альке-то. Да Фальку он ведь тоже для  того
взял, чтоб живцом кому-то доставить. Така ведь евонная профессия, нет?
   - Фалька. Ты ее как следует рассмотрел? Чего хохочешь, дурень?
   - Ой-ей, господин милостивый! Рассмотрел? Да еще и как! В подробностях!

        x x x

   -  Раздевайся, - повторил Бонарт, и в его голосе было что-то такое,  что
Цири невольно сжалась. Но бунтарский характер тут же взял вверх. - Не буду!
   Кулака она не увидела, даже не уловила его движения. В глазах сверкнуло,
земля покачнулась, ушла из-под ног и вдруг больно ударила по бедру. Щека  и
ухо  горели  огнем  - она поняла, что Бонарт ударил не кулаком,  а  тыльной
стороной раскрытой ладони.
   Он  встал  над  ней, поднес ей к лицу сжатый кулак. Она  видела  тяжелую
печатку в форме черепа, которой только что ужалил ее в лицо как шершень.
   -  За  тобой один передний зуб, - сказал он леденящим тоном.  -  Если  в
следующий раз услышу от тебя слово "нет", то выбью два сразу. Раздевайся.
   Она встала, покачиваясь, трясущимися руками начала расстегивать застежки
и  пуговицы.  Присутствовавшие  в  кабаке  "Под  головой  химеры"  поселяне
зашептались,  закашляли, вытаращили глаза. Хозяйка постоялого двора,  вдова
Гуле,  сунула  голову  под  стойку, делая вид, будто  что-то  там  ищет.  -
Скидавай  с  себя все! До последней тряпки. "Их здесь нет,  -  думала  она,
раздеваясь и тупо глядя в пол. - Никого здесь нет. И меня здесь тоже  нет".
- Расставь ноги.
   "Меня  вообще  здесь нет. То, что сейчас произойдет, меня  не  касается.
Вообще. Нисколько". Бонарт рассмеялся.
   -  Ты,  сдается,  слишком  высокого о себе  мнения.  Ишь,  размечталась!
Вынужден  тебя разочаровать. Я раздеваю тебя, идиотка, чтобы проверить,  не
спрятала  ли  ты  на  себе  магических  гексов,  сиглей  или  амулетов.  Не
восторгаться  же  твоими, Господи прости, мощами. Не придумывай  себе  черт
знает  чего.  Ты  -  тощая, плоская как доска недоросль, ко  всему  прочему
уродлива  как  тридцать семь несчастий. Уверен, даже  если  б  меня  сильно
приперло, уж лучше отшуровать индюка что пожирнее.
   Он подошел, разметал ее одежду носком сапога, оценил взглядом.
   - Я же сказал - все! Серьги, колечки, ожерелье, браслет!
   Он  тщательно  собрал  украшения. Пинком  отбросил  в  угол  курточку  с
воротником  из  голубой  лисы,  перчатки,  цветной  платочек  и  поясок   с
серебряной цепочкой.
   - Нечего расхаживать, ровно попугай или полуэльфка из борделя. Остальное
можешь надеть. А вы чего таращитесь?
   Гуле,  принеси  чего-нибудь перекусить, проголодался я. А ты,  брюхатый,
проверь, как там с моей одеждой. - Я - здешний старшина.
   - Вот и славно, - процедил Бонарт, и под его взглядом старшина Ревности,
казалось,  начал худеть на глазах. - Если хоть что-то попортят при  стирке,
то тебя как правящую личность привлеку к ответственности. А ну давай жми  к
прачкам!  Вы, остальные, тоже вон отсюда! А ты, хлюст, чего стоишь?  Письма
получил,  конь  оседлан,  отправляйся  на  тракт  и  в  галоп!  Да   помни:
подкачаешь,  потеряешь  письма или адреса перепутаешь,  отыщу  тебя  и  так
отделаю,  что  мать родная не узнает! - Еду, еду уже, милостивый  государь!
Еду!

        x x x

   -  В  тот  день, - Цири сжала губы, - он бил меня еще дважды: кулаком  и
арапником.  Потом  ему расхотелось. Он только сидел и  молча  таращился  на
меня.  Глаза  у него были такие... ну, какие-то рыбьи, что ли. Без  бровей,
без  ресниц... Какие-то водянистые шарики, и в каждом - черное ядрышко.  Он
таращился на меня и молчал. И этим угнетал еще больше, чем избиениями. Я не
знала, что он замышляет. Высогота молчал. По избе шмыгали мыши. - Время  от
времени  спрашивал, кто я такая, но я молчала. Как тогда в  пустыне  Карат,
когда  меня  схватили  ловчие, так и теперь ушла  глубоко  в  себя,  как-то
внутрь, если ты понимаешь, что я имею в виду. Тогда ловчие говорили, что  я
кукла, а я и была такой деревянной куклой, бесчувственной и мертвой. Верно.
На  все, что с той куклой делали, я смотала как бы сверху, извне. Они бьют?
Ну  и  что! Пинают? Ну и что! Надевают на шею ошейник, будто собаке!  Ну  и
пусть! Это же не я, меня здесь вообще нет... Понимаешь? - Понимаю, - кивнул
Высогота. - Понимаю, Цири.

        x x x

   -  И  тут, Высокий трибунал, настала и наша очередь. Нашей, стало  быть,
группы.  Команду  над  нами принял Нератин Цека, кроме  того,  придали  нам
Бореаса Муна. Траппера. Бореас Мун, Высокий трибунал, может, говорили, рыбу
в  воде  выследить.  Такой  он был! Болтают, что однажды  Бореас  Мун...  -
Свидетельница, извольте воздержаться от отступлений. - Что вы сказали?  Ах,
да...  Понимаю. Значит, велели нам что есть мочи в копытах  мчать  в  Фано.
Было это шестнадцатого сентября утром.

        x x x

   Нератин  Цека  и Бореас Мун ехали первыми, за ними - Каберник  Турент  и
Киприан  Фрипп Младший - стремя в стремя, а дальше - Веда Сельборн  и  Хлоя
Штиц. В конце - Андреас Верный и Деде Варгас. Последние распевали модную  в
то   время  солдатскую  песенку,  финансируемую  и  рекламируемую   военным
министерством.  Даже меж солдатских песен эта выделялась жутким  убожеством
рифм  и  абсолютным отсутствием уважения к грамматике. Называлась  она  "На
войнючке",  поскольку  все  куплеты, а было их  больше  сорока,  начинались
именно с этих слов.

   На войнючке, на войне всякое бывает,
   То глядишь, не у того голову срубают,
   На войнючке, на войне крик идет:
   "Порушу! Только пикни, в тот же миг все кишки наружу!"

   Веда  тихо посвистывала в такт мелодии. Она была довольна, что оказалась
среди  людей,  которых  хорошо узнала за время долгого  пути  из  Этолии  в
Рокаин.  Правда, после разговора с Филином она ожидала всего  лишь  какого-
нибудь  мелкого назначения, вроде "пристяжки" к группе из людей Бригдена  и
Харшейма.  Однако  к  ним  "пристегнули"  Тиля  Эхрада,  но  эльф-то   знал
большинство своих попутчиков, а они знали его.
   Ехали  шагом, хоть Дакре Силифант приказал гнать что есть духу.  Но  они
были профессионалами. Взбивая пыль, прошлись галопом, пока их было видно из
форта,  потом  притормозили. Нагонять коней и  переть  сломя  голову  личит
соплякам и любителям. А спешка, как известно, важна лишь при ловле блох.
   Хлоя  Штиц,  специалистка-воровка из Имако, рассказывала  Веде  о  своем
давнем  сотрудничестве с коронером Стефаном Скелленом.  Каберник  Турент  и
Фрипп Младший сдерживали коней, подслушивали, часто оглядываясь.
   - Я его знаю хорошо. Уже несколько раз работала под ним...
   Хлоя  едва заметно заикнулась, уловив двузначный характер выражения,  но
тут же свободно и безмятежно рассмеялась.
   - Под его командой тоже, - фыркнула она. - Нет, Веда, не бойся. У Филина
принуждения не бывает. В этом смысле он не навязывался, я сама тогда искала
случая   и  нашла.  А  для  ясности  скажу:  таким  манером  получить   его
благосклонность не удастся.
   - Я ни на что такое не рассчитываю, - надула губы Веда, вызывающе глянув
на плотоядные ухмылочки Турента и Фриппа. - Случая искать не стану, но и не
испугаюсь.  Я  не позволю испугать себя всякой мелочью. И уж  наверняка  не
мужицкими фитюльками, которые иначе и не назовешь.
   -  А  у  вас ничего другого на уме, одни фитюльки, - бросил Бореас  Мун,
сдерживая буланого жеребца и ожидая, пока Веда и Хлоя поравняются с ним.
   -  А  тут не ими воевать придется, уважаемые дамы! - продолжал он.  -  С
Бонартом, ежели кто его знает, мало кто сравняется, когда о мечах  речь.  Я
был  бы рад, если б оказалось, что между ним и господином Скелленом нет  ни
ссоры, ни вражды. Если б все давно по косточкам разошлось.
   -  А  я  этого  не  понимаю, умом-то, - признался едущий  сзади  Андреас
Верный.  -  Навроде бы как чаровника какого нам выслеживать ведено,  потому
нам  чуйную  и  придали.  Веду Сельборп, вона эту. А  теперича  о  каком-то
Бонарте разговор идет и девке какой-то.
   -  Бонарт,  охотник  за наградами, - откашлялся  Бореас  Мун,  -  был  с
господином  Скелленом  в  сговоре.  И  обманул.  Хучь  приобещал  господину
Скеллену, что энту девку пришьет, а сам в живых оставил.
   -  Не иначе как ему ктой-то другой поболе деньжат за живую пообещал, чем
Филин  за  мертвую, - пожала плечами Хлоя Штиц. - Они такие -  охотники  за
наградами-то. Чести у них не ищи!
   -  Бонарт не такой, - возразил, оглянувшись, Фрипп Младший. - Бонарт  от
раз данного слова не отступал.
   - Сталбыть, еще дивнее дело сыскалось, что вдруг отступил.
   -  А чего бы это, - спросила Веда, - девка такая важная? Ну, та, которую
надо было прибить, а не прибили?
   -  А  нам-то что? - поморщился Бореас Мун. - У нас - приказ! А  господин
Скеллен имеет право своего требовать. Бонарт должен был Фальку затюкать,  а
не  затюкал. Господин Скеллен вправе потребовать, чтобы он отчитался  перед
ним.
   -  Этот  Бонарт,  - убежденно бросила Хлоя Штиц, - добирается  за  живую
девку взять поболе, чем за мертвую. Вот те и весь сказ.
   -  Господин  коронер,  - сказал Бореас Мун, - сначала  тоже  думал,  что
Бонарт одному барону из Гесо, который на банду Крысей вз®елся, живую Фальку
приобещал, чтоб тот с ей позабавился и помаленьку умучил. Но вроде  как  бы
это  неправда. Не ведомо, для кого Бонарт живую Фальку прячет, но наверняка
не для того барона.

        x x x

   - Господин Бонарт! - Толстый старшина Ревности вкатился в корчму, сопя и
задыхаясь. - Господин Бонарт, вооруженные в поселке. На конях едут.
   -   Тоже  мне  новость.  -  Бонарт  протер  тарелку  хлебом.  -  Было  б
удивительно, если б они ехали, к примеру, на обезьянах. Сколько? - Четверо.
- А где моя одежда?
   -  Только-только  развесили... Еще не высохла... -  Чтоб  вас  разнесло.
Придется гостей в подштанниках принимать. Но по правде, каков гость, такова
и милость.
   Он поправил затянутый на исподнем пояс с мечом, сунул штрипки от кальсон
в  голенища сапог, рванул за цепь, привязанную к ошейнику Цири. -  Вставай,
Крысиха!
   Когда  он  вывел ее во двор, четверка конных уже приближалась к  корчме.
Видно  было,  что  позади у них долгий путь по проселкам да  в  непогоду  -
одежда, упряжь и кони были заляпаны засохшей пылью и грязью.
   Их  было  четверю,  но  они еще вели запасную. При  виде  запасной  Цири
почувствовала,  как ее вдруг охватывает жар, хотя день был очень  холодный.
Это  была ее собственная пегая, все еще в ее же сбруе и под ее седлом. И  в
налобнике, подарке от Мистле. Наездники были из тех, что убили Хотспорна.
   Они  остановились перед постоялым двором. Один - вероятно,  командир,  -
под®ехал  ближе, поклонился Бонарту, стащив с головы куний колпак.  Он  был
смуглый  и  носил черные усы, похожие на проведенную угольком черточку  над
верхней губой. Верхняя губа, заметила Цири, то и дело у него с®еживалась  -
тик  все время придавал ему раз®яренное выражение. А может, он и верно  был
раз®ярен?  - Приветствую вас, господин Бонарт! - Приветствую вас,  господин
Имбра.  Приветствую, господа. - Бонарт не спеша зацепил цепь Цири за крючок
на  столбе. - Прошу простить, что встречаю в кальсонах, но не ожидал, никак
не ожидал. Дальний путь за вами, ох, дальний... Из Гесо, значится, аж сюда,
в Эббинг, пригнали. А как уважаемый барон? Здоров ли?
   - Как огурчик, - равнодушно ответил смуглый, снова кривя верхнюю губу. -
Простите, болтать некогда. Спешим мы.
   -  А  я,  -   Бонарт  подтянул пояс и подштанники,  -  вас  вовсе  и  не
задерживаю.
   - К нам дошла весть, что вы Крыс перебили. - Верно.
   -   И,   выполняя   обещание,  данное  барону,  -  смуглый   по-прежнему
прикидывался, будто не видит во дворе Цири, - взял Фальку живьем?
   - И это, думается мне, правда.
   -  Значит, вам посчастливилось там, где нам не повезло. - Смуглый глянул
на пегую лошадку. - Лады. Забираем девку, и домой. Руперт, Ставро, заберите
ее.
   - Не спеши, Имбра, - поднял руку Бонарт. - Никого вы не заберете. По той
простой  причине,  что  я не дам. Я раздумал. Оставляю  девушку  себе,  для
собственного употребления.
   Названный  Имброй  смугляк  наклонился в седле,  отхаркался  и  сплюнул,
поразительно  далеко, почти на ступени крыльца. - Но  ты  обещал  господину
барону.  -  Обещал. Но раздумал. - Что? Верно ли я расслышал? -  Верно,  не
верно - не моя печаль, Имбра. - Ты три дня гостил в замке? За данные барону
обещания  три  дня  пил и жрал? Лучшие вина из погребов, печеных  павлинов,
косулье  мясо,  паштеты,  карасей  в сметане?  Три  ночи  будто  король  на
пуховатках спал? А теперь, значит, раздумал? Да?
   Бонарт  молчал,  храня безразличие и усталость на  лице.  Имбра  стиснул
зубы,  чтобы  сдержать дрожь. - А знаешь, Бонарт, мы ведь можем  Крысиху  у
тебя силой отнять!
   Лицо Бонарта, до того тоскливое и равнодушное, мгновенно напряглось.
   -  Попробуйте.  Вас четверо, я один. К тому же в подштанниках.  Но  ради
таких засранцев и штаны надевать не стану.
   Имбра снова сплюнул, дернул поводья, развернул коня. - Тьфу, Бонарт, что
с  тобой  приключилось? Ты ж всегда тем славился, что был солидным, честным
профессионалом, слово данное надежно выполнял. А тут получается,  что  твое
слово менее дерьма стоит! А поскольку человека по словам его оценивают,  то
получается, что и ты...
   -  Ну, если уж о словах речь, - холодно прервал Бонарт, положив руки  на
пряжку  пояса,  - то смотри, Имбра, как бы у тебя случаем  во  время  трепа
слишком грубое словечко не высралось. Потому, если я стану его тебе обратно
в глотку зашпунтовывать, может быть больно.
   -  На четверых-то ты смел! А на четырнадцать смелости хватит? Потому как
поручиться могу, что барон Касадей неуважения не потерпит.
   -  Сказал  бы  я,  куда бы твоего барона засунул, да,  понимаешь,  толпа
сбирается,  а в ней женщины и дети. Поэтому скажу только, что через  десять
дней  я в Клармон явлюсь. Кто хочет свои права качать, мстить за неуважение
или  Фальку у меня отобрать, пусть в Клармон едет. - Я туда приеду. -  Буду
ждать. А теперь - выпердывайтесь отседова.

        x x x

   - Они его боялись. Жутко боялись. Я чуяла, как от них страхом разит.
   Кэльпи  громко заржала, дернула головой. - Четверо их было,  вооруженных
до зубов. А он один, в штопаных-перештопаных кальсонах и обтрепанной рубахе
с короткими рукавами. Он был бы смешон... Если б не был страшен.
   Высогота  молчал, щуря слезящиеся от ветра глаза. Они стояли на бугорке,
возвышающемся  над болотами Переплюта, неподалеку от того  места,  где  две
недели  назад старик нашел Цири. Ветер клал камыши, морщил воду на разливах
реки.
   - У одного из четырех, - продолжала Цири, позволив кобыле войти в воду и
пить,  -  был небольшой самострел при седле, у него рука к тому  самострелу
потянулась.  Я чуть не слышала его мысли, чувствовала его ужас:  "Успею  ли
напасть?  Выстрелить? А что будет, если промажу?" Бонарт  тоже  видел  этот
самострел и эту руку, тоже слышал его мысли, я уверена. И уверена, что  тот
конник не успел бы натянуть самострела.
   Кэльпи подняла морду, зафыркала, зазвонила колечками мундштука.
   -  Я  все  лучше  понимала,  в чьи руки попала.  Однако  по-прежнему  не
догадывалась  о  его  мотивах. Я слышала их разговор, помнила,  что  раньше
говорил  Хотспорн. Барон Касадей хотел заполучить меня живой, и Бонарт  ему
это  обещал. А потом раздумал. Почему? Или намеревался выдать кому-то,  кто
заплатит больше? Или каким-то непонятным образом догадался, кто я  такая  в
действительности? И собирался выдать нильфгаардцам?
   Из поселка мы уехали под вечер. Он позволил мне ехать на Кэльпи. Но руки
связал  и  все время держался за цепь на ошейнике. Все время. А  ехали  мы,
почти не задерживаясь, всю ночь и весь день. Я думала, умру от усталости. А
по  нему  вообще  ничего не чувствовалось. Это не человек.  Это  дьявол  во
плоти. - И куда он тебя отвез? - В городишко, который называется Фано.

        x x x

   -  Когда мы в®ехали в Фано, Высокий трибунал, уже темно было, тьма  хоть
глаз  коли,  вроде  бы  шестнадцатое сентября, но день  хмурый  и  холодный
чертовски, прямо - ноябрь. Долго искать мастерскую оружейника не  пришлось,
потому  как  это самая большая домина во всем городишке, к тому  же  оттуда
непрерывно шел грохот молотов, кующих оружие. Нератин Цека... Напрасно  вы,
господин писарь, это записываете, потому что, уж не помню, говорила  ли  я,
но Нератин уже в той деревне, которую называют Говорог, землю грызет.
   - Извольте не поучать протоколянта. Продолжайте показания.
   -  Нератин  заколотил в ворота. Вежливо так сказал,  кто  мы  и  с  чем.
Вежливо  просил  послушать.  Ну,  впустили нас.  Мастерская  механика  была
красивым   зданием,  прямо-таки  крепость,  обнесена  сосновым  частоколом,
башенки,   крытые  дубовыми  клепками,  внутри  на  стенах  -  полированная
лиственница...
   -  Трибунал  не  интересуют  архитектурные детали.  Переходите  к  сути,
свидетельница.  Предварительно  же  прошу  повторить  для   протокола   имя
механика. - Эстерхази, Высокий трибунал. Эстерхази из Фано.

        x x x

   Оружейных  дел  мастер  Эстерхази долго  смотрел  на  Бореаса  Муна,  не
торопясь отвечать на заданный вопрос.
   - Может, и был тут Бонарт, - сказал он наконец, поигрывая висящим на шее
костяным  свистком. - А может, и не был? Кто знает? Здесь, господа дорогие,
у  нас  мастерская по изготовлению мечей. На все вопросы, касающиеся мечей,
мы  ответим охотно, быстро, гладко и исчерпывающе. Но я не понимаю,  почему
должен  отвечать  на  вопросы, касающиеся наших  гостей  и  клиентов.  Веда
вытащила из рукава платочек, сделала вид, будто утирает нос.
   -  Причину можно найти, - сказал Нератин Цека. - Ее можете отыскать  вы,
господин Эстерхази. Могу я. Желаете выбирать?
   Несмотря  на внешнюю изнеженность, лицо Нератина могло быть  жестким,  а
голос   зловещим.   Но   механик  только  прыснул,   продолжая   поигрывать
свистулькой.
   -  Между  подкупом  и угрозой? Нет, не желаю. И то, и  другое  я  считаю
достойным лишь плевка.
   -  Совсем незначительные сведения, - откашлялся Бореас Мун. - Неужто так
уж  много?  Мы ведь знакомы не первый день, господин Эстерхази,  да  и  имя
коронера Скеллена тоже, думаю, вам не чуждо...
   - Не чуждо, - прервал оружейник. - Отнюдь. Делишки и выходки, с которыми
это  имя  ассоциируется,  нам тоже не чужды. Но  здесь  Эббинг,  автономное
самоуправляемое королевство. Хоть одна лишь видимость, но все  же.  Поэтому
мы  вам ничего не скажем. Идите своей дорогой. В утешение обещаю, что, если
через  неделю  или месяц кто-либо заинтересуется вами, услышит  от  нас  не
больше. - Но, господин Эстерхази...
   - Хотите услышать поточнее? Извольте. Выматывайтесь отсюда!
   Хлоя  Штиц яростно зашипела, руки Фриппа и Варгаса потянулись  к  мечам,
Андреас  Верный положил пятерню на висящий у бедра чекан. Нератин  Цека  не
пошевелился, лицо даже не дрогнуло. Веда видела, что он не спускает глаз  с
костяной  свистульки.  Прежде  чем войти, Бореас  Мун  остерег  их  -  звук
свистульки  был  знаком  вызова  для  притаившихся  в  укрытии  охранников,
прирожденных  рубак, которых в мастерской оружейника называли "испытателями
качества продукции".
   Однако, предвидя всяческие неожиданности, Нератин и Бореас предусмотрели
и  дальнейшие действия. В запасе у них была козырная карта. Веда  Сельборн.
Чующая.
   Веда  уже  давно  зондировала оружейника, тонко  покалывала  импульсами,
осторожно поникала в путаницу его мыслей. Теперь она была готова.  Приложив
к  носу платочек - всегда имелась опасность кровотечения, - она ворвалась в
мозг  пульсацией и приказом. Эстерхази закашлялся, покраснел, обеими руками
схватился за крышку стола, за которым сидел, так, словно боялся,  что  стол
улетит в теплые края вместе со стопкой счетов, чернильницей и прижимом  для
бумаг  в  виде нереиды, достаточно своеобразно общающейся с двумя тритонами
одновременно.
   Спокойно,  -  приказала Веда, - это ничего, ничего страшного.  Просто  у
тебя  появилось  желание р