Леночкой, ни о том, что он ее увез.
     -- Я же на разведку  ходил, -- надулся Саша. --  Да и ничего бы  это не
дало.  Я ведь его прямо о Леночке спросил, а  он что? Сначала вздрогнул, как
испуганная кляча, говорит  "не помню...". Потом вспомнил, сказал, будто увез
ее,  чтобы она  попудрила  для съемок  доверенное лицо этого...  московского
олигарха. Якобы у него заказ на съемки анонса. Ну ты знаешь, олигарх скоро у
нас появится, приезжает на какой-то автопробег. Вот они и делают раскрутку.
     -- И что это нам дало?
     -- Две вещи. Мы знаем, что он лжет, и мы знаем,  что он боится. Когда я
выходил, остановился в приемной -- попрощаться с секретаршей, -- а у  нее на
столе  сразу  селектор заверещал. И этот  деятель  нервно  так, с  матерком,
просит пригласить какого-то Спурта. Или Спрута.
     --  Ты мне  этого  не  рассказывал раньше...  -- с  подозрением сказала
Лизавета.  Саша,  как человек  увлекающийся,  мог  прифантазировать  две-три
детали, чтобы его визит не выглядел таким уж бесполезным.
     -- Я не разобрал.  Секретарша сразу  убрала  громкую  связь.  Я  тут же
нагнулся -- якобы завязать шнурки,  чтобы не маячить у нее на глазах. А  она
односложно отвечает: "Хорошо,  Олег Кириллович", "Да, Олег  Кириллович", "Он
еще вчера  звонил и  просил  передать,  что  концы вычищены".  Главное,  эта
девчонка  такая чинная,  прямо пионерка-отличница, а от  его "ядрить тебя  в
корень" даже не покраснела. Со мной-то он аристократа разыгрывал...
     -- Факт, конечно, прискорбный и примечательный, --  Лизавета  прикусила
губу, -- но нам он ничего не дает.
     --   Почему  это?  --  живо  возразил  Саша,  не  любивший   признавать
собственные промахи. -- Он начал искать этого Спрута сразу после того, как я
его спросил про Леночку. Да и  смутился он очень, врал, что не знает ее.  Не
так уж сложно проверить все, что он там наговорил.
     -- Возможность проверить  его  правдивость...  --  задумчиво произнесла
Лизавета.  -- Этим займешься  ты...  Выясни,  были ли  в  тот  день  съемки,
снимался  ли  этот помощник олигарха у  Целуева и так  далее,  не  мне  тебя
учить...
     -- Это точно,  --  удовлетворенно хмыкнул Маневич.  --  Я  еще и Спрута
поищу. А что будешь делать ты?
     -- Болтать по телефону и  пить кофе,  --  честно ответила Лизавета.  --
Поговорю  с  коллегами  твоего  Целуева,  он  же  сказал,  что  окончил  наш
университет. А насчет Спрута-Спурта  меня гложут сомнения. Может, это вообще
не человек, а какой-нибудь рекламный прием -- ускорение перед финишем...
     --  Ага,  и этот прием  уже докладывал, что концы вычищены! --  Маневич
встал и  решительно затолкал  диктофон  в  карман. --  Ладно, пойду наводить
справки насчет олигарха...
     Коллегу  и к  тому же однокурсницу  Целуева  Лизавета  нашла  прямо  на
студии.  И  даже  договорилась  попить  с нею кофе --  в студийной  кофейне,
которую еще в эпоху  застоя окрестили  кафе "Элефант". Наверное, потому, что
телевизионная публика  ходила в кафе не только и не столько для того,  чтобы
перекусить (конечно, попадались и такие оригиналы, но их  было крайне мало).
В  основном в  кофейню  ходили,  чтобы  свободно  общаться  и,  уподобившись
Штирлицу,  отдохнуть от  работы  в  тылу врага. Ведь  бойцы  идеологического
фронта  все, как  один, были  либералами и вольнодумцами. А в кофейне  можно
было  вести разговоры о  вольности,  недопустимые  на рабочем  месте. Теперь
вольнодумство практикуется  без  отрыва  от  производства,  назначение  кафе
изменилось, а название осталось.
     Лизавета вошла  в "Элефант" и огляделась. Все как  всегда. Как и должно
быть в кофейне  на  Петербургском телевидении в половине восьмого вечера. За
дальним угловым столиком тесной кучкой  сгрудились  и гомонят операторы,  на
столе перед  ними --  бутылка  водки  и  недопитые  стаканы с кофе.  Суровая
действительность (сок в  кофейне бывает не каждый  день) научила их запивать
водку напитком из солнечных аравийских  зерен. За  соседним  столом пьет чай
очень  красивая  дикторша.   Строгая,  подтянутая,  аккуратная  --  в  кафе,
обставленном  столами  и стульями,  крытыми  убогим советским  пластиком,  с
обгрызенным  стаканом в  руке,  она кажется  инопланетянкой или,  по крайней
мере, иностранкой. Поодаль пьют свой вечерний кофе бухгалтер и экономист.
     Лизавета подошла к строгой дикторше.
     -- Привет. Нашу социологиню не видела?
     -- Бог миловал, -- пожала плечами дикторша.
     Когда-то  социологическая  служба Петербургского  телевидения,  получив
заказ руководства,  с  цифрами в  руках доказала,  что иметь  в штате  такое
старомодное явление, как  дикторы, объявляющие программу передач,  не просто
не выгодно,  а  стыдно. Потом  социологи  представили  рейтинг  дикторов,  и
красавице досталось последнее  место. С той поры  прошло уже немало времени,
но она по-прежнему не жаловала социологов.
     Лизавета взяла кофе и устроилась рядом с дикторшей.
     -- А еще какие новости?
     --  Уволят  нас всех  в  ближайшее время... Уже "наследнички" приходили
осматривать помещение.
     -- Ерунда. -- Лизавете не хотелось ее утешать.
     -- Как сказать, может, я к вам перейду...
     -- Ты же не любишь суету и беспорядок...
     -- Придется полюбить.
     Внезапно дикторша выпрямила спину и растянула губы в  улыбке.  Лизавета
сразу поняла, что пришла социологическая гранд-дама, с которой у нее и  была
назначена встреча в кофейне.
     -- Здравствуйте, Лиза... Здравствуйте, Леночка...
     Студийный социолог была молодой женщиной. Тем не менее многие  называли
ее гранд-дамой или весомым специалистом. Она и  выглядела весомо  -- минимум
центнер живого веса  плюс  острый  как  бритва ум, густой бас и  супермодная
одежда.  Она не боялась носить велосипедные трусы, бархатные леггинсы,  мини
на грани дозволенного и прозрачные блузки. Спокойно говорила художественному
руководителю  студии  и  любым  шеф-редакторам все,  что  она думает  об  их
грандиозных   проектах.  Виртуозно   материлась   и  артистично   составляла
убедительные докладные записки,  в которых подвергала сомнению разнообразные
начинания и громила все и вся. Словом, она действительно была социологом.
     --  Ты  хотела  меня  видеть?  Редкий случай.  Сейчас  кофе  возьму. --
Социологиня  уплыла к  буфетной стойке и вскоре  вернулась  с чашкой  кофе и
тарелкой,   перегруженной   пирожками   и   бутербродами.   Чрезмерный   вес
представительницы  самой  модной  науки  на  телевидении  не  был  связан  с
болезнью, его причина коренилась в жизнелюбии и обжорстве гранд-дамы.
     -- Пойду, пожалуй. -- Вечно сидящая на диетах дикторша скоренько допила
свой чай и удалилась.
     -- Я хотела бы кое-что выведать, Людмила Андреевна, -- сразу призналась
Лизавета.  С  умной  женщиной  лучше играть в открытую.  -- Вы  же факультет
психологии заканчивали году в восемьдесят восьмом?
     -- Где-то так... -- хмыкнула гранд-дама.
     -- Значит,  должны знать  некоего  Целуева...  --  Лизавета  произнесла
фамилию политического продюсера очень вкрадчиво.
     -- Кто же  не  знает старика  Целуева!  -- рассмеялась  социологиня. Ее
смех,  отдаленно  напоминающий  грохот  волн, разбитых волнорезом,  произвел
сильное впечатление на операторов.
     Они  замолчали,  на  минуту  забыв  о  своих  творческих  горестях,  --
подвыпившие операторы всегда погружаются в невеселые разговоры о собственных
загубленных и упущенных возможностях:  кого в  Голливуд  приглашали, за  кем
Параджанов охотился, звал снимать "Цвет граната", за кем Тарковский...
     В наступившей тишине следующую фразу социологини услышали все:
     -- Целуев -- это тип!
     -- В каком смысле?
     --  Цельный  человек, всегда знающий, чего он хочет  и как именно этого
"чего"  можно  добиться.  Он учился  на  нашем  курсе. Маяком был, образцом.
Комсорг, отличник,  активист. Женился на  дочке секретаря обкома, правда, не
первого.  В  аспирантуру  прошел  на  "ура", диплом  защищал  по  социальной
психологии, но  потом переметнулся на  кафедру психологии политической,  что
позволило  ему  впоследствии  стать   преуспевающим  консультантом.   Открыл
какую-то фирму. А почему  нет? Знакомства тестя плюс модная специальность...
-- Социологиня погрустнела. -- Так чем же тебя заинтересовал этот красавчик?
     -- Он занимается предвыборной кампанией  одного человечка. --  Лизавета
предпочитала говорить правду, когда могла.
     --  Да,  да, я  слышала,  -- закивала Людмила  Андреевна, -- мне Игорек
говорил.
     -- Игорек? -- переспросила Лизавета.
     -- Его лучший друг по университету, а теперь злейший враг...
     -- Вот как? И что случилось?
     -- Понятия  не имею. Я не уточняла. Знаю только, что Олежек способен на
все, а Игорь его конкурент...
     -- В смысле?..
     -- Тоже  зарабатывает предвыборными и  политическими консультациями, он
меня  как-то  нанимал для социологического обеспечения  проекта.  Там  ходят
хорошие  деньги.  -- Гранд-дама погрустнела еще больше,  уголки  пухлых  губ
опустились, из  обширной груди вырвался тяжкий вздох. -- У нас, считай, весь
курс  на научной политике  кормится.  Или  наукообразной.  --  Телевизионный
социолог   умела  быть  честной,  когда  это  не  угрожало  ее  собственному
благополучию.
     Лизавета  была  довольна  собой  --  именно на такую  информацию она  и
рассчитывала,  раскапывая старые  связи господина  Целуева.  Телефон Игорька
Людмила Андреевна помнила наизусть.
     -- Его  компания называется "Перигор",  двести тридцать четыре -- сорок
пять -- шестьдесят семь.
     -- "Перигор"? -- удивилась Лизавета. -- Он  имеет какое-то  отношение к
этой старой французской провинции?
     --  Я  тоже сначала не поняла, что  это  тонкий  намек  на  знаменитого
выходца из Перигора, Шарля Мориса де Талейрана...
     Лизавета чуть не поперхнулась кофе.
     --  Он  выбрал   имя  великого  политика,   умудрившегося  послужить  и
директории,  и Наполеону, и Людовику,  причем в  одном и том  же качестве...
Очень грамотно. Должно понравиться  нашим  политикам...  Если они,  конечно,
разберутся...
     -- Политикам можно разъяснить, -- подхватила социологиня. -- За  что ты
мне   нравишься,  так   это   за  умение   быстро   соображать.  Ну   и   за
образованность...
     -- Что есть, то есть. Только образованный человек может  оценить знания
ближнего... -- не стала скромничать Лизавета.
     --  Хотела  бы  я  знать,  почему  тебя  волнует  Целуев...  --  Ответа
социологиня не дождалась и на прощание пропела: -- Подловить  его трудно, он
тоже умный и образованный.
     -- Поживем -- увидим, -- самоуверенно бросила Лизавета  и отправилась к
себе  -- дозваниваться до основателя фирмы имени  ударника  дипломатического
труда Шарля Мориса де Талейрана-Перигора.
     Впрочем,  на  кнопки  аппарата она  давила  напрасно.  Номер  234-45-67
молчал. Видимо, "перигорцы" жили по европейским обычаям -- в восемь вечера в
их конторе уже никто не подходил к телефону.


ПЕРВАЯ ШПАРГАЛКА

     Петербург  прекрасен в  любое время  года.  Разумеется,  для  тех,  кто
понимает.  И  для  тех,  кто  может  любоваться  редким простором  площадей,
проспектов  и  даже боковых  улиц, гармонией  фасадов  и  державной красотой
дворцов  и  памятников,   не  обращая  внимания   на  пыльные  бури   летом,
несвойственные  морскому климату  города,  и очень  даже свойственные метели
зимой.
     Утро выдалось солнечным, и  имперская  столица,  построенная для  того,
чтобы блистать, заулыбалась всеми своими бесчисленными ртами -- даже такими,
которым улыбаться вовсе не полагается: чугунными щербинами поваленных оград,
пробоинами  в дворцовых окнах, дырами в  стенах домов  и провалами мостовых.
Впрочем,  щербины, дыры  и  провалы --  это  частности,  а  если не обращать
внимания на частности, в остальном все было хорошо.
     Солнце --  самый  большой во Вселенной  сторонник равенства -- радовало
богачей   и  бедняков,  эмансипированных  дам  и  настроенных  на  домострой
мужичков, сплетничающих старух и хулиганистых мальчишек.
     Сославшись  на  солнечную  погоду,  директор  компании  "Перигор" Игорь
Кокошкин  предложил Лизавете прогуляться, а заодно и побеседовать. Когда она
позвонила  в компанию имени  Талейрана  и спросила  господина Кокошкина, тот
подошел  моментально. Он словно ждал ее звонка. Едва Лизавета представилась,
тут же закричал "Да, да, конечно, знаю", немедленно согласился встретиться и
даже не  спросил, зачем он вообще нужен  ведущей теленовостей. В  целом, вел
себя как  очень отзывчивый  товарищ, прямая  противоположность своему другу,
буке и забияке Целуеву.
     Лизавета  появилась  на углу  Восстания и  Невского  точно  в  срок,  в
половине одиннадцатого. Господин Кокошкин уже поджидал ее.
     Он  действительно  не походил на коллегу и приятеля.  Высокий,  плотный
шатен,  некрасивый, с  грустными  глазами бассета, косолапый  и неуклюжий  в
своем мешковатом костюме, будто специально сшитом "вне  моды,  вне времени и
вне страны". Но  абсолютными антиподами они с Целуевым  не были. Обаятельная
улыбка  и проникновенный, заглядывающий  в душу взгляд -- вот что выдавало в
двух товарищах представителей одного клана.
     --  А вы в жизни гораздо обаятельнее, чем на экране. И не такая злючка,
-- начал профессиональный психологический разбор консультант по политике. --
Почему  вы  столь  неулыбчивы в  эфире,  столь сосредоточены  на том, о  чем
говорите?
     --  А  на чем  я  должна  сосредотачиваться -- на подсчете  пролетающих
гусей?
     У них были разные профессии. Консультант "вскрывал" собеседника ласково
и с подходцем,  мог  не спешить,  Лизавета же, привыкшая к вечной  диктатуре
эфирного  дефицита  времени,   действовала   напрямик,   резко,  чаще  всего
нелицеприятно.
     -- Нет, при чем тут гуси? Просто можно мягче, нежнее...
     -- Ага,  нежненько  так  рассказывать  о захвате  заложников, очередном
взрыве,  банковской  афере  или  многомесячной  задержке  зарплаты!  Вам  не
кажется, что в этом случае ласковая улыбка моментально  превратиться в оскал
дебила?
     --  Я  же  и  не  утверждаю, что  улыбаться надо  всегда.  --  Психолог
немедленно  уступил  даме  и  сменил тему:  --  Я, вообще  говоря,  из ваших
поклонников, вы очень сильно работаете, мощно, производит впечатление...
     Лизавета не  обратила  внимания на "барскую похвалу" так же,  как тремя
минутами раньше пропустила "барский гнев".
     Какое-то время они молча шли по Лиговке.
     -- Не могу  понять, зачем я вам понадобился, -- опять  заговорил  Игорь
Кокошкин. Он,  вероятно,  был  из  породы  болтливых знатоков  человеческого
сознания и подсознания.
     -- А я думала, вам Людмила Андреевна все рассказала, -- воспользовалась
домашней  заготовкой  Лизавета.  Она   сразу   решила,   что   поразительная
сговорчивость совершенно  незнакомого и  занятого  человека  не  может  быть
беспричинной. Причина -- предупредительный телефонный звонок однокурсницы.
     -- Ох уж эти  мне журналисты, все время зрят в корень, -- не растерялся
печальный Кокошкин.
     -- И никак  не могут заткнуть фонтан. --  Лизавета решила не  пояснять,
какой именно фонтан.
     -- И начитанные, черт подери...
     --  Выпускники  одной  альма-матер,  --  пошла  на  мировую   Лизавета.
Пикировка мешает расспросам, а она все-таки встретилась с главой "Перигора",
чтобы узнать как можно больше о его скрытном коллеге, о его друге-враге.
     Приступить  к  допросу немедленно  не получилось.  Дорогу  им преградил
мастодонтистый желтый  броневик --  инкассаторы, почему-то  в неурочный час,
утром, приехали  в банк  с  благостным  названием  "Покровский".  Броневичок
поставили   на  тротуаре,  чтобы  бравым  охранникам  в  милицейской  форме,
бронежилетах  и  с  автоматами  было  удобнее  отбиваться  от  потенциальных
налетчиков.
     Один  из стражников  грозным взглядом остановил Лизавету,  попытавшуюся
проскользнуть  в узенький  проход  между  броневиком  и стенко