Сканирование: Янко Слава 
yanko_slava@yahoo.com || http://yanko.lib.ru/ | http://www.chat.ru/~yankos/ya.html | Icq# 75088656
update 1/4/04
    
    ЕВРОПЕЙСКИЙ ГУМАНИТАРНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
     ФИЛОСОФСКО-КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКИЙ ЦЕНТР "ТОПОС"
     НЕМЕЦКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ ЦЕНТР им. ГЁТЕ (Минск)
ПОНИМАНИЕ и СУЩЕСТВОВАНИЕ
    Сборник докладов международного научного семинара
   Минск
     Издательство Европейского гуманитарного университета
    Пропилеи 2000
     HI. ГЕРМЕНЕВТИКА ЗВУЧАНИЯ
    ГУЧИНСКАЯ Н.О. МЕТАФОРА КАК ИНСТРУМЕНТ ТОЛКОВАНИЯ ............ 119
    Вольский А. ГЕРМЕНЕВТИКА ПОЭТИЧЕСКОГО ТЕКСТА................... 125
    МАЦЕВИЧ М. Я. ГЕРМЕНЕВТИКА ЗВУЧАНИЯ ................................... 132
    

ОТ РЕДАКТОРА	39
I. ПОНИМАНИЕ И СУЩЕСТВОВАНИЕ	47
Границы понимания и слушания (способности слышать) Чужого. Б. ВАЛЬДЕНФЕЛЬС	49
1. Парадокс понимания Чужого	50
2. Смысл и понимание	57
3. Испытания чужести	61
4. Формы непонятности	96
5. Непонятность внутри понятного	109
Негативность понимания Другого в экзистенциальной аналитике М. Хайдеггера. Е. В. БОРИСОВ	161
I	162
II	173
К герменевтике события у Хайдеггера и Бахтина1 Т. В. ЩИТЦОВА	210
Другое будущее или тайна смерти (размышления о двух стратегиях существования) О. Н. ШПАРАГА	239
III. Между Хайдеггером и Левинасом: отношение с Другим	280
Различие и тождество как принцип организации тела и души (ПЛАТОН, ЛЕЙБНИЦ) А. А. МЕЛИКЯН	335
Понимание другого как самопонимание в русской религиозно-философской традиции Г. Я. Миненков	388
Гетерофония как модель коммуникации  (опыты прочтения Философии П. А. Флоренского) И. М. клецкова	451
Консенсус или конфликт? Проблема понимания в концепциях Ю. Хабермаса, Ж.-Ф. Лиотара, Ф. Джеймисона А. Я. САРНА	480
Понимание и познание В. Ф. Берков	538
II. ПОНИМАНИЕ И ПОЗНАНИЕ	539
Диалектическое решение проблемы понимания в философской герменевтике А. Н. Шуман	596
Непонимание и несуществование: МОДУС ДИАЛОГИЧЕСКОЙ РЕФЛЕКСИИ Д. В. Майборода	643
Дискурс философии	644
Ситуация с рефлексией	649
Понятие рефлексии	657
О несуществовании и непонимании	667
Проблема философской аргументации в диалогике Э. Левинаса С. В. ВОРОБЬЕВА	678
М. Бахтин, X. Борхес и современная наука (попытки поиска взаимосопряжения) И. А. МЕДВЕДЕВА	745
Проблема свободы интерпретирующего (к вопросу о рецепции идей киркегора на русской почве) А. А. Легчилин	768
Метафора как инструмент толкования Н. О. ГУЧИНСКАЯ	800
III. ГЕРМЕНЕВТИКА ЗВУЧАНИЯ	801
Герменевтика поэтического текста А. Вольский	837
Герменевтика звучания М. Я. Мацевич	876
    
    
   
ОТ РЕДАКТОРА
    В сборнике представлены материалы международного семинара "Понимание и существование", проходившего в 1998 г. в Минске. Семинар был организован Философско-культурологическим центром "Топос" Европейского гуманитарного университета и позволил продолжить обсуждение вопросов, затронутых на предыдущем международном семинаре (см.: "От Я к Другому: проблемы социальной онтологии в постклассической философии", Минск: "Пропилеи", 1998).
    Наряду с разнообразием тематики публикуемых докладов, все они объединены одной задачей прояснения и анализа феномена понимания, ставшего центральной темой в философии XX ст. в результате происшедшего на рубеже веков герменевтического поворота в философском мышлении. Программа семинара позволила обсудить различные подходы к освещению проблемы понимания, разрабатывавшиеся в западноевропейской и русской философской традициях.
    Доклады в сборнике распределены по трем разделам:
    I. Понимание и существование - раздел открывается докладом немецкого феноменолога Бернхарда Вальденфельса и в различных вариациях обнаруживает необходимость взаимодействия феноменологической и герменевтической рефлексии;
    II. Понимание и познание - раздел посвящен герменевтическим аспектам научной деятельности;
    III. Герменевтика звучания - доклады, включенные в последний раздел, обращаются к смысловой функции звучания, явственнее всего обнаруживающейся в поэзии и музыке.
5
I. ПОНИМАНИЕ И СУЩЕСТВОВАНИЕ
    
Границы понимания и слушания (способности слышать) Чужого. Б. ВАЛЬДЕНФЕЛЬС
   1. Парадокс понимания Чужого
    Новейшая герменевтика, начинающаяся с Хайдеггера и развитая Гадамером, придает пониманию большое значение. Понимание, опирающееся на предпонимание и имеющее целью углубление взаимопонимания, касается как личностного существования, так и наших совместных традиций и институтов. Значение герменевтического предприятия невозможно ни в коем случае оспорить, однако же универсальная претензия, заявляемая герменевтикой, нуждается в критической перепроверке.
    При рассмотрении интерсубъективности с точки зрения Чужого Гуссерль говорит о "доступности в рамках непосредственно недоступного, в модусе непонятности" (Ниа XV, 631). Данная формулировка напоминает хорошо знакомое нам определение опыта Чужого как "подтверждаемой доступности оригинально недоступного" (Нuа I, 144). В обоих случаях речь идет о парадоксе такого феномена, который кажет себя, одновременно ускользая. То, что модус непонятности обозначается как подлинная форма недоступности, связано с тем, что феноменология аналогично герменевтике ориентирована на смысл. В случае опыта Чужого Гуссерль тоже занимается истолкованием смысла - а не всего лишь существованием или познаваемостью Чужого, - который посредством Чужого делается очевидным в опыте. Можно было бы переформулировать упомянутый парадокс следующим образом: речь идет о понятности непонятного, т. е. о понятности, которая как раз не отменяет ту самую конститутивную непонятность.
    Решающим для феноменологии Чужого становится в таком случае вопрос: совместима ли ориентация на смысл, составляющая лейтмотив интенциональности, с парадоксом опыта Чужого, который весьма настойчиво пропагандируется самим Гуссерлем? Этот вопрос может быть отнесен и к герменевтике в стиле Гадамера, поскольку и она руководствуется ориентацией на смысл, вытекающей из задачи понимающего истолкования Dasein и традиционных исто-
7
    рических свидетельств. Так, у Гадамера обнаруживается определенное напряжение, сходное с тем, которое встречается в теории опыта Чужого у Гуссерля. С одной стороны, герменевтика, аналогично тому, как это обнаруживается уже у Дильтея, находит свое место "между опытом Чужого и освоенностью", с другой стороны, она совершенно определенно стремится к "преодолению чужести" на пути понимания1.
    Кульминацией моих собственных размышлений, к которой я постепенно приближаюсь, является мысль, что Чужое определенно располагается по ту сторону смысла и понимания. Момент антифеноменологии и анти-герменевтики в таком случае обязателен для того, чтобы сохранить за Чужим его чужесть. При этом мне кажется, что феноменология Чужого у Гуссерля, которая находит свое продолжение у Левинаса, делает в значительной мере возможным такое выхождение за пределы феноменологии и герменевтики в отличие от теории понимания Чужого у Гадамера. В то же время необходимо обратить внимание на то, что и поздний Хайдеггер отдаляется от герменевтики Dasein. Чтобы выразить эту мысль еще ясней, скажем, что ответ и слушание Чужого, которые находят свое место в том числе и у Гадамера, правда, слишком незначительное место, не являются всего лишь ингредиентом понимания Чужого и взаимопонимания с Другим. Чужое усмиряет изрядную эйфорию понимания и взаимопонимания. Чужое ставит под вопрос всякий смысл.
   2. Смысл и понимание
    Начну с предварительного понятийного прояснения, дабы наметить границы, в которых движется герменевтика. 1. Понимание всегда имеет дело со смыслом таким образом, что нечто как нечто схватывается, понимается или истолковывается. Такое различие между предметом и значением, которое знакомо нам из самых ранних текстов Гуссерля, обозначается Хайдеггером герменевтическим как. Смысл, таким образом, для начала означает понятность типа греческого логоса. 2. Понимание вплетено во взаимосвязь взаимопонимания по существу, в гомологию. В противоположность двузначному отношению понимания: некто нечто понимает, взаимопонимание образует трехчленное отношение: некто договаривается о чем-то с другими. 3. С одной стороны, противоположностью взаимопонимания является разногласие: нечто понимается иначе, чем предполагалось, с другой стороны, - непонимание, когда понимание натыкается на препятствия и границы. Разногласия в таком случае оказываются продуктивными тогда, когда они открывают новые смысловые перспективы: так, в языке например, необходимо про-
[8
]водить различие между ошибками, которые просто нарушают правила, и теми, которые их изменяют. 4. Понять можно не только языковое высказывание, но и действия, телесное поведение и телесное выражение. В соответствии с этим Гельмут Плесснер и развивает свою "герменевтику чувств". 5. Понимание постоянно совершается в более или менее формальных/неформальных рамках, признание которых указывает на отношение и процессы власти, так как всякие рамки, делающие возможным смысл, разделяют то, что фактически может и не может быть сказано. Здесь необходимо вспомнить о следах политической герменевтики, которые обнаруживаются у Гоббса, Спинозы, М. Вебера или Фуко, но их бесполезно искать в рамках чистого свершения смысла и истины внутри "Истины и метода".
   3. Испытания чужести
    Задача феноменологической философии заключается в том, чтобы не только говорить о свершении, но и "делать зримым с помощью слов"2. Чужому, не проходящему сквозь эту процедуру, угрожает опасность остаться недооцененным. Следующие примеры могут продемонстрировать то, о чем идет речь, когда мы говорим о Чужом. Речь идет о свидетельствах чувств, которые требуют thick description в смысле Клифорда Гирца.
    Договор о захвате. - Это пример из колониальной истории, который имеет отношение к захвату страны как элементарной форме присвоения. В Декрете испанского короля 1514 г. детально описано, какие меры должны приниматься во внимание в случае захвата чужих стран:
    "Меры, которые должны быть Вами соблюдены при захвате стран и их частей, открытых Вами, должны быть следующими: Если Вы находитесь в стране, которую Вы открыли, то перед публичным нотариусом и по возможности самым большим числом известных свидетелей от Нашего имени приводится в исполнение акт вступления во владения, в связи с чем требуется срубить деревья и кусты или выкопать ров, поскольку имеется намерение построить небольшое здание, которое должно будет стоять на том месте, где находится закрывающая вид возвышенность или большое дерево; Вы должны будете указать, в скольких милях оно приблизительно находится от моря и в какой местности, и какие обозначения имеются для этого; и там Вы должны установить виселицу и дать распоряжение на тот случай, если кто обратиться к Вам с жалобой, и как наш капитан и судья Вы должны дать совет и вынести решение по этому вопросу, так как Вы полностью захватили упомянутое владение; и это имеет силу для всякой области, в которой Вы захватили
[9]
    имение; и для всякого района и провинции или острова, о котором Вы должны представить свидетельство, подписанное упомянутым нотариусом правдоподобным образом"3.
    На заднем плане этих изощренных методов находится римское право, которое обосновывает законность вступления во владение (occupatio) тем, что не существует никакого прежнего владельца, который возражает и подает жалобу. И все-таки, на каком языке и в какой форме могли бы пожаловаться так называемые местные жители? Жалоба, предусмотренная Декретом, уже предполагает легитимность захвата страны, включая испано-римскую правовую традицию. Правила игры и языка навязываются силой, Чужое оказывается уже институционально присвоено еще до всякой договоренности. Как можно судить об этом иначе, если Колумб в своем бортовом дневнике лапидарно заметил, что при захвате страны ему никто не возражал?4
    Магия изображения. - Этот пример ведет нас в область западного исследования религий. Я ссылаюсь на замечания Витгенштейна по поводу известного исследования магии и религии, принадлежащего Фрезеру и опубликованного в 1931 г. под названием The Golden Bough. В нем, к примеру, осуждается магическое обращение с изображениями, критика которого будет, без всякого сомнения, иметь отношение к восторгу от прикосновения, существующему в рамках традиционной христианской набожности. Витгенштейн замечает по этому поводу:
    "Сжигать магическую фигурку. Целовать портрет возлюбленной. В основе этого, разумеется, лежит отнюдь не вера в некое определенное воздействие на изображаемый предмет. Такие действия направлены на удовлетворение какого-то желания и достигают этого. Или, скорее, они вообще ни на что не направлены: мы поступаем таким образом, а потом чувствуем удовлетворение.
    Можно целовать также имя возлюбленной, и здесь замещающая функция имени будет ясна.
    Тот же самый дикарь, который, чтобы поразить врага, пронзает его изображение, строит свою хижину из настоящего дерева и вырезает себе настоящую стрелу, а не изображение"5.
    Сказанное Витгенштейном означает: вещь становится непонятной, бессмысленной, предметом суеверий, если символическое воздействие на жизнь смешивается с реальным воздействием на природу.
    "Какая узость в духовной жизни у Фрезера! А отсюда - такая
    неспособность понять жизнь иную, чем у англичан его времени! Фрезер не может представить себе другого служителя культа,
    кроме английского пастора своего времени, со всей его глупостью и
    вялостью" (Там же).
[10]
    И, саркастически усмехаясь, Витгенштейн добавляет:
    "Фрезер был бы способен поверить, что дикарь умирает из-за своего заблуждения" (Там же. С. 256).
    Магия изображения, которая воскрешается в этом критическом комментарии, сродни магии взгляда. Тревожное и захватывающее действие взгляда, например взгляда медузы Горгоны, вызывающего оцепенение, не может быть сведено к голому источнику раздражения, с которого начинается зрение. Взгляд, на который мы наталкиваемся, добрый или злой, указывает на то, что мы оказываемся увиденными (Gesehenwerden), на жизнь в поле зрения Других, ущерб от которой невозможно восполнить никаким ответным зрительным воздействием. Мерло-Понти подбирает для обозначения такой видимости моего тела выражение "телепатия":
    "К примеру, женщина чувствует, что ее тело желают и рассматривают, на основе никак не воспринимаемых знаков, и даже без того, чтобы самой взглянуть на тех, которые смотрят на нее. "Телепатия" примешивается здесь на том основании, что она опережает фактическое восприятие, осуществляемое Другими (эротомания) {...} - Мы чувствуем, что нас рассматривают (обжигающая нагота) не потому, что от взгляда нечто переходит на наше тело и загорается на рассматриваемом месте, а потому, что чувствовать свое тело - это также означает, что другие его чувствуют таким, каким оно выглядит для них"6.
    Принесение человека 6 жертву. - Это случай из этнопсихиатрии, о котором сообщил Вольфганг Бланкенбург, психиатр, занимавшийся в свое время феноменологией7. Речь идет о живущем в Германии арабе, который предстал перед судом за убийство своей дочери и так его объяснял: "Я принес ее в жертву как самое дорогое, что имел". Судебная медицина признала его без всякого сомнения психопатом. Но если это и безумие, то оно имеет свой метод или, лучше, - традицию. Кто не вспомнит при этом о принесении в жертву Исаака? Отличие нашего случая заключается в отсутствии спасающего ангела, которого мы знаем по бесчисленным изображениям сцены с Авраамом и Исааком.
    Тот, кому этот пример покажется слишком архаичным, может обратить внимание на многие памятники героям, на которых мы до сих пор читаем: "Где могилы героев - там Священная страна. Они умирали за то, чтобы мы жили в мире". Кто здесь кому и ради чего пожертвовал (собой)? Можно спросить и о том, не продолжает ли сквозь столетия жить в ритуале жертвоприношения при всякого рода идеологических злоупотреблениях что-то от того избытка дара, который препятствует универсальной меновой сделке. Ритуалы, окончательно вычеркиваемые из жизни, часто возвращаются через черный ход.
[11]
    Потеря лица. - Японский романист Кобо Абэ в романе "Чужое лицо" рассказывает историю ученого, лицо которого было жестоко обезображено аварией в лаборатории, и он скрывал свои кровавые шрамы сначала под бинтами, а затем - под синтетической маской. Поначалу этот наш научно-просвещенный современник пытается нормализировать несчастный случай.
    "Лицо человека могло бы и не иметь столь неслыханного значения, - размышлял я. - Человек оценивается в конце концов по его труду. А к этому скорей всего имеет отношение строение больших полушарий, а не лицо. Значительное изменение в оценке человека, потерявшего лицо, возможно лишь в том случае, если и ранее эта оценка была голословной"8.
    Пострадавший ученый пытается обмануть самого себя насчет значимости своей потери, отдаваясь во власть привычному в культурном плане использованию платьев и масок.
    "Это принимается за прогресс культуры, когда тело покрывается одеянием, отчего однажды перестает быть само собой разумеющимся то, для чего прежде использовались маски. Тем не менее и сегодня маски надевают на важных церемониях и праздниках. Я не знаю, как мне это правильно выразить, но могу сказать, что маски - если они станут повсюду привычными - сделают отношения людей значительно более интенсивными" (Там же. С. 13 и далее).
    История, однако, оканчивается тем, что главный герой открывает во взгляде своих ближних, сотрудников, хозяев квартиры и наконец во взгляде жены то, что потерял он: терпимость.
    Использование масок поднимает важные вопросы. Маска означает защиту, дистанцию, но она же напоминает о роли (persona), которую играет актер. Нечто похожее на маску встречается нам сегодня в форме Make up и в заботе об имидже. Что скрывается, приукрашивается, стилизуется с их помощью? Для Левинаса - это телесно-живое отсутствие Другого, которое проглядывает сквозь мимику и черты лица и уклоняется от всякого определения, всякого истолкования. Отчуждение собственного лица начинается уже в рамках повседневности, когда кто-то гримасничает, а простое переворачивание лица, при котором верх и низ меняются местами, может шокировать.
    Отказ от ответа. - Герман Мелвилл в истории Bartleby, разворачивающейся в финансовом округе XIX в., рассказывает о необычном поступке канцелярского писца. "Опрятный и без всякого выражения на лице, достойный сожаления и уважения, безнадежно одинокий" (pallidly neat, pitiably respectable, in curably forlorn), он исполняет свои обязанности, пока однажды не отказывается от службы у своего патрона, филантропически настроенного адвока-
[12]
    та, с заявлением "I would prefer not". "Лучше не надо" - отказ, повторенный как стереотип, в слегка измененной формулировке, ничем не обосновывается. Призванный к работе отвечает, что он не хочет отвечать. Однако минимум готовности ответить все-таки необходим, чтобы избежать ответа. История заканчивается тем, что отказ от ответа переходит в отказ от пищи; оставшийся в одиночестве писец заканчивает свои дни в тюрьме для бродяг. Круг повествования замыкается тогда, когда читатель в заключение узнает, что Бэртлиби ранее работал в "Dead Letter Office", своего рода кладбище писем, где сжигались недоставленные письма: "Письма, отправленные ради жизни, спешат навстречу смерти" (On errands of life, these letters speed to death).
    Должны ли мы рассматривать канцелярского писца, отказывающегося от самого себя и от своей службы, как больного аутизмом? Определенные признаки, например непоколебимая однообразность его ответов, указывают на это; но такого рода голая классификация, как бы справедлива она ни была с терапевтической позиции, исключает потрясение, вызываемое этой историей. Экстремальный случай отказа от ответа указывает на то, что ответ находится на более глубоком уровне, чем понимание и взаимопонимание. Отказ от ответа означает в то же время отказ от дискурса. Канцелярский писец не приводит никаких оснований, он не участвует в ситуации (точно так же Гуссерль обозначает эпохе как неучастие (Nichtmit-machen)). Писец оказываетс