жизни не является серией приспособлений к случайным
обстоятельствам, то тем более она не будет и реализацией плана. План дается
заранее. Он создается в представлении, или, по крайней мере, может быть
представлен, прежде чем реализуется в деталях. Полное его выполнение может
быть отодвинуто в отдаленное будущее, возможно, даже в бесконечность; и тем
не менее его идея может быть сформулирована в современных терминах.
Напротив, если эволюция есть беспрерывно возобновляющееся творчество, то
она постепенно создает не только формы жизни, но и идеи, позволяющие
интеллекту постичь ее, и понятия, в которых она может быть изложена. Это
значит, что ее будущее выходит за пределы настоящего и не может
обрисовываться в нем как идея.

В этом и состоит первое заблуждение телеологии. Оно влечет за собой другое,
еще более значительное.

Если жизнь реализует план, она должна по мере движения вперед
демонстрировать все большую гармонию. Так в строящемся доме все более и
более проявляется идея архитектора, по мере того как камни ложатся на
камни. Если же единство жизни полностью заключено в порыве, толкающем ее на
путь времени, то гармония существует не впереди, а позади. Единство
возникает от vis a tergo; оно дано в начале, как импульс, а не помещено в
конце, как приманка. Порыв, передаваясь, все более и более разделяется. По
мере развития жизнь рассеивается в своих проявлениях, которые, благодаря
общности происхождения, конечно, должны в определенных аспектах дополнять
друг друга, что не мешает им, однако, быть противодействующими и
несовместимыми. Таким образом, дисгармония между видами будет все больше
усиливаться. Но мы указали пока лишь главную ее причину. Мы предположили
для простоты, что каждый вид воспринимал переданный ему импульс, чтобы, в
свою очередь, передать его другим, и что по всем направлениям, где
происходит эволюция жизни, эта передача осуществляется по прямой линии. Но
на самом деле есть виды, которые останавливаются, а иные и поворачивают
назад. Эволюция не является только движением вперед: во многих случаях
наблюдается топтание на одном месте, еще чаще - отклонение в сторону или
возврат назад. Далее мы покажем, что так и должно быть и те же самые
причины, которые раздробляют эволюционное движение, приводят к тому, что
жизнь в своей эволюции часто отвлекается от самой себя, загипнотизированная
только что созданной ею формой. Это вызывает рост беспорядка. Конечно,
существует прогресс, если понимать под прогрессом непрерывное движение в
общем направлении, которое было дано первичным импульсом, но этот прогресс
осуществляется только на двух или трех главных линиях эволюции, где
обрисовываются все более и более сложные и развитые формы; между этими
линиями пролегает множество второстепенных путей, напротив, изобилующих
отклонениями, остановками и отступлениями. Философ, принявший вначале тот
принцип, что каждая частность связана с планом целого, переходит от
разочарования к разочарованию, лишь только приступает к исследованию
фактов, и так как все у него было подведено под одну категорию, то, не
пожелав вначале принять в расчет случайное, он приходит теперь к тому, что
все случайно. Нужно, напротив, с самого начала отвести случайному его долю,
и долю весьма значительную. Нужно признать, что не все в природе
взаимосвязано. Затем придется определить центры, вокруг которых
кристаллизуется то, что не взаимосвязано. И сама эта кристаллизация очистит
остальное: проявятся главные направления, по которым движется жизнь,
развивая первичный импульс. Правда, мы не увидим детального выполнения
плана. Здесь есть нечто большее и лучшее, чем выполняющийся план. План -
это предел, указанный труду: он замыкает будущее, форму которого
очерчивает. Перед эволюцией жизни, напротив, двери будущего раскрыты
настежь. Это - творчество, которое бесконечно продолжается в силу
начального движения. Движение это создает единство организованного мира,
единство плодотворное, с неисчерпаемыми богатствами, превосходящее все, о
чем мог бы мечтать какой-либо интеллект, ибо интеллект есть лишь один из
моментов этого движения, один из его продуктов.

Но легче определить метод, чем применять его. Дать полное объяснение
прошлому эволюционному движению, каким мы его себе представляем, можно было
бы лишь в том случае, если бы история организованного мира была завершена.
Мы далеки от подобных результатов. Генеалогии, предлагаемые для различных
видов, по большей части проблематичны. Они меняются вместе с их авторами, с
обусловившими их теоретическими взглядами, и вызывают дискуссии, которые
современной науке разрешить не под силу. Но, сравнивая различные решения,
можно заметить, что разногласия касаются скорее частностей, чем главных
линий. Следуя как можно блиясе этим главным линиям, мы можем,
следовательно, бить уверены, что не заблудимся. Впрочем, только они для нас
и важны, ибо мы не намерены, подобно натуралисту, искать порядок
последовательности различных видов, мм хотим только определить главные
направления их эволюции. Да и не все эти направления одинаково важны для
нас: мы должны заняться главным образом тем, которое ведет к человеку.
Поэтому, следуя по тем и иным направлениям, мы не должны забывать, что речь
идет об определении отношения человека к животному миру в целом и места
самого животного мира во всем организованном мире.

Обращаясь вначале ко второму вопросу, заметим, что нет ни одного ясно
выраженного признака, который отличал бы растение от животного. Попытки
точного определения обоих миров никогда не имели успеха. Нет ни одного
существенного признака растительной жизни, который не обнаруживался бы в
известной мере у некоторых животных, и ни одной черты, характерной для
животного, которая не наблюдалась бы у определенных Видов в определенные
моменты в мире растительном. Понятно поэтому, что биологи, стремящиеся к
точности, всегда считали искусственным различие между обоими мирами. Они
были бы правы, если бы определение здесь могло даваться, как в
математических и физических науках, на основании известных статических
признаков, которыми обладает один предмет и не обладают другие. Совершенно
иной способ определения должен применяться, по нашему мнению, в науках о
жизни. Нет практически ни одного жизненного проявления, которое не
заключало бы в зачаточном, или скрытом, или возможном состоянии
существенных черт большинства других жизненных проявлений. Разница - только
в пропорции. Но этой разницы достаточно для определения группы, если можно
установить, что разница эта не случайна и что группа по мере своей эволюции
стремилась все более и более усилить свои специальные признаки. Одним
словом, группа будет уже определяться не тем, что она обладает известными
признаками, но тенденцией к усилению этих признаков. Если принять эту точку
зрения, если учитывать не столько состояния, сколько тенденции, то
окажется, что растения и животные могут быть определены и различены точным
образом и что они соответствуют двум расходящимся эволюционным направлениям
жизни.

Эта дивергенция обнаруживается прежде всего в способе питания. Известно,
что растение получает непосредственно из воздуха, воды и земли необходимые
для поддержания жизни элементы, в частности углерод и азот: оно берет их в
форме минеральных веществ. Напротив, животное может овладеть этими
элементами лишь после того, как они закладываются в органические вещества
или растениями, или животными, которые, в свою очередь, получают их, прямо
или косвенно, из растений же, так что в конечном итоге пищей животного
является растение. Правда, у растений этот закон допускает много
исключений. Без колебаний заносят в ряд насекомоядных растений росянку,
мухоловку, жирянку. С другой стороны, грибы, занимающие столь видное место
в растительном мире, питаются, как животные; будь то бродильные грибы,
сапрофиты, или паразиты, они всегда получают свою пищу из органических
веществ. Следовательно, из этого различия в питании нельзя вывести
статического определения, которое для любого случая автоматически решало
бы, имеешь ли дело с растением иле с животным. Но это различие может
послужить началом для динамического определения двух миров, ибо оно
отмечает два расходящихся направления, по которым пошли растения и
животные. Примечателен тот факт, что грибы, распространенные в природе в
необычайном изобилии, не смогли эволюционировать. В органическом отношении
они не поднимаются выше тех тканей, которые у развитых растений образуются
в зародышевом мешочке семяпочки и предшествуют прорастанию новой особи.
Можно сказать, что это выкидыши в растительном мире. Все их многочисленные
виды представляют собой тупики, как будто, отказываясь от обычного способа
питания растений, они прекращали свое движение на главном пути эволюции
растений. Что же касается росянки и мухоловки, вообще насекомоядных
растений, то они питаются, как и другие растения, через корни, а также
извлекают своими зелеными частями углерод из углекислоты, содержащейся в
атмосфере. Способность схватывать насекомых, вбирать их в себя и
переваривать должна была появиться у них позже в совершенно исключительных
случаях, когда слишком тощая почва не доставляла им достаточной пищи.
Вообще, если придавать меньше значения наличие признаков, чем тенденции к
их развитию, и если считать существенной ту тенденцию, по которой эволюция
могла продолжаться бесконечно, то можно сказать, что растения отличаются от
животных тем, что они могут создавать органическую материю из минеральных
веществ, которые они извлекают непосредственно из атмосферы, земли и воды.
Но с этим различием связано и другое, более глубокое.

Животное, не имея возможности непосредственно извлекать содержащиеся всюду
углерод и азог, вынуждено искать, чтобы питаться ими, растения, которые уже
выделили эти элементы, или животных, которые сами получили их в
растительном мире. Поэтому животное должно быть по необходимости подвижным.
Начиная с амебы, выпускающей наудачу свои ложноножки, чтобы захватить
рассеянные в капле воды органические вещества, вплоть до высших животных,
обладающих органами чувств для распознавания добычи, органами движения для
овладения ею, нервной системой для координации движений с ощущениями, жизнь
животных характеризуется, в ее общем направлении, подвижностью в
пространстве. В своей первоначальной форме животное предстает как
незначительная масса протоплазмы, завернутая всего-навсего в тонкую
белковую оболочку, позволяющую этой массе свободно менять форму и
передвигаться. Напротив, растительная клетка покрыта клеточной мембраной,
осуждающей ее на неподвижность. И снизу доверху в растительном мире
наблюдаются одни и те же привычки, все более и более ведущие к
неподвижности, ибо растению нет нужды беспокоиться; оно находит вокруг себя
- в атмосфере, воде и земле, где оно располагается, минеральные вещества,
которые усваивает непосредственно. Конечно, явления движения наблюдаются и
у растений. Дарвин написал прекрасную книгу о движениях ползучих растений.
Он изучил движения некоторых насекомоядных растений, таких как росянка и
мухоловка, нацеленные на захват добычи. Известны движения листьев акации,
мимозы и др. Кстати, и перемещения растительной протоплазмы внутри оболочки
свидетельствуют о ее родстве с протоплазмой животных. И наоборот, во
множестве видов животных (главным образом паразитов) можно было бы указать
явления закрепления на месте, аналогичные таким же явлениям растительного
мира'. И здесь также можно впасть в заблуждение, утверждая, что
неподвижность и подвижность являются признаками, позволяющими при простом
осмотре определить, что перед тобой - растение или животное. Но
неподвижность у животных чаще всего проявляется как оцепенение, в которое
впадает вид, словно отказываясь продолжать эволюцию в определенном
направлении: она родственна паразитизму и сопровождается признаками,
напоминающими признаки растительной жизни. Движениям же растений не
свойственны ни частота, ни разнообразие движений животных. Они касаются
обычно только одной части организма и почти никогда не затрагивают весь
организм. Если у них и проявляется в исключительных случаях смутная
самопроизвольность, то кажется, что видишь перед собой случайное
пробуждение обычно дремлющей активности. Короче говоря, если в растительном
мире, как и в мире животном, подвижность и неподвижность сосуществуют, то
равновесие явно нарушается в пользу неподвижности в одном случае и в пользу
подвижности в другом. Эти две противоположные тенденции столь очевидно
являются ведущими в эволюции растений и животных, что ими можно бы было уже
определить оба мира. Но неподвижность и подвижность сами суть только
поверхностные проявления еще более глубоких тенденций.

Между подвижностью и сознанием существует очевидная связь. Конечно,
сознание высших организмов взаимодействует с определенными мозговыми
механизмами. Чем более развита нервная система, чем многочисленнее и
определеннее движения, между которыми она делает выбор, тем яснее и
сопровождающее эти движения сознание. Но ни эта подвижность, ни этот выбор,
ни, следовательно, это сознание не обусловлены с необходимостью наличием
нервной системы. Она лишь определенным образом направила и подняла на более
высокую ступень интенсивности начальную и смутную активность, рассеянную в
массе организованного вещества. Чем ниже по уровню развития стоит животное,
тем больше упрощаются и отделяются друг от друга нервные центры; в конце
концов нервные элементы исчезают, теряясь в менее дифференцированном
организме. Но то же самое происходит и со всеми другими органами, со всеми
другими анатомическими элементами, и было бы столь же нелепо отказывать, в
сознании животному, поскольку оно не имеет мозга, как заявлять, что оно не
способно питаться, поскольку не имеет желудка. На самом же деле нервная
система, подобно другим системам, зародилась вследствие разделения труда.
Она не создает функцию, но лишь поднимает ее на более высокую ступень
интенсивности и определенности, давая ей двойную форму деятельности
рефлекторной и деятельности произвольной. Чтобы выполнить естественное
рефлекторное движение, необходим целый механизм, действующий в спинном или
в продолговатом мозге. Чтобы произвольно выбирать между несколькими
определенными поступками, нужны мозговые центры, то есть перекрестки, от
которых отходят пути, ведущие к двигательным механизмам различной
конфигурации и одинаковой точности. Нотам, где не произошло еще выделения
нервных элементов, а тем более их объединения в систему, там существует
нечто такое, из чего путем раздвоения возникнут и рефлекс, и произвольное
движение; чему не свойственны ни механическая точность первого, ни
связанные с разумом колебания второго, но что, будучи причастным в
бесконечно малой степени тому и другому, является просто неопределенной, а
следовательно, уже отчасти сознательной реакцией. Это значит, что и низший
организм будет сознательным в той мере, в какой он движется свободно. Будет
ли здесь сознание по отношению к движению следствием или причиной? В
известном смысле оно является причиной, ибо роль его - управление
передвижением. Но, с другой стороны, это - следствие, так как его
поддерживает именно двигательная активность, и как только она исчезает,
сознание атрофируется, или, вернее, засыпает. У ракообразных, таких как
Rhizo-cephales, имевших некогда более дифференцированное строение,
неподвижность и паразитизм сопровождаются вырождением и практически
исчезновением нервной системы, и так как в подобном случае развитие
организации локализовало в нервных центрах всю сознательную активность, то
можно предположить, что сознание у такого рода животных еще слабее, чем в
организмах гораздо менее дифференцированных, никогда не имевших нервных
центров, но остававшихся подвижными.

Могло ли в таком случае растение, укрепившееся в земле и находящее пищу на
месте, развиваться в направлении сознательной деятельности? Клеточная
мембрана, покрывающая протоплазму, делая неподвижным простейший
растительный организм, в то же время в значительной мере предохраняет его
от внешних возбуждений, которые раздражают чувствительность животного и
мешают ему погрузиться в сон'. Растение, следовательно, в целом
бессознательно. Но и здесь нужно остерегаться радикальных разграничении.
Сознание и бессознательность - это не две этикетки, которые можно наклеить
машинально, - одну на каждого животного, другую на каждую растительную
клетку. Если у животного, выродившегося в неподвижного паразита, сознание
засыпает, то, напротив, у растения, которое вновь обрело свободу движений,
оно пробуждается, и ровно в той мере, в какой растение вернуло себе
свободу. И все же сознание и бессознательность отмечают направления, по
которым шло развитие обоих миров, в том смысле, что для отыскания лучших
образцов

сознания у животных нужно подняться до самых высших представителей ряда,
тогда как, чтобы обнаружить вероятные случаи сознания у растений, нужно
спуститься возможно ниже по лестнице растений, дойти, например, до зооспор
водорослей и вообще до тех одноклеточных организмов, которые, скажем так,
колеблются между растительной формой и формой животного. С этой точки
зрения и в такой мере животное, на наш взгляд, определяется
чувствительностью и пробудившимся сознанием, растение же сознанием
заснувшим и отсутствием чувствительности.

Итак, растение вырабатывает органические вещества непосредственно из
веществ минеральных: эта способность освобождает его от необходимости
двигаться, а значит, и чувствовать. Животные, вынужденные разыскивать себе
пищу, развивались в направлении двигательной активности, а следовательно, и
сознания все более и более полного, все более и более ясного.

Нам кажется бесспорным, что животная клетка и клетка растительная
происходят от общего ствола, что первые живые организмы колебались между
формой растительной и формой животной, принадлежа одновременно той и
другой. Действительно, мы только что видели, как характерные, хотя и
расходящиеся тенденции эволюции обоих миров сосуществуют еще и теперь у
растения и у животного. Различие - только в пропорции. Обычно одна из двух
тенденций покрывает или подавляет другую, но в исключительных
обстоятельствах последняя освобождается и вновь завоевывает утраченное
место. Подвижность и сознание растительной клетки не настолько замерли,
чтобы не иметь силы проснуться, когда обстоятельства позволяют или требуют.
С другой стороны, сохранившаяся в животном мире тенденция к растительной
жизни беспрестанно задерживала, или останавливала, или обращала вспять его
эволюцию. Какой бы полной, даже бьющей через край ни казалась деятельность
животного вида, - оцепенение и бессознательность стерегут его. Только
усилием и ценою усталости он выдерживает свою роль. Путь, по которому шла
эволюция животного, отмечали бесчисленные срывы, вырождение, связанное по
большей части с паразитическими привычками: каждый раз это было переводом
стрелки на растительную жизнь.

Таким образом, все заставляет нас предполагать, что растение и животное
происходят от одного общего предка, который соединял в себе обе тенденции в
момент их зарождения.

Но две тенденции, взаимно включавшие друг друга в этой первоначальной
форме, в процессе своего роста разъединились. Отсюда мир растений с его
неподвижностью и нечувствительностью, отсюда животные с их подвижностью и
сознанием. Чтобы объяснить это раздвоение, нет нужды прибегать к
таинственной силе. Достаточно заметить, что живое существо естественно
тяготеет к тому, что для него более удобно, и растения и животные выбрали
для себя два различных рода удобства в способе добывания необходимых им
углерода и азота. Первые непрерывно и автоматически извлекают эти элементы
из окружающей среды; вторые путем прерывистого, сконцентрированного в
нескольких мгновениях, сознательного действия ищут эти элементы в
организмах, их уже усвоивших. Это - два различных сп