рат попадает под 
микроскоп".
Подготовка мозга к цитоархитектоническому исследованию представляла, как неоднократно 
подчеркивали сами сотрудники Института, весьма сложную задачу, требовала "большого технического 
навыка и большого количества времени"[8]. Так, о самых первых, самых предварительных результатах 
исследования мозга Ленина стали говорить только в 1927 году и продолжали возвращаться к этой теме 
еще на протяжении десятилетия. Темпы исследования мозга Маяковского были еще медленнее. К 1935 
году работа над мозгом Маяковского еще не была завершена, но некоторые результаты уже имело 
смысл доложить:
"Интересные данные мы получили и при архитектоническом исследовании мозга Маяковского. Еще не 
все области этого мозга изучены. Однако те области, которые изучены, представляют большой интерес. 
Товарищи Станкевич и Шевченко проводили исследование так называемой нижнепариентальной 
области на 16 полушариях, в том числе и мозга Маяковского. Эта область мозга особенно хорошо 
выражена у человека и значительно слабее выражена у человекоподобных обезьян, а у ниже стоящих 
совершенно не выражена. Таким образом, эта область мозга, видимо, является носителем особо 
высоких функций мозга. Работы Станкевич и Шевченко[9] показали, что у Маяковского имеется 
большое своеобразие в архитектоническом строении этой области: 1) своеобразие в сложности борозд и 
извилин; 2) относительное преобладание этой области по сравнению с этой же областью в других 
мозгах; 3) своеобразие в распространении архитектонических полей и своеобразие в архитектонике 
коры этой области"[10]. 
Вероятно, исследования продолжались и в дальнейшем.
Безусловно, подобных "интересных данных" о мозге Маяковского и других "коллекционных" мозгах 
было получено сотрудниками Института не мало. Только вот тайну гениальности все же не раскрыли и 
"нового человека", для которого "гениальность станет обычным явлением", на свет не произвели. 
Скорее наоборот, подобные исследования показали, что "мериться мозгами" — занятие в высшей 
степени бесперспективное. Все равно получалось, что каждый выдающийся мозг в отдельности, да и 
все выдающиеся мозги вместе взятые, при тщательном анализе по методу профессора О. Фогта 
проигрывали главному экспонату коллекции — заведомо неповторимому, заведомо гениальному мозгу 
Ленина.
Об "исключительно высокой организации мозга Ленина" сообщалось лично Сталину: мозг Ленина 
«сравнивался с десятью полушариями "средних людей", а также мозгом Скворцова-Степанова, 
Маяковского, известного философа Богданова», в мозгу Ленина оказался "более высокий процент 
борозд лобной доли по сравнению с мозгом Куйбышева, Луначарского, Менжинского, Богданова, 
Мичурина, Маяковского …"[11] и т. п. 
В общем, результаты работы были заранее предопределены идеологией и потому оказались 
маловпечатляющими. Однако точку ставить рано. Самое, на наш взгляд, интересное начинается именно 
там, где кончается цитоархитектоника, то есть собственно медицинская наука, и там, где кончается 
идеология, с ее стремлением во что бы то ни стало доказать гениальность вождя.


Самое интересное: Что еще делали в Институте мозга


В Институте занимались изучением не только материи мозга, но и особенностями личности его 
обладателя. В разработанном в 1933 году проекте Положения о Государственном научно-
исследовательском Институте мозга утверждалось: "Институт имеет при себе Пантеон мозга 
выдающихся политических деятелей, деятелей науки, литературы, искусства. В задачу Пантеона входит 
хранение мозга выдающихся людей, собирание всевозможных материалов, характеризующих личность 
умершего, составление на основании изученных материалов характерологических статей, очерков, 
монографий и опубликование их, а также создание выставки, в целях широкой популяризации 
деятельности умерших. Собираемые Пантеоном материалы, характеризующие деятельность умершего, 
одновременно служат необходимым пособием для архитектонического изучения мозга выдающихся 
деятелей"[12]. 
Чуть позже сбор характерологических данных об экспонатах коллекции стал декларироваться как 
основной, постоянно практикуемый в Институте принцип подхода к теме. "Располагая уже в настоящее 
время целым рядом мозгов умерших выдающихся деятелей Союза, а также специально собираемыми 
Институтом сведениями об особенностях этих деятелей, об их одаренности и т. д., институт также 
занимается и накоплением материала для последующего разрешения вопроса о том, какие отношения 
при современном уровне наших знаний могут быть вскрыты между структурой и функцией коры 
головного мозга и в этом направлении", — говорилось в предисловии к сборнику научных трудов 
Института[13].
В популярном изложении эта же мысль выглядела понятнее и привлекательнее: "Чрезвычайно бережно 
и тщательно Институт сравнивает детали и характеры, собирает материал о привычках, об 
отличительных особенностях каждого"[14]. Вот эти-то сведения, "бережно и тщательно" собиравшиеся 
сотрудниками Института, представляют безусловный общегуманитарный интерес и научную ценность. 
Сегодня такого рода источники относятся к так называемой "устной истории". Разумеется, источники в 
данном случае своеобразные, однако характерные для своей эпохи. О них и пойдет речь. 
Личность умершего гения изучалась в соответствии со "Схемой исследования". "Схема…" представляла 
собой что-то вроде методического пособия, очерчивающего обширный круг тем и вопросов, на которые 
должен был обратить внимание сотрудник. Составление "Схемы исследования" считалось делом 
важным и ответственным. "К детальной проработке опросника" приступили только в 1932 году и, с 
помощью "специалистов-консультантов"[15] планировали его закончить не ранее чем через год. В 
пятилетнем плане Института на 1933-1937 гг. сообщается, что "в 1933 году должна быть разработана 
путем привлечения специалистов-психологов и психоневрологов форма характерологической анкеты, 
которая должна лечь в основу собирания и изучения материала с последующим литературным 
оформлением в форме издания ежегодно характериологических очерков, посвященных жизни и 
деятельности выдающихся людей"[16]. Есть основания полагать, что в числе "специалистов-
консультантов", занимавшихся выработкой "Схемы исследования", был и психолог Л. С. 
Выготский[17]. 
Первое, что интересовало авторов "Схемы…", это "история развития данной личности": детство, 
школьный период, начало самостоятельной деятельности, периоды творчества, вторая половина жизни, 
последние годы, смерть… То есть составлялась подробная биография.
Далее выяснялись факторы наследственности: собирались сведения о родственниках по восходящей и 
нисходящей линии; в качестве приложения строилась графическая схема, наподобие генеалогического 
древа; делались выводы.
Большое внимание уделялось конституциональным особенностям человека: фиксировались рост и вес, 
цвет глаз и волос, строение тела, состояние организма и т. д. Потом дело доходило до психомоторной и 
психосенсорной сферы, затем — до эмоционально-аффективной, волевой и интеллектуальной, до 
особенностей творческого процесса. Таким образом, учитывалось практически все: отношение к 
природе, людям, книгам, к собственному "я", пристрастия и фобии, повадки и привычки; интересовали 
работа, быт, половая жизнь, внимание, воображение, память… 
Наконец, составлялось заключение по следующий параметрам: 1) Анализ влияния факторов среды на 
формирование данной личности; 2) Наследственность и ее особенности; 3) Характеристика 
конституциональных факторов; 4) Особенности сенсомоториума; 5) Анализ отдельных сторон личности 
(эмоционально-аффективной, волевой и интеллектуальной сфер) и их взаимодействие; 6) Особенности 
творчества данной личности; 7) Выделение основных особенностей характера данной личности, 
основного ее ядра.
В итоге возникало всестороннее описание человека, его подробнейший психологический портрет.
На основе чего составлялся такой портрет? Откуда брались сведения? Сотрудник института подробно 
изучал мемуарную и критическую литературу об исследуемом лице, его художественные произведения 
(в том числе, неопубликованные), письма, рисунки, фотографии и т. п. Желательно было ознакомиться с 
документами, относящимися к каждому периоду: начиная с образцов почерка, ученических тетрадей и 
кончая материалами по истории болезни и протоколом вскрытия…
Однако самые интересные и уникальные данные черпались из устного источника, из так называемых 
"бесед", которые проводили сотрудники Института с людьми из ближайшего окружения умершего 
гения. Родственников, друзей и знакомых интервьюировали по указанным в "Схеме исследования" 
вопросам. Содержание "бесед" записывалось, подробные ответы информантов систематизировались и 
вносились в итоговый "характерологический" документ. Именно эти "беседы", являвшиеся по сути 
разновидностью мемуаров, становились главным материалом для обобщений, иллюстраций и 
умозаключений специалистов. 
Сведения, полученные как из устных, так и из других источников, перерабатывались и оформлялись в 
связный, достаточно большой по объему текст, содержащий всестороннее и уникальное описание 
исследуемого объекта. Этот текст в окончательном, литературно обработанном виде, по-видимому, 
сдавался в архив Института мозга — в качестве научной отчетности сотрудника. К сожалению, 
местонахождение архива Института мозга пока не выявлено. Однако подготовительные материалы к 
некоторым "делам" сохранились в семейном архиве Григория Израилевича Полякова (1903-1982), 
известного невролога, профессора, многие годы проработавшего в Институте мозга. В числе 
сохранившихся — материалы, характеризующие В. Маяковского. Сам Г. И. Поляков непосредственно 
занимался собиранием сведений о поэте и проведением "бесед", систематизацией фактов и их 
осмыслением. Ему помогали и другие сотрудники Пантеона Института мозга — В. М. Василенко и Н. Г. 
Егоров[18]. Однако очевидно, что Г. И. Полякову в этой работе принадлежала ведущая роль.


Маяковский в Институте мозга


Решение собирать характерологические материалы о Маяковском было принято почти сразу после 
смерти поэта. Уже 21 апреля 1930 г. Институт Мозга обратился "ко всем близким и знакомым поэта с 
просьбой предоставить в его распоряжение все сведения, характеризующие В. Маяковского, а также 
соответствующие материалы: фото в различные периоды жизни, автографы, рисунки Маяковского, 
личные письма, записки и другие документы"[19].
Судя по упоминанию в очерке фотографий, хранящихся в архиве Института, и по анализу писем 
Маяковского к родным, это обращение возымело действие. Однако основная часть исследования 
пришлась, по-видимому, на более поздний срок. Ранняя из имеющихся в "деле" Маяковского "бесед" 
датирована 1933 г., последние проводились в ноябре 1936 г. 
Всего в "деле" шесть "бесед". Дважды (в 1933 г. и в 1936 г.) был интервьюирован Осип Максимович 
Брик (1888-1945), близкий кругу футуристов литератор и теоретик культуры, взявший на себя роль 
издателя ранних произведений Маяковского, и один раз (тоже в 1936 г.) — Лили Юрьевна Брик (урожд. 
Каган Лия Урьевна; 1891-1978). Маяковский познакомился с семьей Бриков в июле 1915 г. Тогда же 
зародилась и чувство к Л.Ю. Брик. С тех пор "жизнь Маяковского и Бриков начала сливаться и в 
литературе, и в быту"[20]. На протяжении пятнадцати лет, вплоть до самоубийства в 1930 году, 
Маяковский и Брики были, по сути, одной семьей. Очевидно, что из окружения Маяковского Брики 
были самыми сведущими, самыми знающими его людьми. Не исключено, что "бесед" с Бриками было 
гораздо больше, но сохранилось лишь три.
В "деле" имеются "беседы" с собратьями Маяковского по писательскому ремеслу — поэтом Николаем 
Николаевичем Асеевым (1889-1963) и прозаиком Львом Абрамовичем Кассилем (1905-1970). Оба 
входили в возглавляемую Маяковским литературную группу "Левый фронт искусств" (ЛЕФ), оба 
впоследствии вслед за Маяковским перешли в РЕФ (Революционный фронт искусств). Правда, стаж их 
знакомства с поэтом был различен. Асеев был давним другом (с 1913 года), Кассиль — скорее 
приятелем, хорошим знакомым.
Имеется также "беседа" с Артемием Григорьевичем Бромбергом (1903-1964)[21]. Его знакомство с 
Маяковским произошло только в начале 1930 г. — в связи с организацией персональной выставки 
"Двадцать лет работы". А. Г. Бромберг был сотрудником Государственного Литературного Музея; он 
помогал Маяковскому в работе над экспозицией, водил по выставке экскурсии, после стал активным 
участником молодежной "Бригады Маяковского", о чем написал в воспоминаниях[22]. 
Из того, что в "деле" сохранились лишь "беседы" с Асеевым, Кассилем, Бромбергом и Бриками, отнюдь 
не следует, что только ими был ограничен круг интервьюированных. Нам кажется, что к этому перечню 
опрошенных следует добавить, как минимум, еще двух друзей-литераторов — поэта-футуриста Василия 
Васильевича Каменского (1884-1961) и писателя Льва Вениаминовича Никулина (1891-1967). Оба они в 
1930-е гг. публиковали мемуары о Маяковском, к которым авторы публикуемого очерка постоянно 
обращаются. Но ряд приводимых в очерке сведений в мемуарах отсутствует. Кроме того, слова 
Каменского и Никулина порой вводятся в текст оборотами типа: NN "подтверждает", "передает", 
"рассказывает", "сообщает", "свидетельствует" и т. п. Подобная форма подачи материала, на наш 
взгляд, косвенно указывает на то, что информация получена устным путем — во время "беседы".
Если о "беседах" с Каменским и Никулиным можно только предполагать, то о проводимых "беседах" с 
родными поэта (прежде всего — с сестрой поэта Людмилой Владимировной Маяковской) говорится в 
тексте очерка недвусмысленно. Кроме того, цитируются слова Ксении Михайловны Синяковой (1900-
1985), жены Н. Н. Асеева. 
В очерке нередко сообщается о сведениях, полученных от "школьного товарища" Маяковского. Эти 
сведения касаются прежде всего материального положения семьи поэта, его образа жизни в первые 
годы после приезда из Грузии в Москву и т. п. Фамилия "Школьного товарища" не названа, но можно 
предположить, что им был Сергей Сергеевич Медведев (1891-1970), впоследствии ставший известным 
химиком, академиком АН СССР (1958). В период дружбы с Маяковским он учился в Третьей 
московской гимназии, увлекался чтением запрещенной литературы и занимался революционной 
пропагандой. "Моя сестра и старшая сестра Маяковского, Людмила Владимировна, были 
однокурсницами и подругами по Художественно-промышленному Строгановскому училищу. Летом 
1906 года, когда Маяковские переехали в Москву, мы познакомились через сестер семьями. Кроме нас, 
знакомых у Маяковских в Москве тогда почти не было, и в первое время я был единственным 
приятелем Володи <…>, — вспоминал С. С. Медведев. — Я не могу сказать, что мы были с ним очень 
близки: я учился в другой гимназии, в шестом классе, был на два класса впереди его, но мы с ним 
сошлись и сдружились, поскольку наши интересы совпадали" [23].
Помимо "бесед" Г. И. Поляков и его коллеги обращались и к источникам письменным. Многократно 
цитируются тексты самого Маяковского (прежде всего — автобиографическое сочинение "Я сам"[24]), 
а также мемуары современников: к середине 30-х гг. воспоминаний о поэте было написано уже немало. 
"Согласно принятому в Институте Мозга методу обработки характерологического материала, — 
говорится в предисловии к исследованию о Маяковском, — мы делим наше изложение на три части: 
биографический очерк, характерологический очерк в собственном смысле и заключение". В бумагах, 
сохранившемся в архиве Г. И. Полякова, характерологические материалы сгруппированы в двух 
"очерках" с идентичными заголовками. Готовя материал к печати, мы позволили себе их 
пронумеровать, озаглавив соответственно — "Характерологический очерк — I" и 
"Характерологический очерк — II". В них создается необычный психологический портрет Маяковского, 
анализируются особенности и изъяны его личности, определившие законы внутренней жизни и 
стимулы к творчеству, принципы отношения с окружающими, логику поведения и, в конечном счете — 
самоубийства. Характерологический раздел исследования представляет, на наш взгляд, наибольший 
интерес для специалистов и вообще для читателей. Поэтому эти два фрагмента и были выбраны нами 
для публикации. Второй очерк, вероятно, был написан позже. В нем обобщаются конкретные 
наблюдения и примеры, составляющие основу первого очерка. В этой связи естественно возникновение 
некоторых пересечений и повторов. Текст характерологических очерков воспроизводится с 
небольшими сокращениями по машинописи, приобретенной у дочери Г. И. Полякова "Мемориальной 
квартирой Андрея Белого" (отдел Государственного музея А. С. Пушкина).


МАТЕРИАЛЫ ИЗ АРХИВА Г. И. ПОЛЯКОВА


Владимир Маяковский

Характерологический очерк

Внешний облик М. производил сильное впечатление на окружающих с первого взгляда и приковывал к 
себе внимание. Бросались в глаза его высокая, несколько угловатая фигура, крупное выразительное 
лицо с тяжелым подбородком и "страшной силой взгляда", в чертах которого отражалась большая 
внутренняя напряженность творческой мысли.
Б. Пастернак следующим образом описывает первое впечатление, производимое М.:
"Хотя всех людей на ходу, и когда они стоят, видно во весь рост, но то же обстоятельство при 
появлении Маяковского показалось чудесным, заставив всех повернуться в его сторону. Естественное 
казалось в его случае сверхъестественным. Причиной был не его рост, а другая, более общая и менее 
уловимая особенность. Он в большей степени, чем остальные люди, был весь в явлении. Выраженного и 
окончательного в нем было так же много, как мало этого у большинства" (Б. Пастернак. "Охранная 
грамота", 1931 г.[25]).
И далее: "За его манерою держаться чудилось нечто подобное решению, когда оно приведено в 
исполнение, и следствия его уже не подлежат отмене. Таким решением была его гениальность" (Там 
же[26]).
По своему телосложению (вес около 90 кг, рост около 190 см) М. был человеком физически не слабым, 
но особой силой не отличался. При способности М. к длительному напряжению, при его манере 
работать "запоем", он был способен и к продолжительному физическому напряжению. Рисуя в РОСТа 
плакаты, что требовало значительной затраты физической энергии и продолжительного пребывания на 
ногах, М. проявлял удивительную неутомимость. После нескольких часов сна с деревянной колодкой 
вместо подушки под головой (чтобы не проспать, он вскакивал рано утром и снова до позднего вечера 
работал, нарисовав таким образом свыше двух тысяч огромных плакатов — "Я сам")[27]. Но все же 
физической работы М. не любил и, видимо, не имел потребности ею заниматься.
Был крайне подвижен. "Володя в детстве был очень подвижной, худощавый, загорелый мальчик". Это 
качество сохранилось на всю жизнь. Очень любил ходить. Почти все, что написано М., написано им на 
ходу. Синякина-Асеева говорит по этому поводу: "Писал он всегда на улице: никогда я не видала его за 
письменным столом"[28]. Каменский подтверждает, что М. писал все свои вещи на ходу. "Возможно, — 
говорит он, — что это была привычка, выработавшаяся вследствие известных бытовых условий". 
Следует иметь при этом в виду, что М. написано около 250 печатных листов, из которых на прозу (а 
прозу он тоже обдумывал на ходу) падает не больше 10%. Потребность в движении у М. была так 
велика, что, например, выйдя из тюрьмы[29], он "как застоявшийся жеребенок" в одной курточке бегал 
по Садовым, где теперь трамвайное кольцо "Б"" (Асеев).
Наряду со всем этим на М., особенно в последние годы его жизни, находили моменты "тишины". По 
несколько минут он сидел тогда совершенно неподвижно, погруженный в глубокую задумчивость, со 
взором, устремленным в одну точку — обычно несколько в сторону и вниз.
Ходил М. быстро, размашистыми большими шагами, сильно вынося вперед то левое, то правое плечо. 
"Очень любил ходить по Москве и знал Москву вдоль и поперек". Асеев вспоминает, что однажды он 
шел с М. по шпа