ханицизм нового и новейшего времени. Передовая наука уже  давно
рассталась с механистической метафизикой, а многие  историки  философии  все
еще продолжают восхвалять Демокрита без  приведения  каких  бы  то  ни  было
документов, кроме механистических. Демокрит - великий материалист  древности
и  притом   с   огромными   диалектическими   тенденциями   и   с   большими
математическими интуициями в смысле именно учения о бесконечно  малых.  Едва
ли, однако, здесь продвигалось дело дальше общих  интуиций,  которые  и  без
того делают систему Демокрита глубоко оригинальной и своеобразной.
   Прежде всего традиционные историки философии не придают никакого значения
тому,  что  греческий  атомизм  принципиально   различает   термины   atomos
(неделимый) и amer?s (не имеющий частей).  С.Я.Лурье  для  этого  различения
приводит несколько фрагментов (105 -  124),  однако  считать  это  открытием
С.Я.Лурье никак нельзя, потому что главнейшие из этих  фрагментов  уже  были
приведены у Дильса (67 А 13 и Лурье, 113; 68 А 48 и Лурье, 106; 68 А  105  и
Лурье, 74). Если выражаться очень кратко, то атомы отличаются от амеров тем,
что атом, очевидно, при всей неделимости все же состоит из некоторых частей,
в то время как амеры уже не состоят ни из каких частей, а являются пределами
делимости,  будучи  и  неделимыми  линиями  (Лурье,   119),   и   неделимыми
плоскостями  (Лурье,  122),  и  неделимыми  телами,  и   вообще   неделимыми
величинами (Лурье, 106 - 111, 113 - 116). Ясно, что такие амеры являются уже
некоторого рода умственной конструкцией и уже едва ли материальны; во всяком
случае, они не обладают никаким весом; а кроме того,  они  мыслятся  как  бы
внутри самих атомов (Лурье, 123).  Нам  думается,  что  здесь  у  атомистов,
несомненно, была идея бесконечной делимости, но ограниченная той или  другой
предельной величиной.
   Тут,  возможно,  имеет  значение  и  то  обстоятельство,  что   некоторые
источники приписывают атому не только форму и величину  (вес),  но  в  самом
определении атома вводят пункт о соотношении его с другими атомами. Казалось
бы, форма атома и его величина вполне достаточны  для  определения  того,  в
каком виде существуют атомы. Оказывается, однако, что  всякий  атом,  взятый
сам по себе, уже указывает на свое соотношение с другим  атомом  и  на  свою
связь с ним при достаточно большом сближении (Лурье, 238 - 248; 67 А  6,  9,
14; 68 А 38, 44, 45, 125).
   Мы прежде всего указали бы на замечательное сравнение  атомов  с  буквами
алфавита. "Вследствие перемен в составе то же самое кажется  противоположным
в том или другом отношении и изменяется при незначительной примеси и  вообще
кажется иным при перемещении (какой-нибудь входившей в состав) единицы. Ведь
из одних и тех же букв возникает трагедия и комедия" (67 А 9). Ту  же  мысль
об атомистах можно  найти  и  у  Лактанция  (Лурье,  241).  Этой  же  весьма
интересной для нас аналогией появления цельных и даже художественных вещей с
возникновением  художественного  произведения  из  букв  любил  впоследствии
пользоваться еще и Лукреций в поэме "О природе вещей" (I 196 -  198,  820  -
830, 907 - 905; II 686 - 697, 1007 - 1117).
   Получается,  таким  образом,  что  вся   действительность   у   атомистов
трактуется в виде  некоторого  рода  художественной  ткани,  возникающей  на
основе определенного сплетения атомов.  Отсюда  явствует  также  и  то,  что
принцип цельности был весьма глубоко заложен в атомистической философии,  не
меньше,  а  может  быть  еще  и  больше,  чем   у   других   древнегреческих
натурфилософов. Поэтому, если считать, что Платон в "Теэтете" (203 а  -  205
e) критикует соединение атомов как механическую сумму,  то  Платон  в  таком
случае в отношении Демокрита глубоко ошибается.  Демокрит  вполне  признавал
"неделимые природы" (physeis), считая все остальное  "субъективным"  (Лурье,
39).
   Возможно,  однако,  и  то,  что   этим   принципом   сплетения   атомисты
пользовались и в своих рассуждениях о пределе и беспредельном,  в  частности
об атомах и  амерах.  Думается,  что  и  здесь  атомы  полагались  не  в  их
абсолютной данности, но в их  обязательном  соотношении  с  той  или  другой
атомной средой, имеется в виду бесконечная делимость атома, но в то же самое
время ограниченная тем или иным пределом самого деления.
   Далее, для характеристики  античных  атомистических  интуиций  диалектики
предела и беспредельного можно привести  фрагменты,  относящиеся  к  делению
конуса или шара. Не входя в подробный анализ этих сложных текстов, мы скажем
только  одно:  атомисты,  несомненно,  делили  конус  с  помощью  плоскости,
параллельной его основанию, и не боялись получения образующей конуса в  виде
какой-то прерывистой линии. Образующая конуса, конечно, и для них оставалась
прямой линией; и тем не менее  она  возникала  из  тех  прерывных  отрезков,
которые  создавались  упомянутым  делением  конуса  с   помощью   плоскости,
параллельной его основанию. Об этом у Лурье фрг. 126.
   Нам представляется необходимым допустить,  что  здесь  у  атомистов  была
вполне  отчетливая  интуиция  предельного  перехода  от  отдельных  отрезков
прямой, достаточно малых, к самой прямой. Такой же переход можно наблюдать у
атомистов, когда  они  получают  непрерывную  окружность  шара  из  довольно
близких  между  собою  угловатых  линий,   возникающих   из   деления   шара
параллельными друг другу плоскостями. С одной стороны, "Левкипп  и  Демокрит
окружают мир рубашкой или оболочкой, сплетенной из якореобразных атомов" (67
А 23 и Лурье, 386). А с другой - "Левкипп и Демокрит утверждают, что  космос
шарообразен" (67 А 22 и Лурье, 385). Да и вообще всякое  тело,  возникая  из
атомов разной формы, оказывается сплошным и непрерывным, разве только  этого
сцепления   не   разрушит   какая-нибудь   "более   сильная   необходимость,
присоединившаяся из окружающего мира" (68 А 37  и  Лурье,  293).  В  наивной
форме у атомистов  можно  находить  целые  повести  о  том,  как  из  атомов
совершенно разной формы и веса появляется гладкоокруглый небесный свод  (ср.
67 А 24 и Лурье, 297, 372, 383). Все это убеждает нас в том, что у атомистов
функционировала  весьма  четкая  интуиция  перехода  от  беспредельности   к
пределу.
   Некоторым доказательством существования у древних  атомистов  интуитивных
представлений  о  переходе  или  скачке  от  беспредельного  к   предельному
является, на наш взгляд, и атомистическая теория эйдолов, или "видиков".  Об
этом говорят многие источники (67 А 29; 68 А 1, 30, 31, 77, 121, 135 -  137;
Лурье, 467 - 476). Оказывается, что от атомов  и  от  вещей,  возникающих  в
результате соединения атомов, непрерывным потоком  льются  какие-то  эйдолы,
т.е. маленькие эйдосы; а эйдосами, или идеями, как мы  знаем,  атомисты  как
раз и называли свои атомы. С этими эйдолами у  атомистов  соединялись  самые
курьезные  построения.  Им  приписывалась   демоническая   сила   и   прямая
божественность (68 А  74,  77,  78),  они  вызывали  у  человека  зрительные
ощущения, являлись во сне и обусловливали собою вещие сны и т.д.
   Атомы у атомистов назывались  также  богами.  С.Я.Лурье,  желая  доказать
нелепость "божественного" понимания древнего атома, привел  [20,  с.  571  -
575]  такое   огромное   количество   позднейших   свидетельств   о   прямой
божественности атома, что, кажется, достиг совсем  обратного  результата,  а
именно, что  атомы  Левкиппа  и  Демокрита  действительно  в  некоем  смысле
трактовались самими же авторами античного атомизма достаточно  "божественно"
и чудотворно.
   Все эти мифологические подробности сейчас имеют для  нас  мало  значения.
Однако для истории науки очень важно то обстоятельство,  что  атом  и  здесь
мыслится как предел для бесконечного приближения к нему, или, как  в  данном
случае, эманации из него. В древности достаточно над этим смеялись.  Но  для
нас это вполне серьезный момент, который  указывает  на  наличие  у  древних
интуитивного  представления  о  сближении  конечного  и   бесконечного   или
предельного  и  беспредельного.  Недаром  такие  авторитеты,  как   Цицерон,
несмотря на  признаваемую  многими  огненную  природу  демокритовских  богов
(например, Аэций понимает демокритовского бога как "ум в шарообразном огне")
и несмотря вообще на большие противоречия Демокрита в этом вопросе,  все  же
называет демокритовского бога "принципом ума" (principium mentis).  И  хотя,
по Демокриту, ум - это огонь  (А  101),  все  же  у  Демокрита  читаем,  что
"замышлять всегда что-либо прекрасное - свойство божественного ума" (В 112).
И  вообще:  "Левкипп  говорит,  что:  все  совершается   по   необходимости,
необходимость же есть судьба. А именно он говорит в сочинении "Об уме" : "Ни
одна вещь  не  возникает  беспричинно,  но  все  возникает  на  каком-нибудь
основании (ec logoy) и в силу необходимости" (67  В  2).  Все  употребленные
здесь термины: огонь, ум, необходимость, судьба, логос, бог -  указывают  на
предельное значение соответствующих понятий в их атомистическом преломлении.
   По всей видимости, то различие между  Левкиппом  и  Демокритом,  с  одной
стороны, а с другой -  Ксенократом,  учеником  Платона,  и  самим  Платоном,
которое находим в том, что первые два производят все из тел, Ксенократ -  из
линий, а Платон - из плоскостей, имеет как раз инфинитезимальный смысл. Ведь
линия у Ксенократа есть не больше как  становящаяся  точка,  а  плоскость  у
Платона есть не больше как становящаяся линия.
   Бесконечно малое приращение точки, линии, плоскости и тела  у  всех  этих
мыслителей представляется нам вполне очевидным (конечно, наличие  предела  в
каждом  моменте  этого  беспредельно   малого   становления   и   приращения
представляется  нам  тоже  очевидным,  хотя  точное  доказательство  -  этой
концепции завело бы нас очень далеко).
   Во всяком случае, необходимо сказать: "Против этого рода (т.е. понятия  о
непротяженных точках) и выступал Платон, считая  его  геометрической  догмой
(т.е. необоснованным утверждением)... В противоположность этому он  (Платон)
называл (точку) началом линии и часто принимал  этот  род  (т.е.  точки)  за
неделимые линии" (Аристотель, "Метафизика" I 9, 992 а 19, фрг.  Демокрита  у
Маковельского, 126). Кроме того, даже  Аристотель  и  другие,  критиковавшие
атомизм, признавали бесконечную делимость только в математическом смысле, но
весьма сомневались в том, что  она  возможна  для  чувственных  вещей  (фрг.
Демокрита у Маковельского, 127 - 130); но вся действительность  у  Демокрита
по Аристотелю ("О небе" III 4, 303 а 4 и Маковельский - Демокрит 121;  Лурье
109; у Дильса 67 А 15) как раз и  состоит  из  чисел.  Заметим,  что  против
неделимости  в  античности  выступали  многие  с  утверждением,  что   такая
неделимость разрушила бы  всю  математику  (67  А  15,  а  также  фрагменты,
приведенные у Маковельского, 127 - 129, и у Лурье, 108 - 109).
   5. Время как атомистический континуум
   Если  бы  мы  стали  теперь  подводить  итог  сделанным  наблюдениям,  то
необходимо сказать следующее.
   1. К моменту выступления атомистов в античной  философии  вполне  созрела
идея единичности, или индивидуальности, в то  время  как  раньше,  в  период
ранней классики,  греческая  мысль  была  склонна  ко  всеобщим  понятиям  и
абсолютизировала скорее общие законы жизни и  бытия.  Эта  картина  в  корне
переменилась к концу V a. до н.э., когда  проявилась  безудержная  тенденция
находить абсолютное прежде всего  в  единичном.  Но  ведь  для  абсолютности
необходима твердая и вечная установленность, бесконечно длящееся и ничем  не
уязвимое единство. Поэтому и атомы Левкиппа и Демокрита,  несмотря  на  свою
вещественность   и   материальность,   сразу   же   были   объявлены   вечно
неразрушимыми, вечно  неприкосновенными  и  наделенными  многими  признаками
старых мифологических божеств.
   2. Вместе с тем атомисты сразу же стали предпринимать попытки  как-нибудь
объединить  эту  вещественность  и  эту  абсолютность.  Забавно   читать   о
бесконечно разнообразных формах атомов, "шероховатых, круглых,  угловатых  и
как бы внутрь загнутых" (67 А 11). Таких фрагментов много.  Тут,  однако  не
надо смеяться, находясь на  высоте  знаний  XX  в.,  а  надо  признать,  что
античный атомизм так же скульптурен, как и все основные  философские  теории
античности и, может быть, даже более скульптурен, чем многие другие  теории.
Кроме того, ввиду  наделения  вещественных  атомов  разными  невещественными
признаками  наш  самодовольный  смех  здесь  тоже  неуместен.  Дело   не   в
крюкастости  атома,  а  в  том,  что  здесь  проводится   всеобщий   принцип
индивидуальности. А все индивидуальное также необходимо, как и все общее.
   3. Единичность, выступившая в качестве  философского  принципа  в  период
атомизма,  мыслилась  абсолютной  не  в  смысле   полной   неподвижности   и
омертвелости.  Как  в  предыдущей  философии  общее   трактовалось   в   его
соотношении с единичным, так и здесь единичные атомы  мыслились  как  предел
беспредельного деления. Атомисты со своим принципом  единичности  отнюдь  не
хотели уничтожить всю живую множественность  мира,  а,  наоборот,  старались
объединить то и другое вместе.
   4. Для нас в настоящей работе самым главным  является  то,  что  атомисты
также и всякий континуум мыслили атомистически. И это им в значительной мере
удавалось. С одной стороны, мысля все на свете скульптурно и единично, они и
временной поток, и пространственное  протяжение  представляли  состоящим  из
отдельных и вполне  раздельных,  скульптурных  единичностей.  Но,  с  другой
стороны, они прекрасно  понимали,  что  нет  никакой  возможности  составить
континуум  только  из  одних  дискретных  точек.  Поэтому   для   сохранения
непрерывности они  признавали  наличие  предела  делимости  в  каждой  точке
деления.
   Следовательно,  временной  поток  как  бы  бурлил  внутри   себя   своими
бесконечно подвижными скульптурными единичностями, атомами, однако так,  что
в, результате всех предельных переходов непрерывность оставалась  нетронутой
и недоступной для превращения ее в полную дискретность. О том, что  атомисты
волей-неволей должны были признать атомизм  также  и  времени,  сочувственно
говорил Эпикур (Маковельский, 73 и Диоген Лаэрций Х 47, 62) и в виде критики
говорили многие другие,  и  прежде  всего  Аристотель  (Маковельский,  73  и
Аристотель "Физика" VI 1, 231 b 17).
   Однако  мы  без  всякого  смущения  должны  признать  атомизм  времени  и
пространства, да и всякого континуума вообще у древних атомистов. Здесь  был
и остается центрально важным  тезис,  который  в  сокращенном  виде  мы  уже
приводили (Лурье, 237): "Те, которые приняли элементы бесконечными по числу,
как, например, Анаксагор и Демокрит, самим допущением бесконечности по числу
ввели (в свое учение) и бесконечность по величине: ведь бесконечные по числу
элементы,  составляющие  вещи  путем  взаимоприкосновения,  а  не  тем,  что
составляют  единое  целое,  образуют   бесконечную   величину...   То,   что
"непрерывное касанием" бесконечно, ясно  и  из  следующего:  бесконечные  по
числу (элементы), имеющие величину, и однородные, (расположенные)  так,  что
они  касаются  друг  друга,  образуют  бесконечную  величину,   (непрерывную
касанием(". Кроме того, если время состоит из атомов, и это  не  лишает  его
непрерывности, то такова же, по атомистам,  и  вечность.  "Демокрит  считает
природой вечного маленькие сущности, бесконечные по числу" (68 А 37).
   Итак, скульптурный атомизм континуума  есть  нечто  новое,  что  атомисты
внесли в античное учение о времени. А то, что лежащие в основе  бытия  атомы
являются   скульптурно-геометрическими   телами,   ясно   и   без    всякого
доказательства.
   6. Логическое уточнение инфинитезимального атомизма
   Прежде чем изложить и  проанализировать  дошедшие  до  нас  материалы  из
периода атомизма,  относящиеся  к  философии  истории,  необходимо  обратить
внимание еще на одно весьма существенное обстоятельство.
   Дело в том, что атомизм выдвинул на первый план принцип индивидуализации,
снабдив его, как это ясно самой собой, всеми признаками абсолютного бытия. В
то же самое время атомисты, оставаясь чисто античными мыслителями, вовсе  не
хотели  представлять  себе  действительность  как  составленную  только   из
абсолютно дискретных элементов. В таком случае эти дискретные элементы нужно
было  как-то  объединять.  Но  как  их  можно  было  объединять,  если   они
трактовались абсолютно недоступными никаким влияниям  и  воздействиям,  и  в
частности  никакому  соприкосновению  с   другими,   такими   же   абсолютно
изолированными  элементами,  поскольку  всякое  такое  соприкосновение   уже
говорило бы о наличии двух или нескольких  общих  и  тождественных  точек  в
моменты соприкосновения, т.е. нарушало бы их дискретную раздельность, а  без
этой раздельности они уже не могли бы быть абсолютно изолированными друг  от
друга и абсолютно индивидуальными? На этот вопрос  атомисты  отвечали  очень
интересно, предвосхищая собою математический анализ XVII в. и  предвосхищая,
конечно, не понятийно, не рассудочно, не научно и терминологически, но  пока
только интуитивно и вполне наглядно.
   Именно атомы трактовались не только как абсолютно изолированные  друг  от
друга  и  ото  всего  прочего  элементы,  но  и  как  пределы  всякого  рода
бесконечного приближения к ним тех или других переменных величин.  Сам  атом
был  неделим;  но  это  нисколько  не  мешало  представлять  его  как  нечто
составленное  из  бесконечно  малых  приращений.  Сам  атом  был  недоступен
внешнему воздействию; но это нисколько не  мешало  учить  о  соприкосновении
атомов в смысле бесконечно малого их сближения.  Если  атомы  сближались  на
таком малом расстоянии,  которое  могло  стать  еще  меньше  любой  заданной
величины, то ясно, что уже пробудилась интуиция бесконечно малого;  и  такое
инфинитезимальное понимание сразу обеспечивало как необходимую  раздельность
атомов,  так  и  их  слияние,  доходящее  до  полной   непрерывности   всего
атомистического бытия.
   Атом в своей основе был недоступен человеческому чувственному восприятию;
но он мыслился также в виде предела  бесконечно  малых  приближений  к  нему
всего постороннего, а тем самым на известной ступени  такого  приближения  к
нему могло возникнуть чисто человеческое, вполне чувственное  его  ощущение.
Таким образом, сущность атомизма заключается  не  только  в  конструировании
вечных, взаимно изолированных, друг для друга недоступных и вообще ото всего
другого  обособленных  сущностей,  но  и  в  интуитивном  отношении   вполне
инфинитезимально понимаемых атомов.
   Все это означает что  на  ступени  атомизма  античная  философская  мысль
подвергает некоторого рода рефлексии то самое, что и  раньше  допускалось  в
бытии, но допускалось чересчур непосредственно и чересчур  интуитивно.  Так,
становление (и даже у Гераклита) только  с  нашей  теперешней  точки  зрения
является  логической  категорией,  для  досократиков  это  все   еще   чисто
подсознательная область, хотя и выделяемая из всего прочего,  но  выделяемая
покамест вполне интуитивно. На ступени атомизма это становление подвергается
некоторой рефлексии. Тут мыслятся и  разного  рода  пределы,  и  бесконечная
возможность приближения к этим пределам, и совмещение  в  каждой  переменной
величине как общей стихии становления, так и той  предельной  цели,  которой
достигает это становление в  приближенном  виде.  Конечно,  с  точки  зрения
европейского  математического  анализа  все  это,  безусловно,  остается  на
ступени чисто интуитивной.
   Однако в сравнении с тем, что было у Гераклита, эта интуиция  становления
значительно уточняется, дифференцируется  и  требует  разного  рода  других,
пусть все еще подсознательных,  но  тем  не  менее  более  дробных  и  более
специфических определе