ии.  Однажды,  промучившись  полночи,  она  заснула. И вдруг
Розочка воспарила над своей кроватью. Нет, она уже летела по  ночному  небу,
над  особняком,  совсем  голая  и  с  развевающимися  по ветру волосами, как
героиня романа Булгакова "Мастер  и  Маргарита".  Не  было  ни  холодно,  ни
страшно -- просто удивительно спокойно. Ее влекло ТУДА, ГДЕ БЫЛ ОН.
     Внутренним  взором  она ощущала и свою обнаженность, и развевающиеся на
ветру волосы. Сейчас она увидит своего  милого!  Боже,  что  это  за  место?
Почему  такое  скопление  людей?  Почему  они  одинаково одеты? Почему везде
решетки? Господи! Это же тюрьма! Сереженька! Где ты? Но криков ее  никто  не
слышал.  И  вдруг она его увидела. Он лежал на какой-то деревянной скамье, в
малюсенькой комнатушке.  Розочка  "подлетела"  и  опустилась  перед  ним  на
колени.  Сложившись едва ли не вдвое, Савелий спал так крепко, что не ощутил
ее присутствия. Розочка  наклонилась  и  вдруг  испытала  какое-то  странное
чувство:  она тоже совершенно не ощущала его присутствия. Он и был и в то же
время не был. Она его "видела" -- вот  он,  спит  на  скамейке,  --  но  все
происходило как в сомнамбулическом сне.
     "Господи!  Милый,  родной  мой  Сереженька,  за что тебя заперли в этом
ужасном месте? Ведь не мог же ты совершить преступление! Кому могла помешать
твоя свобода? И как же мне тебя найти? Я знаю, чувствую, что тебе нужна  моя
помощь,  но  где  ты,  в  какой  тюрьме? Как она называется? И почему вокруг
вода?"
     Розочка с ужасом открыла глаза. Она лежала в кровати, в  своей  спальне
Значит,  это  всего лишь сон? А как же тюрьма, вода вокруг, Сережа, спящий в
крошечной камере? Неужели это только фантазии? Нет, это не просто сон! Боже!
Что же ей делать? С чего начать? Она вдруг подумала о своей подруге.  Может,
все-таки  допросить  Ларису обратиться к отцу-Комиссару? Но почему-то внутри
все восставало  против  этого  шага.  И  Розочка,  еще  немного  помучившись
размышлениями, вновь погрузилась в сон...
     На  следующий  день,  едва  увидев  Ларису,  она сразу же потащила ее в
свободную аудиторию. И как только закрыла за собой  дверь,  прямо  с  порога
заявила:
     -- Мне кажется... нет, я уверена, что Сергей в тюрьме!
     -- Господи? Ты спятила, подруга! -- воскликнула Лариса, но через минуту
спросила: -- С чего ты взяла?
     --  Можешь считать меня сумасшедшей, но я точно знаю, что он в тюрьме и
ему нужна помощь! -- Глаза девушки горели лихорадочным блеском.
     -- Может, расскажешь все-таки, что случилось?  --  настойчиво  спросила
Лариса, начинавшая беспокоиться всерьез.
     --  Что  ж,  только не смейся: сама напросилась! -- Розочка вздохнула и
подробно рассказала ей свой сон, а затем  с  вызовом  бросила:  --  Ты  что,
считаешь, что я могла бы это сама выдумать?
     --  И  ты  по-прежнему  настаиваешь,  чтобы  я  не  подключала отца? --
задумчиво проговорила Лариса, подумав  про  себя,  что  ТАКОЕ  действительно
трудно выдумать.
     -- По-прежнему! -- упрямо тряхнула головой Розочка. -- Обещаешь?
     --  Конечно!  --  Лариса задумалась. Странно, что по этому поводу они с
Розочкой мыслят одинаково. -- Ладно, пошли, а то на лекцию опоздаем!..

     Дни в тюрьме Райкерс-Айленд тянулись удивительно однообразно. Проверки,
трехразовые  походы  в  столовую  и  часовые  прогулки  на  воздухе,  в  так
называемом  прогулочном  дворике,  хотя  он  походил  скорее  на  спортивную
площадку, способную вместить до трехсот человек. Савелий старался  гулять  в
одиночестве, ни с кем не общаясь и односложно отвечая на всякие вопросы. Все
остальное  время, за исключением походов в столовую, он сидел в камере. Нет,
он  не  паниковал  и  не  чувствовал  себя  угнетенным  --  просто   пытался
разобраться в ситуации, чтобы принять правильное решение.
     С  какой  стороны  ему был нанесен удар? Савелий решил проанализировать
все свои контакты, с момента появления в  Нью-Йорке.  Он  вспоминал  час  за
часом,  день  за  днем и постепенно добрался до того злополучного дня, когда
был арестован. В чем он ошибся, где совершил  прокол?  Говорков  не  находил
ответа:  все  было  чисто.  И  вдруг  его  память  остановилась на том самом
человеке, который указал на него полицейским. Господи, как же он мог  о  нем
забыть? Ему вдруг показалось, что ответ лежит на поверхности.
     Он  настолько  уверовал  в  некую  проверку, что автоматически отбросил
остальные версии. Сейчас,  когда  всплыло  лицо  того  мужика,  Савелию  оно
показалось  знакомым.  Неужели  этот человек и есть ключ к отгадке? В голове
его словно молоточки застучали. Может, это человек из прошлого? Вряд ли:  он
тогда  бы  знал все его тайны. И о пластической операции, и о смене фамилии,
имени, биографии... Нет, этот человек его не знает. Ведь  он  даже  не  смог
сообщить  полицейским его нынешнюю фамилию. Черт возьми! В чем же загвоздка?
Он вновь и вновь "прокручивал" в памяти лица всех тех людей, с которыми даже
случайно сталкивался в Нью-Йорке.
     -- На прогулку! -- раздался резкий и неприятный голос в коридоре.
     "Опять смена Крысиного Носа!" -- промелькнуло в голове Савелия.
     Кличку сержанта Савелий подслушал из разговора двух заключенных. Меткая
кличка. Этот сержант был явным метисом: черты лица  вполне  европейские,  но
кожа  темновата. Он был самым маленьким из всего офицерского состава тюрьмы:
ростом чуть более метра семидесяти. Лопоухий, с длинным носом  и  маленькими
бегающими глазками, он напоминал грызуна.
     Ко всем другим сотрудникам тюрьмы относились, если и не с уважением, то
хотя бы   снисходительно.  Но  отношения  с  Крысиным  Носом  были  довольно
натянутыми почти у всех  заключенных.  (Надо  заметить,  что  это  слово  не
употребляется в американских тюрьмах, считаясь грубым оскорблением, а потому
заменено  на  двусмысленное  --  "квартирант".)  Так  вот, не было ни одного
квартиранта,  который  безропотно  выполнил  бы   приказ   Крысиного   Носа:
обязательно  огрызнется,  переспросит  с издевкой, а то и вообще пошлет куда
подальше. Именно поэтому Крысиный Нос и прославился даже среди офицеров  как
сотрудник,  словно  бы  специально подталкивающий квартирантов на совершение
наказуемых  проступков.  Офицеры  даже  заключали  денежные  пари:   посадит
Крысиный Нос кого-нибудь в свое очередное дежурство в карцер или нет?
     Савелий  вышел  из камеры и двинулся за своими соседями. Выстроившись в
две шеренги, квартиранты заняли почти половину коридора. Крысиный Нос быстро
прошелся вдоль строя и посчитал их.
     -- Сколько, сержант Тернер? -- спросил дежурный офицер корпуса.
     -- Сорок восемь, сэр! -- противным  голоском  выкрикнул  Крысиный  Нос.
Савелий увидел, как лейтенант усмехнулся, но тут же спрятал улыбку:
     --  Сорок восемь! -- повторил он, отметил в журнале и бросил: -- Ведите
на прогулку, сержант Тернер!
     -- Всем направо! -- по-военному скомандовал тот,  но  обитатели  тюрьмы
поворачивались  вяло,  вразнобой, старательно шаркая ногами по полу. Сержант
сделал вид, что ничего не заметил и крикнул:  --  Направляющий,  вперед,  на
прогулку!
     Строй  медленно  двинулся.  Сержант, обгоняя квартирантов, неожиданно в
упор взглянул на Савелия. Савелий почему-то отметил  этот  быстрый,  как  бы
мимолетный взгляд.
     "Очень интересно! К чему бы это?" -- мелькнуло у него в голове.

     Интуиция  не  подвела  Савелия и на этот раз. Дело в том, что Комиссар,
отправив его в тюрьму, не успокоился и решил как можно болезненнее отомстить
за дочь -- если и не убить соблазнителя,  то  хотя  бы  покалечить.  Правда,
несколько  дней  ему  было не до этого, так как он обхаживал своего приятеля
Мэра, уговаривая его уступить одному "очень  уважаемому  человеку  небольшой
кусок  земли  в  Чайнатауне".  В  конце  концов ему это удалось, и он тут же
связался с шантажистом. За документами пришел сам  Лассардо.  Для  Комиссара
это было почти шоком: шантажистом оказался знакомый его дочери, которого она
представила ему во время своего дня рождения.
     --  Удивлены,  Комиссар?  --  усмехнулся  Лассардо,  заметив,  как  тот
остолбенел. --  Ничего,  думаю,  этот  чемоданчик  подсластит  ваше  горькое
разочарование!  --  Он  открыл  перед Комиссаром "дипломат": там лежали туго
упакованные в пачки двадцатидолларовые ассигнации. -- Это задаток: сто тысяч
баксов! -- Лассардо подмигнул. -- Неплохо, правда?
     Комиссар нерешительно переводил взгляд с денег  на  Лассардо.  С  одной
стороны,  ему  хотелось  не  посрамить  честь  полицейского, с другой -- ему
никогда столько не предлагали.
     -- Что, так и будем молчать? -- Лассардо вновь усмехнулся.
     -- Слово ты держать умеешь! -- выдавил наконец Комиссар.
     -- Вы тоже! Надеюсь, вам понятно, что со мной можно иметь дело?
     -- Пожалуй! -- кивнул тот и хлопнул крышкой "дипломата",  словно  ставя
точку -- Где же негативы?
     --  Как  где? -- улыбнулся Лассардо. -- В "дипломате", под денежками. И
можете быть уверены, что там все: копий я себе не оставил!
     -- Надеюсь! -- буркнул Комиссар и тотчас спросил: -- Мы в расчете?
     -- Конечно, -- слегка  замявшись,  Лассардо  развел  руками.  --  Прямо
сейчас  можем  разбежаться,  если  вы,  конечно,  не  хотите стать богаче на
пару-тройку миллионов! Как вы понимаете, я не о  тех  деньгах,  что  вы  еще
получите от сделки с землей!
     -- Кто же не хочет стать богаче? -- осторож но заметил Комиссар.
     --  Отличные  слова.  Комиссар!  Тогда  немного терпения, и я свяжусь с
вами!
     -- Дело связано с криминалом? -- неожиданно спросил коп.
     -- А разве это вас остановит, если речь действительно идет о нескольких
миллионах баксов?
     -- Нет, но.. -- Комиссар поморщился.
     -- Успокойтесь: никакого риска! -- заверил Лассардо. -- Только  у  меня
одна маленькая просьбочка...
     -- Какая?
     -- Насколько вы связаны с капитаном Минквудом?
     Вопрос  прозвучал  так  неожиданно,  что  Комиссар  не  сразу нашелся с
ответом.
     -- Он мечтает стать моим зятем! -- со вздохом протянул он наконец.
     -- И в связи с этим готов пойти на что угодно?
     -- Думаю, да.
     -- Отлично! -- обрадовался Лассардо, затем подмигнул, пожал на прощание
руку и направился к выходу, но  прежде,  чем  открыть  дверь,  повернулся  и
проговорил  с  тайной  усмешкой:  --  Желаю достойно отметить ваш правильный
выбор!
     "О чем это он? -- подумал Комиссар. -- О Минквуде  или  о  том,  что  я
согласился на участие? Непонятно".
     Закрыв  на  всякий  случай дверь на ключ. Комиссар тщательно пересчитал
пачки: Лассардо не обманул -- пятьдесят пачек по две тысячи. Уайт  оставался
в  благодушном  настроении до тех пор, пока не открыл конверт с негативами и
фотографиями. Настроение у него сразу испортилось.
     -- Подонок! Гадина! Скотина! -- сквозь зубы бормотал он, положив  перед
собой  фотографию, где была снята Лариса с Савелием. Возбуждаясь от нее, как
спортсмен от допинга.  Комиссар  разорвал  остальные  в  клочья,  откладывая
только  те,  на  которых  был  запечатлен  капитан  Минквуд. Точно так же он
поступил и с негативами.
     Затем  он  уже  спокойно  принялся  рассматривать  отложенные   снимки.
Подумав,  решил,  что  они  еще пригодятся и, аккуратно сложив их в конверт,
заклеил скотчем и спрятал в сейф, вместе с деньгами. Потом собрал все рваные
фотки в кучу, бросил в камин и сжег. Осмотревшись  по  сторонам,  он  закрыл
сейф, затем открыл дверь, еле сдерживаясь от бешенства. На ком отыграться за
это унижение? Лассардо трогать нельзя, ибо это курица, несущая золотые яйца.
Капитан Минквуд тоже может пригодиться, и не только как возможная партия для
дочери.  Остается этот смазливый щенок! Чем больше Комиссар думал о нем, тем
сильнее росла в нем  злоба.  А  чтобы  злость  не  утихала,  он  нет-нет  да
поглядывал на фото.
     Нет,  он  ни перед чем не остановится -- пусть запомнит, как развращать
чужих дочерей! Мало ему баб в России, так он еще и в Америку  притащился!  И
что  теперь  --  всего  лишь  год  тюрьмы?  Он  думает,  что можно так легко
отделаться за поруганную честь дочери Комиссара? Нет,  его  сделают  калекой
или,  еще  лучше,  просто прикончат в этой вонючей тюрьме! Интересно, почему
эта сволочь не сказал своего настоящего имени? Рембрандт! Выдумает же такое!
И как только эти олухи скушали? Во всяком случае, лично ему  это  только  на
руку! Пусть назовется хоть Папой Римским, лишь бы сидел в тюрьме, а не гулял
на воле. А в тюрьме-то он его достанет!
     Комиссар вдруг открыл ящик стола, некоторое время пошарил там и вытащил
свою старую записную книжку. Как же фамилия того придурка? А, Тернер! Точно,
Джимми  Тернер!  Вот кому нужно показать фото этого ублюдка. Комиссар весело
усмехнулся: хорошо, что один снимок  он  все-таки  оставил.  Он  взял  фото,
аккуратно вырезал лицо. Обрезки тоже сжег и задумался.
     Однажды, когда он еще не был Комиссаром, а едва успел стать детективом,
то по  наводке  завербованного  им осведомителя-наркомана пошел арестовывать
одного наркоторговца. По его сведениям, тот должен был быть в доме один,  но
неожиданно  там  оказался  еще один мужик с маленькими бегающими глазками. К
счастью, тот растерялся или просто испугался, во  всяком  случае,  не  успел
применить оружия.
     Вырубив  торговца  ударом  пистолета  по  голове,  Алекс Уайт защелкнул
наручники на руках покупателя. А когда они оттащили наркоторговца к машине и
сунули его в багажник, второй арестованный неожиданно признался, что он тоже
работает на правоохранительные органы и  попросил  вытащить  из  внутреннего
кармана его документы.
     Он действительно оказался сержантом Джимми Тернером, сотрудником тюрьмы
РайкерсАйленд.  Он  обещал  когда-нибудь отдать должок. И Уайт, понимая, что
находящийся в багажнике наркоторговец уже принес ему очки, отпустил  его.  С
тех  пор  он  ни  разу к нему не обращался, словно чувствуя, что тот ему еще
пригодится. И вот теперь он нашел его телефон.  Жена  сказала,  что  тот  на
работе  и  вернется  только  утром, в девять часов. Сунув карточку Савелия в
записную книжку, Комиссар оставил ее на  столе,  чтобы  утром  связаться  со
своим должником и, добравшись до дома, завалился спать.
     Но  он плохо знал собственную дочь. После разговора с Розочкой Лариса и
сама уже не сомневалась, что Савелий в опасности, и вот уже несколько  дней,
как  она  установила  за  отцом  тайное  наблюдение.  Вот и сегодня, придя с
занятий, девушка стала подглядывать в замочную скважину. Уайт  в  это  время
звонил Тернеру домой. Лариса едва успела отскочить от двери и спрятаться под
лестницей,  когда отец направился в свою спальню на втором этаже. Как только
шаги стихли, Лариса вошла в  кабинет,  включила  настольную  лампу  и  стала
просматривать его записную книжку.
     И  тут  вдруг  она наткнулась на лицо Сергея, вырезанное из фотографии,
которую она сразу вспомнила. Кажется, она нашла то, что искала! Вряд ли фото
парня оказалось в записной книжке случайно. Кому-то отец звонил н  наверняка
говорил  о  нем.  Две  страницы,  между  которыми  лежало  фото,  были густо
исписаны, и сначала она решила переписать все  телефоны,  но  вдруг  увидела
мелкую  запись: тюрьма Райкерс-Айленд, а крупнее -- сержант Джимми Тернер! И
ниже его домашний телефон. Это не могло  быть  простым  совпадением.  Лариса
быстро  переписала  номер  на  листочек  и  сунула  его в карман. После чего
закрыла записную книжку и положила  так,  как  она  и  лежала.  Она  слышала
последние  слова  отца  о  том,  что  он перезвонит утром, в девять часов, а
значит, этого Джимми не было дома. Отлично! Во что бы то ни  стало  надо  не
прозевать этот разговор.
     Поставив  будильник на восемь часов, она тут же легла спать. Она всегда
с трудом просыпалась  и  впритык  прилетала  на  занятия,  не  успевая  даже
позавтракать.  Но в этот день утро было свободным. Она дождалась, когда отец
отправился в  свой  кабинет,  и  незаметно  пробралась  к  его  двери.  Часы
показывали ровно девять, когда Комиссар набрал номер.
     --  Джимми?  Привет!  Узнал?.. Вот и хорошо!.. Спасибо, мог бы и раньше
поздравить... Как с чем, с назначением!.. Надеюсь,  ты  не  забыл  про  свой
должок?..  Вот и чудненько!.. Что? Да нет, никому побег устраивать не нужно!
-- Комиссар рассмеялся. -- Мы не для того их ловим, чтобы  потом  выпускать!
Нет, приятель, все гораздо проще: нужно поучить одного наглеца уму-разуму!..
Как?  Тебе  виднее,  дорогой мой!.. Наверняка у тебя есть среди квартирантов
друзья-приятели, или я ошибаюсь?.. Фамилия? Рембрандт, Кларк  Рембрандт!  Ты
вот  что...  Чтобы не случилось какой ошибки, я вручу тебе его фото... Вот и
хорошо! Отоспись после смены, а  к  вечеру  приходи  ко  мне!  Договорились?
Отлично! Бывай, жду!
     Услышав  фамилию  Рембрандт,  Лариса  подумала,  что речь идет о ком-то
другом, и, разочаровавшись, хотела уже уйти, но когда отец заговорил о фото,
снова задумалась. Зачем это отец решил подстраховаться фотографией? И почему
он проявляет такое внимание к какому-то заключенному? Нет, здесь  что-то  не
чисто!  Что  ж, нужно срочно действовать! Почему-то теперь она была уверена,
что речь идет именно о приятеле Розочки. Но почему у него другая фамилия? Да
еще такая претенциозная! Рембрандт! Да еще Кларк, назвался бы  уж  Харменсом
ван Рейном! Она усмехнулась: да, такое мог придумать только этот парень!
     Лариса  не  стала  рассказывать  этого Розочке -- сначала надо было все
разузнать. Но как? Не может же она пойти в  тюрьму  и  попросить  начальника
показать  ей  этого  человека?  Тот,  конечно,  свяжется с ее отцом, и тогда
положение Сергея осложнится. Что же делать?  Ведь  он  страдает  из-за  нее!
Какая же все-таки сволочь этот Лассардо! Если бы не его фотографии!.. А что,
если  к  нему  и  обратиться?  Или,  может,  к капитану Минквуду? Как-никак,
все-таки сотрудник ФБР! Но тут Лариса вспомнила, как  капитан  посмотрел  на
нее,  когда  речь  зашла  о  Сергее.  Нет,  этот ревнивец только навредит. А
Лассардо наверняка что-нибудь придумает. Что ж, проявим немного ласки, и  он
не устоит...

     Когда  их  вывели  на  прогулку,  там уже было человек двести из других
корпусов. Прогулочный дворик напоминал небольшой стадион.  С  одной  стороны
была  глухая  кирпичная  стена  адми нистративного здания тюрьмы, три другие
стороны представляли собой высоченные заборы из прочной металлической сетки.
Сразу за кирпичным домиком -- проходная, откуда дежурный офицер наблюдал  за
порядком на прогулке, -- была спортивная площадочка, где размещались турник,
кольца,  штанга,  гири.  В другом углу квартиранты, просто прогуливались или
сидели на скамейках.
     Это  место  считалось  негласным  тюремным  рынком,  здесь  можно  было
приобрести  все,  что  угодно:  от  сигарет до наркотиков, от деликатесов до
одежды. Оплата производилась  различными  способами:  деньгами,  сигаретами,
любым  другим,  даже самым неожиданным товаром. Реже можно было расплатиться
работой,  зачастую  криминального  характера.  Задолжал,  к  примеру,   один
квартирант другому определенную сумму, а отдавать нечем. Тогда кредитор либо
расправлялся  с  ним  физически,  вплоть  до устранения, либо поручал своему
должнику так же круто рассчитаться с кем-нибудь из своих врагов.
     Самое  большое  пространство  было  отдано   "американскому   футболу",
поклонников  которого  здесь  хватало.  Все  они  делились на две категории:
игроков и болельщиков. Судил игру обычно человек, пользующийся авторитетом и
у тех, и у других. Это был здоровенный детина по кличке  Зубодробилка.  Свое
прозвище  он  заработал  на ринге, выступая в тяжелом весе. Однажды, вчистую
проиграв сопернику, не получив денежный приз в пятьдесят тысяч долларов,  он
с  горя  так надрался, что стал доказывать свою силу в баре, раскидывая ни в
чем не повинных случайных собутыльников. Вот здесь-то он "вчистую"  выиграл:
три  сломанные челюсти, пара сломанных рук, более десятка перебитых ребер, а