ьных положений, и их порядок, и еще нечто такое, что, не будучи
ни порядком, ни положением, является вместе с тем самым главным: это -
подвижность. Но, с другой стороны, движение меньше, чем ряд положений со
связывающим их порядком, ибо, чтобы расположить точки в определенном
порядке, нужно сначала представить себе этот порядок, а затем реализовать
его с помощью точек, нужен труд соединения и интеллект, тогда как простое
движение руки ничего этого не содержит. Оно не является разумным в
человеческом смысле слова, и оно не будет соединением, ибо не состоит из
элементов. То же самое касается глаза и зрения. Зрение заключает в себе
больше, чем составляющие его клетки и их взаимная координация: в этом
смысле ни механицизм, ни телеологизм не идут так далеко, как было бы нужно.
Но в другом отношении и механицизм и телеологизм заходят слишком далеко,
ибо требуют от природы самого трудного из подвигов Геракла, желая, чтобы
она возвысила до простого акта видения бесконечное число бесконечно сложных
элементов, тогда как для природы создать глаз было не труднее, чем для меня
- поднять руку. Ее простой акт автоматически распался на бесконечное число
элементов, которые оказались подчиненными одной идее, подобно тому, как
движение моей руки образовало бесконечное число точек, охватываемых одним
уравнением.

Но именно это нам очень трудно понять, так как мы не можем.представить себе
организацию иначе, чем процесс фабрикации. А между тем одно дело
фабриковать, а другое организовывать. Операция первого рода присуща
человеку. Она состоит в сочетании частей материи, выкроенных так, чтобы их
можно было включать друг в друга и заставлять действовать сообща. Их, так
сказать, располагают вокруг действия, которое уже существует как их
идеальный центр. Фабрикация идет, следовательно, от периферии к центру,
или, как сказали бы философы, от множественного к единому. Работа
организации, напротив, идет от центра к периферии. Она начинается в одной,
почти математической точке и распространяется вокруг этой точки
концентрическими и постоянно расширяющимися волнами. Труд фабрикации тем
продуктивнее, чем большим количеством материи он располагает. Он
совершается путем концентрации и сжатия. Напротив, акт организации имеет
скорее характер взрыва: на старте ему нужно как можно меньше места, минимум
материи, словно организующие силы нехотя вступают в пространство.
Сперматозоид, приводящий в движение процесс эволюции эмбриональной жизни, -
одна из мельчайших клеток организма, к тому же незначительная его часть
является реально действующей.

Но это не более чем поверхностные различия. За ними, как мы полагаем, можно
найти и более глубокие.

Сфабрикованное произведение обрисовывает форму труда фабрикации. Я хочу
этим сказать, что фабрикующий находит в своем произведении именно то, что
он туда вложил. Если он хочет создать машину, он вырежет одну за другой ее
части, а затем соберет их: сделанная машина позволит увидеть и части, и их
соединение. Результат в целом представляет здесь труд в целом, и каждой
части труда соответствует часть результата.

Далее, я признаю, что позитивная наука может и должна поступать так, как
если бы организация была трудом подобного рода. Только при этом условии
наука может овладеть организованными телами. Действительно, она ставит
своей задачей не прояснение нам сути вещей, но обеспечение лучшего способа
воздействия на вещи. Физика же и химия уже продвинулись далеко вперед, и
живая материя только в той мере поддается нашему действию, в какой мы
применяем к ней приемы нашей физики и химии. Следовательно, чтобы
организация могла стать предметом научного изучения, необходимо прежде
всего приравнять организованное тело к машине. Клетки будут частями машины,
организм же - их совокупностью. И элементарные усилия, организовавшие эти
части, будут рассматриваться как реальные элементы труда, организовавшего
целое. Такова точка зрения науки. Совсем иной, по нашему мнению, является
точка зрения философии.

Нам кажется, что организованная машина в целом может еще воспроизводить
работу организатора в целом (хотя и это не вполне справедливо), но части
машины не соответствуют частям работы, ибо материальность этой машины
воспроизводит не совокупность использованных средств, но совокупность
преодоленных препятствий:

это скорее отрицание, чем положительная реальность. Таким образом, как мы
показали в прежнем исследовании, видение является силой, которая de jure
могла бы охватить бесконечное число вещей, неуловимых для нашего глаза. Но
такое видение не могло бы продолжиться в действие: оно годилось бы для
фантома, но не для живого существа. Видение живого существа есть видение
утилитарное, ограниченное предметами, на которые это существо может
действовать: это видение как бы направлено в определенное русло, и
зрительный аппарат просто символизирует работу прокладки этого русла. Но
тогда формирование зрительного аппарата точно так же не может быть
объяснено соединением анатомических элементов, как прокладка канала не
объясняется доставкой земли, из которой будут сложены его берега.
Механистическая теория скажет в этом случае, что земля привозилась тележка
за тележкой; телеология прибавит, что земля складывалась не как попало, что
возчики работали по известному плану. Но и механицизм, и телеология впали
бы в заблуждение, ибо канал строится иначе.

Будем более точны. Мы сравнивали приемы, посредством которого природа
создает глаз, с простым актом поднятия руки. Но мы предполагали, что рука
не встречает никакого препятствия. Представим себе, что рука, вместо того,
чтобы двигаться в воздухе, проходит через железные опилки, которые
оказывают сопротивление все время, пока я двигаю рукой. В известный момент
рука исчерпает свое усилие, и именно тогда опилки улягутся и примут
определенную форму -"-форму остановившейся руки. Предположим теперь, что
рука стала невидимой. Зрители будут искать смысл расположения опилок в них
самих и во внутренних силах их массы. Одни объяснят положение каждой
частицы опилок действием на нее соседних опилок: это будут механицисты.
Другие захотят, чтобы эти элементарные действия подчинялись общему плану:
это будут сторонники телеологии. Но на самом деле был один простой и
неделимый акт, действие руки, проходящей через опилки: беспрерывное
движение отдельных частиц, равно как и порядок их конечного расположения,
выражают, так сказать, отрицательным образом это неделимое движение,
являющееся целостной общей формой всего противодействия, а не синтезом
положительных элементарных действий. Вот почему, если назвать "действием"
расположение опилок, а "причиной" - движение руки, то можно еще признать,
что действие в целом объясняется причиной в целом; но частям причины
нисколько не соответствуют части действия. Другими словами, ни механицизм,
ни телеология здесь не уместны, и необходимо прибегнуть к способу
объяснения sui generis. В гипотезе, которую мы предлагаем, отношение
видения к зрительному аппарату будет приблизительно тем же самым, что и
отношение руки к железным опилкам, которые обрисовывают, направляют в
определенное русло и ограничивают ее движение.

Чем значительнее усилие руки, тем дальше она проникает в глубь опилок. Но
где бы она ни остановилась, опилки мгновенно и автоматически придут в
равновесие, расположатся во взаимном порядке. То же самое относится к
зрению и его органу. В зависимости от того, насколько прогрессирует
неделимый акт видения, материальность органа складывается из большего или
меньшего количества координированных между собою элементов, но порядок их
всегда по необходимости полон и совершенен. Он не может быть частичным, ибо
- повторим еще раз - реальный процесс, порождающий его, не имеет частей. С
этим не считаются ни механицизм, ни телеология; этого не принимаем во
внимание и мы, когда удивляемся чудесному устройству такого инструмента,
как глаз. По сути, в нашем удивлении всегда кроется идея, что могла бы.
быть реализована только часть этого порядка, что полная его реализация есть
нечто вроде благодати. Приверженцы телеологии заставляют эту благодать
изливаться сразу в конечной причине; по мнению же механицистов, она
проявляется постепенно, под действием естественного отбора;

но и те и другие видят в этом порядке нечто положительное, а в его причине,
следовательно, - нечто поддающееся дроблению, содержащее в себе все
возможные степени завершения. В действительности причина может быть более
или менее интенсивной, но она может проявлять свое действие лишь целиком, в
законченной форме. В зависимости от того, насколько далеко она продвинется
в направлении видения, она даст или простое скопление пигмента низшего
организма, или рудиментарный глаз серпулы, или сформировавшийся глаз
альциопы, или в высшей степени усовершенствованный глаз птицы; но у всех
этих органов, очень различных по сложности, всегда будет одинаковая
координация частей. Вот почему, как бы ни были удалены друг от друга два
вида животных, но если они с разных сторон шли к видению одинаково долго,
то у обоих будет и одинаковый орган зрения, ибо форма органа выражает
только степень, которой достигла его функциональная деятельность.

Но, говоря о продвижении к видению, не возвращаемся ли мы к прежней
концепции целесообразности? Конечно, так и было бы, если бы это продвижение
требовало сознательного или бессознательного представления о цели, которой
предстоит достигнуть. Но наделе оно совершается в силу первоначального
жизненного порыва, оно вовлечено в само это движение, и именно поэтому его
и можно обнаружить на самостоятельных линиях эволюции. Если же нас спросят,
почему и как оно сюда вовлечено, то мы ответим, что жизнь - это прежде
всего тенденция действовать на неорганизованную материю. Направление этого
действия, конечно, не предопределено: отсюда непредвидимое разнообразие
форм, которые жизнь, развиваясь, сеет на своем пути. Но действие это,
будучи всегда в той или иной степени случайным, содержит хотя бы зародыш
свободы выбора. Выбор же предполагает предвосхищение нескольких возможных
действий. Нужно, следовательно, чтобы возможности действия вырисовывались
перед живым существом до самого действия. Зрительное восприятие не будет
ничем иным1 : видимые контуры предметов - это набросок нашего возможного
действия на них. Итак, видение на различных его ступенях будет
обнаруживаться у самых разных животных, и оно продемонстрирует одну и ту же
сложность структуры повсюду, где достигнет одинаковой степени интенсивности.

Мы остановились на этих сходствах структуры в целом, на примере глаза в
частности, так как мы должны были определить свою позицию по отношению к
механицизму, с одной стороны, и телеологии - с другой. Нам остается теперь
точнее определить эту позицию саму по себе. Это мы и сделаем, исследуя
расходящиеся результаты эволюции на сей раз с точки зрения не их аналогии,
а взаимодополнения.



                                  Глава 3

Оглавление
                                ГЛАВА ВТОРАЯ

 РАСХОДЯЩИЕСЯ НАПРАВЛЕНИЯ ЭВОЛЮЦИИ ЖИЗНИ, - ОЦЕПЕНЕНИЕ, ИНТЕЛЛЕКТ, ИНСТИНКТ


Эволюционное движение было бы чем-то простым, и мы легко могли бы
определить его направление, если бы жизнь описывала одну-единственную
траекторию, подобно ядру, пущенному из пушки. Но мы имеем здесь дело с
гранатой, внезапно разорвавшейся на части; части эти, сами представлявшие
собой нечто вроде гранат, разорвались на новые части, которые вновь должны
были раскалываться, и так далее в течение очень долгого времени. Мы
воспринимаем только то, что ближе всего к нам, - рассеянные движения
распыленных осколков. Отправляясь от них, мы и должны будем постепенно
подняться к начальному движению.

Когда разрывается граната, ее дробление объясняется как взрывчатой силой
заключенного в ней пороха, так и сопротивлением со стороны металла. То же
самое можно сказать и о дроблении жизни на особи и виды. Его обусловливают,
как нам кажется, два ряда причин: сопротивление, испытываемое жизнью со
стороны неорганизованной материи, и взрывчатая сила, которую жизнь несет в
себе и которая порождается неустойчивым равновесием тенденций.

Сопротивление со стороны неорганизованной материи является препятствием, с
которым нужно было справиться прежде всего. Жизнь, по-видимому, преодолела
его благодаря смирению и осмотрительности, сжимаясь и подлаживаясь к
физическим и химическим силам, даже соглашаясь пройти с ними вместе часть
пути, подобно тому, как железнодорожная стрелка на несколько мгновений
принимает направление того рельса, от которого должна отдалиться. О
явлениях, наблюдаемых в самых низших формах жизни, трудно сказать,
относятся ли они еще к сфере физики и химии, или это уже явления жизни.
Жизнь должна была, таким образом, усвоить привычки неорганизованной
материи, чтобы затем мало-помалу увлечь эту намагнетизированную материю на
иной путь. Появившиеся сначала одушевленные формы были поэтому крайне
простыми. Это были, вероятно, небольшие массы почти недифференцированной
протоплазмы, внешне напоминавшие амеб, но обладавшие огромным внутренним
напором, который должен был поднять их до высших форм жизни. Нам кажется
вполне вероятным, что в силу этого напора первичные организмы стремились
возможно больше увеличиваться в размерах. Но организованная материя очень
скоро достигает пределов своего расширения. Она скорее будет раздваиваться,
чем выйдет за определенные границы. Потребовались, без сомнения, вековые
усилия и чудеса изворотливости, прежде чем жизнь смогла преодолеть это
новое препятствие. Она добилась того, что растущие в числе элементы,
стремящиеся к раздвоению, оставались соединенными. Путем разделения труда
она неразрывно связала их между собой. Сложный и состоящий из частей
организм функционирует так, как это делала бы сплошная живая масса, просто
увеличиваясь в росте.

Но жизнь несла в себе истинные и глубокие причины разделения. Ибо жизнь -
это тенденция, сущность же тенденции есть развитие в форме пучка: одним
фактом своего роста она создает расходящиеся линии, между которыми
разделяется жизненный порыв. Это мы можем заметить и на самих себе,
наблюдая развитие той особой тенденции, которую мы называем своим
характером. Каждый из нас, бросая ретроспективный взгляд на свою историю,
увидит, что в детстве его индивидуальность, будучи неделимой, соединяла в
себе разные личности, которые могли оставаться нераздельными, ибо они
только еще зарождались: эта неопределенность, полная возможностей, и
составляет одно из главных очарований детства. Но эти взаимопроникающие
личности, вырастая, становятся несовместимыми, и так как каждый из нас
проживает лишь одну жизнь, то он вынужден делать выбор. В действительности
мы выбираем беспрестанно; беспрестанно же мы и отказываемся от многого.
Путь, проходимый нами во времени, усеян обломками всего, чем мы начинали
быть, чем мы могли бы стать. Но у природы, располагающей неисчислимым
количеством жизней, нет нужды в подобных жертвах. Она сохраняет различные
тенденции, раздвоившиеся в процессе роста. Из них она создает расходящиеся
ряды видов, эволюционирующие отдельно друг от друга.

Эти ряды могут иметь неодинаковое значение. Автор, начинающий писать роман,
вкладывает в своего героя массу вещей, от которых вынужден отказываться по
мере продвижения вперед. Быть может, он вернется к ним позже, в других
книгах, чтобы создать из них новые действующие лица, которые будут
извлечениями из первого, или, скорее, его дополнениями; но почти всегда они
будут сужены по сравнению с исходной личностью. Так происходит и В эволюции
жизни. Многочисленны были раздвоения на пути следования, но рядом с двумя
или тремя главными путями образовалось много тупиков, да и из самих этих
главных путей лишь один, тот, что ведет вдоль позвоночных к человеку,
оказался достаточно широким, чтобы дать свободу великому дыханию жизни.
Такое впечатление возникает при сравнении, например, сообществ пчел и
муравьев с человеческими обществами. Первые - застывшие, хотя в них царят
удивительная дисциплина и внутреннее согласие, вторые открыты всякому
прогрессу, но в них господствуют разделение и беспрестанная борьба. Идеалом
могло быть общество, которое всегда двигалось бы вперед, сохраняя
внутреннее равновесие, но этот идеал, быть может, неосуществим: два
признака, стремящиеся дополнить и даже дополнявшие друг друга в зачаточном
состоянии, становятся несовместимыми при дальнейшем развитии. Если бы об
импульсе к общественной жизни можно было говорить иначе, чем метафорически,
то мы сказали бы, что основная часть этого импульса пошла по эволюционной
линии, приведшей к человеку, а остальное пришлось на путь, ведущий к
перепончатокрылым: сообщества муравьев и пчел представили бы, таким
образом, сторону, дополнительную по отношению к нашим обществам. Но это не
более чем способ выражения. Не было

особого импульса к социальной жизни. Существует просто общее движение
жизни, которое постоянно творит на расходящихся линиях новые формы. Если на
двух из этих линий должны появиться общества, то на них отразятся
одновременно и расхождения путей, и общность порыва. Они разовьют, таким
образом, два ряда признаков, которые мы сочтем взаимодополняющими.

Исследование эволюционного движения будет поэтому состоять в том, чтобы
различить известное число расходящихся направлений, оценить значение того,
что совершалось на каждом из них, - одним словом, определить природу
разъединенных тенденций и их "дозировку". Комбинируя затем друг с другом
эти тенденции, можно добиться приближения к неделимому движущему началу,
давшему импульс этим тенденциям, или, скорее, достичь его имитации. Другими
словами, в эволюции нужно видеть нечто совершенно иное, чем серия
приспособлений к обстоятельствам, как утверждает механицизм, а также нечто
иное, чем реализация общего плана, как того желала бы телеология.

Мы нисколько не оспариваем того, что необходимым условием эволюции является
приспособление к среде. Слишком очевидно, что вид исчезает, когда он не
вписывается в созданные для него условия существования. Но одно дело
признать, что внешние обстоятельства - такая сила, с которой эволюция
должна считаться, и совсем другое - смотреть на них как на причины,
управляющие эволюцией. Последнее положение выдвигает механицизм. Оно
абсолютно исключает гипотезу первоначального порыва, то есть внутреннего
напора, который поднимает жизнь, через постепенно усложняющиеся формы, ко
все более и более высоким судьбам. А между тем порыв этот очевиден, и один
взгляд на ископаемые виды показывает нам, что жизнь могла бы обойтись без
эволюции или эволюционировать в весьма узких границах, если бы она избрала
гораздо более удобную для нее участь - застыть на этих примитивных формах.
Некоторые корненожки не изменились со времени силурийской эпохи.
Бесстрастные свидетели бесчисленных переворотов, потрясавших нашу планету,
лингулы и сегодня - те же, что были в самые отдаленные времена палеозойской
эры.

На самом же деле приспособление объясняет изгибы эволюционного движения, но
не общие его направления, еще менее - само это движение. Дорога, ведущая в
город, конечно, то поднимается на пригорки, то спускается в лощины: она
приспосабливается к особенностям почвы, но эти неровности почвы не являются
причиной дороги и не определяют ее направления. В каждый момент они
доставляют ей все необходимое, - саму почву, по которой она пролегает, но
если рассматривать дорогу в целом, а не каждую ее часть отдельно, то
неровности почвы предстанут лишь как препятствия или причины замедления,
ибо целью дороги был только город и она стремилась быть прямой линией. Так
же обстоит дело с эволюцией жизни и обстоятельствами, с которыми она
сталкивается, стой, однако, разницей, что эволюция намечает не один путь,
что, принимая различные направления, она не имеет целей и что, наконец, она
сама творит все, вплоть до приемов своего приспособления.

Но если эволюция