уживаются при анализе проведенного 
следствия по делу о гибели Маяковского. 
  Впрочем, в публикациях отечественных авторов в последние годы принято при исследовании 
практически всех таинственных событий 1920-1950-х годов называть в качестве причины 
происходившего ее величество - политику. Есть, однако, и французский вариант объяснения всех 
событий; он гласит, как известно: "Ищите женщину!". В рассматриваемом нами случае этот вариант, 
хотя его и нельзя, конечно же, считать универсальным, позволяет понять очень многое, а, возможно, и 
все. Обстоятельства последних месяцев жизни поэта дают для этого основания. 

  Так, что же произошло с Маяковским на самом деле? А вот - что. 
  Поэт познакомился с молоденькой актрисой МХАТа Вероникой Витольдовной Полонской и 
помальчишески влюбился в нее. Она была замужем за известным актером Михаилом Михайловичем 
Яншиным. Отношения между Маяковским и Полонской имели взлеты и падения. В конце концов поэт 
поставил вопрос ребром: Полонская должна немедленно разойтись с мужем и тут же оставить сцену. На 
одной из дружеских вечеринок Маяковский, имевший право на ношение оружия, достал из кармана 
пистолет и пригрозил: если Вероника не выполнит его условия, то он застрелится. Полонская с трудом 
отговорила Маяковского от рокового шага. 
  Накануне трагического выстрела поэт встретился с Вероникой в московской квартире известного 
писателя Валентина Катаева. В обстоятельствах всего происшедшего затем нам помогут разобраться 
материалы известного исследователя жизни и творчества Маяковского - А.А.Михайлова и 
воспоминания самой Полонской. 
  Тогда у Катаева собралось человек десять. Казалось бы, обычная московская вечеринка. Маяковский, 
видимо, сумел выяснить, что здесь будут Полонская и Яншин. Как вспоминают, сидели в темноте, пили 
чай с печеньем, вино. Маяковский, по словам Катаева, был совсем не такой, как всегда, не театральный, 
не верховодящий. Он не сводил взгляда с Полонской. 
  В описании Катаева она была совсем молоденькой, белокурой, с ямочками на розовых щеках, в 
вязаной тесной кофточке с короткими рука-вами... 
  Известно, что Владимир Владимирович весь вечер обменивался с нею записками. Их переписка велась 
стремительно; яростно комкались и отбрасывались клочки бумаги, как в калейдоскопе менялось 
настроение обоих. Катаев охарактеризовал эту переписку похожей "на смертельную молчаливую 
дуэль". Полонская вспоминала, что Маяковский был груб, снова ревновал, угрожал раскрыть характер 
их отношений. Скандал казался неизбежным. Квартиру Катаева покинули в третьем часу ночи. Поэт 
вышел вслед за Полонской и Яншиным. Проводил их на Каланчевку. Уже наступили новые сутки - 14 
апреля 1930 года. Через считанные часы жизнь Маяковского оборвется. 
  Продолжение объяснения, начатого накануне вечером на квартире у Катаева, состоялось в комнате на 
Лубянке утром 14 апреля. Поэт не ло-жился спать. Проводив Полонскую и Яншина, он отправился в 
Гендриков переулок. Вызвал машину. Как утверждают, было яркое солнечное утро. В половине 
девятого поэт заехал за Полонской: у нее в десять тридцать в театре прогон репети-ции 
В.И.Немировичем-Данченко. По словам А.А.Михайлова, еще по дороге в Лубянский проезд произошел 
короткий обмен репликами, заставляющий предположить, что накануне вечером, у Катаева, в какой-то 
форме, устно или в записках, Маяковский высказывал "глупые мысли" о смерти. На просьбу Полонской 
бросить эти мысли, забыть все, Владимир Владимирович, по ее свидетель-ству, ответил: "...глупости я 
бросил. Я понял, что не смогу этого сделать из-за матери. А больше до меня никому нет дела". 
Известно, что объяснение в комнате на Лубянке напоминало предыдущие: Владимир Владимирович 
требовал решить, наконец, все вопросы - и немедленно. Он грозил не отпустить Полонскую в театр, 
закрывал комнату на ключ. Когда же она напомнила, что опаздывает в театр, то Маяковский 
разволновался еще больше: 
"Опять этот театр! Я ненавижу его, брось его к чертям! Я не могу так больше, я не пущу тебя на 
репетицию и вообще не выпущу из этой комнаты!" 
  ...Владимир Владимирович быстро заходил по комнате. Почти бегал. Требовал, чтоб я с этой же 
минуты осталась с ним здесь, в этой комнате. Ждать квартиры нелепость, говорил он. Я должна бросить 
театр немедленно же. Сегодня же на репетицию мне идти де нужно. Он сам зайдет в театр и скажет, что 
я больше не приду... Я ответила, что люблю его, буду с ним, но не могу остаться здесь сейчас. Я по 
человечески люблю и уважаю мужа и не могу поступить с ним так. И театра я не брошу и никогда не 
смогла бы бросить... Вот и на репетицию я должна и обязана пойти, и я пойду на репетицию, потом 
домой, скажу все... и вечером перееду к нему совсем. Владимир Владимирович был не согласен с этим. 
Он продолжал настаивать на том, чтобы все было немедленно или совсем ничего не надо. Еще раз я 
ответила, что не могу так... 
Я сказала: 
"Что же вы не проводите меня даже?" 
Он подошел ко мне, поцеловал и сказал совершенно спокойно и очень ласково: 
"Нет, девочка, иди одна... Будь за меня спокойна..." 
Улыбнулся и добавил: 
"Я позвоню. У тебя есть деньги на такси?" 
"Нет". 
Он дал мне 20 рублей. 
"Так ты позвонишь?" 
"Да, да". 
  Я вышла, прошла несколько шагов до парадной двери. Раздался выстрел. У меня подкосились ноги, я 
закричала и металась по коридору. Не могла заставить себя войти. Мне казалось, что прошло очень 
много времени, пока я решилась войти. Но, очевидно, я вошла через мгновенье; в комнате еще стояло 
облачко дыма от выстрела. Владимир Владимирович лежал на ковре, раскинув руки. На груди его было 
крошечное кровавое пятнышко. Я помню, что бросилась к нему и только повторяла бесконечно: 
- Что вы сделали? Что вы сделали? 
  Глаза у него были открыты, он смотрел прямо на меня и все силился приподнять голову. Казалось, он 
хотел что-то сказать, но глаза были уже неживые..." 
  15 апреля 1930 года в газетах появилось сообщение: "Вчера, 14 апреля, в 10 часов 15 минут утра в 
своем рабочем кабинете (Лубянский проезд, 3) покончил жизнь самоубийством поэт Владимир 
Маяковский. Как сообщил нашему сотруднику следователь тов. Сырцов, предварительные данные 
следствия указывают, что самоубийство вызвано причинами чисто личного порядка, не имеющими 
ничего общего с общественной и литературной деятельностью поэта. Самоубийству предшест-вовала 
длительная болезнь, после которой поэт еще не совсем поправился". Одновременно было опубликовано 
предсмертное письмо,которое было написано карандашом, почти не содержало знаков препинания. 
Поэт набросал этот текст за два дня до своей гибели. 
  Сестра поэта Людмила Владимировна вспоминала: "14-го утром не-счастье... Я обычно работаю на 
фабрике. Вызывают по внутреннему теле-фону. Иду, думаю, по делу. Вижу домашнюю работницу 
Брик. Сразу вол-нуюсь, думаю, что случилось несчастье с мамой и Володя прислал ко мне. Но она 
говорит: "У вас случилось несчастье. Застрелился Владимир Владимирович". Я не могла говорить, не 
могла понять. Летим на Лубянку. Во дворе масса народу, карета "скорой помощи". Сомнений нет... Бегу 
по лестнице. Комната закрыта, там допрос Полонской. Меня не пускают в ком-нату. Я мучаюсь за маму 
и сестру. Как сказать. Сказали, что за мамой послали. Не едет... Еду за сестрой. Много раз бегаю по 
лестнице вверх и вниз. Звоню куда-то. Привожу сестру. На Лубянке все съехались. Мечемся в ужасе...". 

  В материалах одиозного наркома внутренних дел Н.И.Ежова долгое время хранилось засекреченное 
дело о самоубийстве Маяковского. Лишь недавно оно было передано в спецхран государственного 
музея поэта. Приведем опубликованный в печати фрагмент содержащегося в нем важного документа: 


"ПРОТОКОЛ. 

  По средине комнаты на полу на спине лежит труп Маяковского. Лежит головой к входной двери... 
Голова несколько повернута вправо, глаза открыты, зрачки расширены, рот полуоткрыт. Трупного 
окоченения нет. На груди на 3 см выше левого соска имеется рана округлой формы, диаметром около 
двух третей сантиметра. Окружность раны в незначительной степени испачкана кровью. Выходного 
отверстия нет. Труп одет в рубашку... на левой стороне груди соответственно описанной ране на 
рубашке имеется отверстие неправильной формы, диаметром около одного сантиметра, вокруг этого 
отверстия рубашка испачкана кровью на протяжении сантиметров десяти. Окружность отверстия 
рубашки со следами опала. Промежду ног трупа лежит револьвер системы "Маузер" калибр 7,65 № 
31204, ни одного патрона в револьвере не оказалось. С левой стороны трупа на расстоянии от туловища 
лежит пустая стреляная гильза от револьвера Маузер указанного калибра". 
  Сторонники версии об убийстве Маяковского подосланным к нему агентом утверждали, что 
предсмертное послание поэта написано было не его рукой и представляет собой фальшивку. Эти 
утверждения были отвергнуты в результате экспертизы, проведенный еще в начале 1990-х годов. 
Однако экспертного исследования рубашки, в которую был одет погибший поэт, не проводилось до 
последнего времени. Эта рубашка, купленная Маяковским в Париже, хранится в фондах его музея. И 
вот недавно такое исследование было проведено. Его выполнили научные сотрудники Федерального 
центра судебных экспертиз Минюста Российской Федерации Э.Сафронский, И.Кудашева (специалист в 
области следов выстрела) и профессор судебной медицины А.Маслов. 

  Приведем выдержки из сделанного ими заключения, опубликованного в "Новой газете": 
"1. Повреждение на рубашке В.В. Маяковского является входным огнестрельным, образованным при 
выстреле с дистанции "боковой упор" в направлении спереди назад и несколько справа налево почти в 
горизонтальной плоскости. 
2. Судя по особенностям повреждения, было применено короткоствольное оружие (например, пистолет) 
и был использован маломощный патрон. 
3. Небольшие размеры пропитанного кровью участка, расположенного вокруг входного огнестрельного 
повреждения, свидетельствуют об образовании его вследствие одномоментного выброса крови из раны, 
а отсутствие вертикальных потеков крови указывает на то, что сразу после получения ранения В.В. 
Маяковский находился в горизонтальном положении, лежа на спине. 
4. Форма и малые размеры помарок крови, расположенных ниже повреждения, и особенность их 
расположения по дуге свидетельствуют о том, что они возникли в результате падения мелких капель 
крови с небольшой высоты на рубашку в процессе перемещения вниз правой руки, обрызганной 
кровью, или же с оружия, находившегося в той же руке". 

  Главный вывод: обнаружение следов выстрела в боковой упор, отсутствие следов борьбы и 
самообороны характерны для выстрела, произведенного собственной рукой. 

  Так была поставлена точка в длительном споре: можно ли говорить о самоубийстве Маяковского. "Да, 
можно" - утверждают эксперты. Конечно, различного рода фантазии, домыслы, сенсационные версии 
событий прошлого привлекательны для многих из тех, кто пишет о них, и кто все это читает. Но куда 
привлекательнее должно быть все-таки установление истины. А к ней, в конце концов, исследователи 
всегда находят дорогу. 

Источник: www.peoples.ru


















Моника Спивак - Маяковский в Институте мозга
(философско-литературный журнал ЛОГОС) 

Мозг Маяковского


«— Подождите, — сказал Олеша. — Это не самое странное. Самое странное, даже, я бы сказал, 
необъяснимое, при всей своей матерьяльности, было то, что я видел вчера в Гендриковском переулке, 
где еще совсем недавно мы играли в карты до рассвета… Вы знаете, что это? Мозг Маяковского. Я его 
уже видел. Почти видел. Во всяком случае, мимо меня пронесли мозг Маяковского.
И Олеша, перескакивая с образа на образ, рассказал нам то, что потом с такой поразительной 
художественной точностью появилось в его книге "Ни дня без строчки".
"… вдруг стали слышны из его комнаты громкие стуки — очень громкие, бесцеремонно громкие: так 
могут рубить, казалось, только дерево. Это происходило вскрытие черепа, чтобы изъять мозг. Мы 
слушали в тишине, полной ужаса. Затем из комнаты вышел человек в белом халате и сапогах — не то 
служитель, не то какой-то медицинский помощник, словом, человек, посторонний нам всем; и этот 
человек нес таз, покрытый белым платком, приподнявшимся посередине и чуть образующим пирамиду, 
как если бы этот солдат в сапогах и халате нес сырную пасху. В тазу был мозг Маяковского…"», — этот 
рассказ не мог забыть и спустя тридцать с лишним лет В. П. Катаев[1].
Смерть Маяковского потрясла Советскую Россию. В те печальные весенние дни 1930 г. газеты 
сообщили: "14 апреля, в 10 ч<асов> 15 м<инут> утра в своем рабочем кабинете покончил жизнь 
самоубийством поэт Владимир Маяковский <…> Днем, 14 апреля тело Маяковского перевезено на его 
квартиру в Гендриковском переулке"[2]. Но еще до выхода газет известие о роковом выстреле 
Маяковского молниеносно облетело Москву. На месте трагедии собрались многочисленные друзья и 
знакомые покойного. Естественно, не только Юрий Олеша стал свидетелем изъятия мозга поэта. Чуть 
менее экспрессивно о том же рассказывал другой мемуарист и писатель, приятель Маяковского Л. В. 
Никулин: "14 апреля 1930 года, поздно вечером, мы пришли в квартиру Маяковского в Гендриковом 
переулке. Маленькая, тесная квартира была полна народа <…> Из комнаты, где лежал Маяковский, 
вышли люди в белых халатах. То были сотрудники института мозга <…>. Они унесли завернутую в 
полотно банку. Это, скрытое в белом, было мозгом Маяковского. Потом нас пустили к нему. Он лежал 
на кровати, у стены, с желтовато-серым лицом и синими тенями у глаз"[3]. Не будем обращать 
внимания на частности — в тазу или в банке выносили из квартиры мозг поэта. "Скрытое в белом" (то 
есть завернутую в полотно банку или же таз) препроводили в дом № 43 по Большой Якиманке, в 
Московский Институт мозга, о чем в "Журнале поступлений" была сделана соответствующая запись. 
Эта запись впервые была воспроизведена в публикациях Валентина Скорятина, посвященных "тайне 
гибели Владимира Маяковского" [4].
В неожиданном самоубийстве Маяковского было много неясного, что порождало слухи и подозрения. 
Действительно, обстоятельства и причины смерти, недостойной поэта, "революцией мобилизованного и 
призванного", и неудобной для советской власти, желающей видеть в Маяковском певца нового 
социального строя, не афишировались и были покрыты завесой тайны. Однако из самого факта изъятия 
мозга, напротив того, никакой тайны, не делалось. Такие впечатлительные мемуаристы, как Юрий 
Олеша и Лев Никулин, может, и были потрясены громкими стуками, производимыми прозекторами при 
вскрытии черепа, но в печати об этом писали без малейшего надрыва, спокойно и даже горделиво, как о 
чем-то вполне естественном. Манипуляции с мозгом, наряду с гражданской панихидой и кремацией, 
входили в программу мероприятий по организации почетного погребения. 
"<…> В 18 ч<асов> 30 м<инут> скульптор К. Луцкий и формовщик К. Кучеров сняли посмертную 
маску с лица покойного поэта.
20 ч<асов>. Профессора из Института мозга берут мозг В. Маяковского на исследование. Мозг 
Маяковского весит 1.700 граммов. Примечание: средний вес человеческого мозга 1.300 — 1.350 
граммов.
Исследование мозга Маяковского будет произведено в ближайшие дни.
В полночь тело В. Маяковского перевезено в клуб писателей.
Друзья покойного поэта, представители литературных и общественных организаций провели у гроба 
поэта всю ночь. <…>"[5] и т. п., — извещалось в "Хронике похорон". 
Апрельские газеты были наполнены сообщениями о различных, порой весьма экзотических способах 
увековечения памяти покойного. В их числе рассматривалось и исследование мозга. В "Литературной 
газете" за 21 апреля 1930 г. появилась специальная заметка, озаглавленная "Мозг В. В. Маяковского"; в 
ней давался краткий отчет об уже проделанной по итогам вскрытия работе и намечались общие 
перспективы работы дальнейшей:
"Государственный институтом по изучению мозга 14 апреля, в 8 час<ов> веч<ера> был извлечен мозг 
покойного В. Маяковского. По внешнему осмотру мозг не представляет сколько-нибудь существенных 
отклонений от нормы. Вес его 1.700 грамм при среднем весе у взрослого мужчины 1.400 грамм.
Институт мозга приступил к предварительной обработке мозга В. В. Маяковского, чтобы приготовить 
его к микроскопическому изучению. В ближайшее время материалы, относящиеся к мозгу В. В., будут 
включены в коллекцию Пантеона ГИМ" [6].


Пантеон Института Мозга


Величественным словом "Пантеон" называлось отделение Государственного института мозга (ГИМ), 
занимавшееся собиранием и исследованием мозгов "выдающихся деятелей Советского Союза". 
Основа коллекции Пантеона ГИМ была заложена за несколько лет до кончины Маяковского. В 1924 
году умер В. И. Ленин. Тогда же была создана лаборатория по изучению мозга Ленина, призванная 
материалистически доказать гениальность усопшего вождя. Работы в лаборатории велись под 
руководством крупного немецкого невролога, директора Берлинского института мозга, профессора 
Оскара Фогта. В России он был известен не только как создатель цитоархитектонического метода 
изучения мозга, но и как человек смелых научных гипотез и к тому же — левых убеждений. 
В 1928 году лабораторию, занимавшуюся изучением мозга Ленина, реорганизовали в Институт. Перед 
сотрудниками нового научного заведения стояли грандиозные задачи, главная из которых — 
проникновение в тайну человеческого гения. Вторая мировая война разрушила тесное сотрудничество 
московского и берлинского институтов, и атмосфера тайны стала окутывать работу по изучению тайн 
мозга. А в тридцатые годы об этом еще говорилось открыто и с гордостью, например, на страницах 
газеты "Правда":
"Московскому институту мозга суждено приподнять острием своих выводов мистическую завесу, 
веками прикрывавшую проблемы мозговой коры.<…> Мозговая кора, этот сгусток индивидуального 
опыта, не представляет собой однородно построенного органа. Мозговая кора разделяется на так 
называемые территории и поля различных структур. И здесь, в этих структурных соотношениях, в 
архитектонике коры большого мозга, институт ищет истоки гениальности"[7]. 
Чтобы обеспечить ученых материалом для работы, нужны были мозги выдающихся людей, пусть не 
таких, как Ленин, но все-таки… Стали собирать коллекцию. В нее вошли лидеры партии и 
правительства, деятели науки и искусства. Не была забыта и литература. В 1934 году "Правда" писала, 
что "научный коллектив Института подготовил и уже изучает мозги Клары Цеткин, Сен-Катаяна, 
Луначарского, Цюрупы, М. Н. Покровского, Маяковского, Андрея Белого, академика Гулевича". После 
собрание пополнилось мозгами режиссера Станиславского и певца Собинова, писателя Горького и 
академика Карпинского, поэта Багрицкого и других "выдающихся". В общем, в 1930-е годы изъятие 
мозгов знаменитых людей ставилось на поток. Коллекция Института стремительно пополнялась. 
Общество привыкло к столь экзотической форме увековечения памяти усопших гениев и с уважением 
относилось к дерзаниям ученых.
Население страны подробно информировалось о том, какие манипуляции проводились с мозгом в 
стенах Института: "Кажется, что после смерти мозг еще продолжает жить здесь. Кажется, что он живет 
в этих лабораториях, в этом стильном особняке, где сосредоточены научные усилия по глубокому 
изучению такого сложного органа, как мозг.<…> Прежде чем поступить на стол к ученому, мозг 
подвергается длительному исследованию. Подготовка одного мозга взрослого человека для научной 
работы продолжается около года. Мозг делится при помощи макротома — машины, напоминающей 
гильотину, — на куски; эти куски проходят уплотнение в формалине, в спирту и заливаются в парафин, 
превращаясь в белые застывшие блоки. Блоки разлагаются микротомом — машиной чрезвычайной 
точности — на огромное количество срезов. На каждый мозг приходится приблизительно 15 тысяч 
срезов толщиной в 20 микрон. Только после такой долгой и сложной подготовки препа