о заговора". Товарищ  Свистопляскин,  сидя  в  своем
кабинете,  чесал  затылок  и  кусал локти. Наконец, он вызвал к
себе старшего следователя по особо важным делам.
     -- Вот, почитай. Что делать будем?
     Капитан Ишаченко  зашевелил  губами  и  красногвардейскими
усиками. Потом c минуту молчал. И вдруг просиял:
     -- Есть, Роман Брониславович, есть!
     -- Да ты не ори, говори толком.
     -- Есть же у нас один гад-вредитель, меньшевик-заговорщик!
     -- Кто? -- обрадовался и Роман Брониславович.
     -- Да этот, Суржанский.
     -- Давай!..
     Через полчаса "враги народа" (Ишаченко вместе c Суржанским
прихватил  и  участников  штурма  Зимнего)  были  доставлены  в
толстый двухэтажный дом на проспекте Диктатуры пролетариата.
     За окном кабинета  номер  тринадцать  бесился  ветер,  шел
легкий секущий дождь: погода была циничная.
     Капитан   самолично   допрашивал  гражданина  Суржанского,
который  предал  все  идеалы   революции,   создал   преступную
организацию, а чтобы легче было проводить собрания, разместился
вместе c сообщниками в Доме скорби под видом сумасшедших. Враги
готовили  диверсию,  а  именно  разрушение  пивного  ларька  на
Центральной  площади   города   c   целью   лишить   трудящихся
культурного  досуга  и  полноценного отдыха и сорвать досрочное
выполнение первого пятилетнего плана.
     -- Выхода  нет,  Ираклий   Давыдович,   --   ласково,   но
совершенно   равнодушно   сказал   капитан.   --  Придется  вас
расстрелять! А что делать?
     Суржанского передернуло.
     -- Меня должны  судить,  --  поспешно  заметил  он.  --  Я
протестую... Я...
     -- Протест  отклонен,  --  спокойно  отрезал  капитан.  --
Контру у нас не судят, а ставят к стенке и пускают в расход без
суда и следствия. Так что приговор окончательный и  обжалованию
не подлежит. Следующий!
     Со  следующими капитан вообще не стал возиться. C ними ему
все было ясно и без допроса.
     Как водится, ровно в полночь капитан в сопровождении  трех
молодцеватых  красноармейцев  отвел арестованных в серый, плохо
освещенный подвал немешаевского ОГПУ. Когда в подвале  замаячил
сам   начальник  управления  Свистопляскин,  три  красноармейца
замерли по стойке "смирно". Роман Брониславович  прислонился  к
стене и, по-бабьи скрестив руки на животе, мрачно приказал:
     -- Начинайте.
     Капитан закурил папиросу и громко скомандовал:
     -- Готовсь! Целься! По Антанте...
     Приговоренные   к   смерти  сделались  такими,  словно  их
опустили в воду и тут же из нее вытащили.
     Товарищ Лев, дрожа всем телом, начал  бормотать  что-то  о
том,  что он не враг, что он предан делу партии до мозга костей
и, вообще, все это какое-то недоразумение.
     -- Товарищи, но есть же  постановление  об  амнистии!  Его
пока  никто  не  отменял.  Нас должны судить. Мы не виновны! --
чувствуя в себе инстинктивный  страх  смерти,  заблеял  товарищ
Антон.
     -- Я протестую перед лицом всей Советской России!
     Эти  слова  принадлежали  Ираклию Давыдовичу Суржанскому и
были последними в его жизни.
     Товарищ  Свистопляскин  спокойно  сомкнул  глаза,  капитан
Ишаченко  махнул рукой и, чихнув в кулак, выбросил из своих уст
роковое  "Пли!".  Прогремело  три   одновременных   раскатистых
выстрела. Подвал заволокло дымом, запахло порохом.
     -- Вот  и порешили контру! -- душевно обрадовался капитан.
-- Ханырики неотесанные, мать их в жало! Пусть  теперь  на  том
свете черту лысому рассказывают о своих подвигах.
     -- Так-то  оно так. Но ты опять все c кондачка решаешь! --
наставительно проверещал Свистопляскин. --  А  зачем  решать  c
кондачка?  Не  надо! Ты понимаешь, Альберт, что скажут в центре
по поводу этих трех типчиков? "Что это за дурдом?! --  вот  что
там  скажут. -- Вы, товарищ Свистопляскин, пешек поймали. Разве
это заговор? Нет заговора! Кто за этим всем стоял?"
     -- Недопер, товарищ начальник.
     -- Ничего, допрешь. Тут надо мозгами крутить. И потом. Мне
в последнее  время  совершенно   не   нравиться   это   Фицнер.
Фельетонный   прокурор   чертов!   По-моему,   он   не   лучший
репортерский мозг, а обыкновенный враг народа. Соображаешь? Что
это за писульки он настрочил. Что это за "растленные  нэпманы"?
Стоп! Нэпманы! Как же мы забыли! У нас же в городе еще остались
нэпманы!  Мотаешь  на  ус?  Мотай! Мозгуй, капитан, мозгуй. Тут
попахивает  саботажем.  Вся  страна  охвачена  безразличием  по
отношению  к  великому делу, предпринятому партией! Вся страна,
понимаешь? А Немешаевск что же, в стороне?
     -- Об этом я не подумал...
     -- Об этом, товарищ капитан, нужно  всегда  думать.  А  вы
чуть что, -- c кондачка.
     -- Слушаюсь!
     -- Ты  не  елозь,  не  елозь.  Ты  обдумай  все,  установи
наблюдение. Завязка у тебя есть -- Суржанский. Проверь всех его
знакомых. Не мне тебя учить...
     -- Я все понял, товарищ Свистопляскин.
     -- Ну, а раз понял, тогда действуй. И помни, Альберт: либо
мы сделаем это, либо нас сомнут вражьи Союзы  и  тому  подобные
саботажники. Вредят, гады! Вредят же, черти, стране!
     А   страна   тем   временем  превращалась  из  аграрной  в
индустриальную,  освобождала  рабочих  и  крестьян  от   всего,
открывала   трудящимся   дорогу   в   светлое  коммунистическое
"завтра",   сбрасывала   c    себя    старорежимное    "вчера",
вулканировала   беспрецедентной   кампанией  по  выдвижению  на
ответственные посты рабочих-коммунистов, вступала в новую  эру,
в   которой  простому  трудящемуся  были  открыты  все  дороги,
уничтожала безработицу и частную торговлю,  собирала  сливки  c
проведенной     налоговой     реформы,    создавала    закрытые
распределители и показательные  универмаги,  вводила  карточную
систему   распределения   товаров,   строила   избы-читальни  и
металлургические комбинаты, чумы и красные юрты, снимала фильмы
"Привидение, которое не возвращается"  и  "Октябрь",  "Мать"  и
"Генеральная   линия",  "Стачка"  и  "Конец  Санкт-Петербурга",
писала книги "Разгром" и "Земля", "Человек, осознавший величие"
и "Коммунистка Раушан",  "Как  закалялась  сталь"  и  "Марш  30
года",  да  и  вообще,  делала  еще  много  чего,  и  все  ради
благосостояния честного советского человека.



         * Часть II. АФЕРА * 



        Глава XIV     СТЕЧЕНИЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ
     Удивительная, непонятная, даже загадочная  эта  штучка  --
стечение  обстоятельств.  Кто же правит здесь -- Его величество
Случай? Господь Бог? Дьявол?
     -- Все от бога, -- уверяют одни. (Я есмь путь и  истина  и
жизнь.)
     -- Все  на  свете случай, -- заявляют другие. (Куда дышло,
туда и вышло.)
     -- Все в мире закономерно, даже случайность, -- утверждают
третьи. (Наука -- враг случайности.)
     Вот и попробуйте после этого раз®яснить историю, описанную
в "Правде Канавинского исполкома" (No 54 от 26  мая  1929  г.):
"Гражданин  Свинкин,  председатель  кустарной мастерской "Хром,
юфть и другие  виды  кожи",  возвращался  c  работы  домой.  На
Дуденовской  улице ему как снег на голову упал кирпич. Свинкин,
не приходя в сознание, скончался на месте".
     А  гражданин  Бычков  спешит  на  премьеру   в   театр   и
нежданно-негаданно   в   обморок   падает   или,   того   хуже,
поскальзывается на льду и -- черепом оземь. Позже в  театре  --
анатомическом -- его самого рассматривают студенты.
     Произвол  судьбы,  скажете.  Возможно.  Но  о произволе мы
сейчас не будем, потом поговорим.
     В другой раз идет беспартийный Сморчков по темной улице, а
из-за угла  выходит  молодой  человек  c  мордой  зверя.  После
недолгого  общения  этот  Сморчков остается без бумажника, но c
синяком под глазом.
     Стечение обстоятельств не  оставляет  в  покое  советского
гражданина,  следует  за ним неотступно, неся не только потери,
но и приобретения.
     Еще вчера товарищ Сервизкин-Вилочкин  получал  зарплату  в
размере  шестидесяти  рублей,  а  сегодня  --  ну  надо! -- его
повышают  в  должности  и  платят  сто  двадцать;  при  этом  в
пищтресте,  где  он  работает,  никто  не  умер  и не сослан на
пенсию, да и управляющий треста означенного  Вилочкина  терпеть
не может. Просто взял да и выпустил на него стодвадцатирублевый
ручеек, сделал, так сказать, безответственный выпад.
     Впрочем,   c  советскими  гражданами  и  не  такие  казусы
случаются. Мадам Индюшатникова  из  Междуреченска,  к  примеру,
тоже  ничего  не потеряла, а, очень даже наоборот, родила сразу
двух мальчиков и трех девочек.
     C гражданином Дизентериевым из  славного  города  Лакинска
произошло  и  вовсе неописуемое событие. Поругавшись c супругой
во время завтрака,  он  втолкнул  себе  в  рот  огромный  кусок
кренделя, намоченный в горячем чае, и обжег язык.
     Справедливости ради, однако, надо заметить, что ругаться c
супругами  доводится гражданам и в капиталистическом мире, где,
как  известно,  царит  дух  предпринимательства.  Барахтаясь  в
штормовых  волнах  бизнеса,  там стараются не пропасть в бездне
всевозможных  обстоятельств  и  даже  порой  уповают   на   Его
величество случай.
     Безработный   из   города  Хингхэма  в  штате  Массачусетс
однажды,  после  очередной  ругачки  c  дорогой  женой,   решил
прогуляться  по  берегу  залива.  Из  найденной мокрой палки он
смастерил превосходную игрушку. (Все имущество этого  господина
состояло из перочинного ножика в кармане и нескольких бревен во
дворе  дома.)  В  то  время и в том месте прогуливалась богатая
дама  c  белобрысым  румяным  мальчуганом.  Увидев  у  дяденьки
игрушку,  мальчонка расплакался. Мама купила игрушку и заказала
дяденьке еще парочку. Через  три  месяца  игрушки  безработного
гражданина из Хингхэма были признаны всеми северо-американскими
штатами,  а  безработный  вскоре  стал миллионером и владельцем
фабрики. А что бы стало c этим счастливцем, не  ругайся  он  со
своей супругой?..
     Другой   избранник   судьбы,   коммивояжер  Дэвид  Кертин,
заработал  миллион  долларов  только  на  том,  что  изобрел...
бумажный  стаканчик.  Кто  помог?  Его величество случай. А кто
надоумил чету  Уоллес  удовлетворить  потребность  американских
читателей  в  новостях  мировой  культуры, создав журнал "Ридер
дайджест"? Почему Генри Люс и  Бритон  Хэдден  начали  издавать
журнал "Тайм", еженедельник c самыми важными новостями планеты?
То-то и оно!..
     Нэпман  Гуськов  из уездного города Жирновска тоже попал в
водоворот обстоятельств. В Жирновске было  всего  четыре  точки
общепита:  две  столовые,  чайная  и распивочная. Общепиты были
убыточными и день за днем приближались к тому,  что  в  деловых
кругах  называется  банкротством. Тогда сочувствующий советской
власти нэпман Гуськов арендовал  все  помещения  первого  этажа
уездного  театра профпропаганды и устроил в них уютный трактир,
где жирновчане и гости города  могли  преспокойненько  откушать
щец,  погонять  чаи или сообразить, если возникнет охота. И все
это в одном месте. Красота! Но как эта "красота" возникла в уме
нэпмана Гуськова, как  оказалась  в  его  смекалистых  мозговых
извилинах? Ответ один: стечение обстоятельств.
     Великий,  всемогущий  Случай  казнит и милует, забрасывает
каменьями и осыпает золотым дождем,  ничего  тем  не  менее  не
оставляя в вечную собственность.
     Случай  соединяет  и  раз®единяет людей. Два гражданина --
один из Сухого  Лога,  а  другой  из  Кислодрищенска  --  вдруг
встречаются  в суруханском привокзальном ресторане и становятся
друзьями по гроб жизни. Юноша и девушка, подобно  сотням  тысяч
таких,  как  они, сходятся, влюбляются и в какой-то роковой час
расходятся. Подозревают ли они, что находятся во власти Случая?
Рождаются дети, стреляются молодые люди, ни c того  ни  c  сего
травятся очаровательные мадемуазели.
     Стечение  обстоятельств,  Судьба  властвует над гражданами
Страны Советов, управляет ими, вводит в искушение  и  сокрушает
двояко -- отказывая в желаниях или, напротив, исполняя их.
     Одни  стремятся  к  тихой, спокойной жизни, другими движет
энтузиазм,  третьи  мечтают  о  портфеле  и  кресле,  четвертые
гоняются  за  большими  деньгами,  пятые...  пятые  гоняются за
четвертыми.
     В чрезвычайно ляпсусной ситуации оказался немолодой уже  и
полулысый  гражданин.  Его уволили со службы при таком стечении
обстоятельств, что, если  бы  узнал  об  этом  Карл  Маркс,  он
немедленно предал бы анафеме "Манифест Коммунистической партии"
и  подался бы в сапожники. Но создатель "всесильного учения" не
мог разглядеть эту историю даже в своих лукавых  диалектических
снах,  так  как  дело  было весной 1931 года в узбекском городе
Газганде...

        Глава XV     СЧЕТОВОД ПЕРВОГО РАЗРЯДА
     Полулысый человек c желтыми пшеничными бровями над мелкими
белыми глазками и c такими же желтыми  английскими  усиками,  а
манерами,   присущими  только  советским  конторским  служащим,
проснулся от оглушительного звона будильника. Протяжно  зевнув,
он  машинальным  движением  руки подавил усердие звонка и бодро
встал  c  кровати.  За  комплексом  гимнастических   упражнений
последовало одевание и весьма легкий завтрак.
     Вскоре  из трехэтажного рабочего общежития вышел полулысый
человек c достоинством, отраженном на  красном  железопартийном
лице,  в  белой  рубашке,  убогих  светлых  брюках,  поношенных
парусиновых  туфлях  и   c   небольшим,   местами   обшарпанным
крокодиловым  портфелем  под мышкой. Сделав несколько шагов, он
остановился и тихо сказал самому себе:
     -- Сегодня понедельник. Кому в лес, кому  по  дрова,  а  я
вынужден проверить чемодан.
     После  этих  слов  человек  в парусиновых туфлях продолжил
движение по проспекту имени Социализма.
     Было раннее, дышащее свежестью, среднеазиатское утро. Заря
разливалась, лаская красными  лучами  полноценное,  без  единой
тучки,   небо.   Под  нежно  греющим  алым  солнцем  вспыхивали
серебристо-зеленые факелы тополей, на  стенах  домов  трепетали
слабые  тени.  Легкий  ветерок,  пахнущий  жасмином,  навозом и
гниющими  абрикосами,  свободно  гулял   по   проспекту   имени
Социализма.
      Прибавив  шагу,  человек  в парусиновых туфлях свернул на
узкую улочку c глинобитными заборами  и,  дойдя  до  ее  конца,
очутился  между  седельной  мастерской  "Вольтижер  Востока"  и
магазинчиком  "Газгандский  книготорг".   Пройдя   еще   метров
двадцать, он остановился.
     Слева   располагался  туземный  базар  --  целый  город  c
торговыми улицами,  переулками  и  тупиками.  Городские  власти
собирались  соорудить  на  этом  месте  Коопцентр,  но  деньги,
ассигнованные  на  строительство,  были  до  последней  копейки
угроханы  на постройку здания Ирригационного института. Поэтому
на базарной площади, как  в  старые  байские  времена,  праздно
шатались          ватаги          гуляк,         перекатывались
"селям-алейкум"-"алейкум-селям",      раздавались       звонкие
восклицания водоносов, и лесопильное "и-а" ослов. Пахло кебабом
и  уксусно-шашлычным дымом. Человек в почтенных летах c широким
лизоблюдским  лицом  махал  над  высоким   мангалом   небольшой
фанеркой и часто вскидывал на проходивших граждан свои узенькие
приживальческие  глазки.  Неподалеку  от приживальческих глазок
прыгала стайка молодых узбечек  без  паранджей,  c  окрашенными
сурьмой  бровями и румяными щечками. Женщина шахерезадного вида
в цветном вычурном  платье  пекла  лепешки  в  глиняной  печке.
Какой-то  славный  узбек,  напоминающий  обликом странствующего
аскета,  но  c  лукавыми  черными  глазами  ударял  по  струнам
танбура.   Возле  него  на  земле  ютилась  расписная  пиала  c
недопитым  зеленым  чаем.  Мелодию,  исходившую  из  аскетского
танбура, внимательно слушала стройная, как газель, тюрчанка. На
тюрчанку,   томясь   от  соблазна,  смотрел  толстый,  покрытый
азиатским загаром мужчина в штанах c широким  шагом  и  халате,
подпоясанном  кушаком  вокруг.  Благоухало  мускусом, миндалем,
розовым маслом и прочими пряностями. В пестрой сутолоке базара,
среди тесных шелковых, седельных, красильных и ковровых  рядов,
движущихся   стопок  горячих  лепешек  и  узкогорлых  кувшинов,
мелькали халаты особого покроя, узорчатые  тюбетейки,  кисейные
чалмы,  шальвары  и ишаки c длинными ушами. Гончарники колотили
палочками по своим горшочкам, рождая звонкую дробь.  Бойко  шла
торговля  чищеными  орехами  и  изюмом,  чарджоускими  дынями и
рахат-лукумом,  нугой  и  кунжутом,  абрикосами  и   персиками,
ватными  одеялами  и  войлочными колпаками, пестрыми халатами и
тюбетейками, висящими на гвоздях под базарным куполом.
     Справа,  за  домиками  из  сырцового  кирпича  c  плоскими
мазаными крышами и крытыми террасами, виднелись смеющиеся сады,
одетые  в  яркий  шелк.  Неоформившаяся  жара  простиралась над
садами.  От  нее  распускались  интенсивно  красными   цветками
аргуваны.  Стоял  пронзительный  аромат  пряной  амбры, странно
соединявшийся  c  запахом  цветущих   яблонь.   Сладко   разило
пробуждающейся от ночной прохлады влажной землей. Гудели пчелы,
собирая  дань  c  нежно-малиновых  цветков.  Затаенно журчала и
смеялась тяжелая, словно ртуть, вода в арыках.
     Под  садами  картинно  возвышалась  мечеть  Хазрет-Хызр  c
айванами  по  осям  двора, монументальными порталами на главном
фасаде и древней узорной кирпичной кладкой в  основании.  Рядом
поблескивал  прямоугольный  водоем  для  питьевой воды -- хауз,
укрепленный  каменной  облицовкой,  окаймленный   деревьями   и
ступенчатой   набережной.  В  нем  отражалось  все  великолепие
Хазрет-Хызра. Именно здесь старательные  гиды  из  газгандского
общества пролетарского туризма устраивали плановые тематические
экскурсии.  Сначала  туристов  долго  водили  по  многостолпным
молитвенным  залам,  затем   тыкали   пальцем   в   полукруглую
молитвенную  нишу, ритмично поясняя: "Вот, товарищи, перед вами
так называемый михраб.  Он  находится  в  стене,  обращенной  к
Мекке", потом их заставляли подниматься по кирпичным ступенькам
на   круглую  галерею,  превращенную  в  смотровую  площадку  c
перископом и подзорной  трубой.  Отсюда  можно  было  панорамно
обозревать местность. Пролетарские гиды, по-ленински протягивая
руки   и  методично  раз®ясняя,  показывали  туристам  городище
"Афрасиаб",    сводчато-купольные    архитектурные     ансамбли
Шахи-Зинда,  мавзолей Рухабад, остатки моста-вододелителя через
Зеравшан,  эмирский  дворец  c  бойницами  и  зубчатым  верхом,
памятник   комсомольцам-красногвардейцам,  монумент  "Свобода",
колонну Марксизма и другие изыски восточного колорита.
     "Что-то сегодня на душе кошки скребутся", --  c  внезапным
раздражением   подумал  полулысый  человек  и,  спешно  миновав
базарную площадь,  дымную  чайхану  над  арыком  и  карагачи  c
огромными гнездами аистов, вышел на улицу Улугбека.
     Здесь высился круглоствольный минарет Мирхараб, украшенный
глазурованной   керамикой   и  узорной  изразцовой  шапкой.  До
революции c этого самого Мирхараба призывали мусульман-суннитов
на молитву и сбрасывали вниз преступников. Но Газганд давно уже
не жил по законам шариата: по утрам вместо завываний  муэдзинов
грохотали  марши  духового  оркестра  местного  Дома  культуры,
шейхов и других подобных им баев сослали на колымские  кулички,
а  Коран  и проповеди пророка Мухаммада заменили красноречивыми
пролетарскими лозунгами.
     Улица Улугбека была теперь асфальтоносной и  по-европейски
обустроена  во всю длину. Рядом c трубой минарета величественно
громоздилось построенное  пару  месяцев  назад  блочное  здание
Научно-исследовательского Ирригационного института имени Саади.
Выразительность здания усиливал широковещательный плакат:
     УДАРИМ ПО ЗАСУХЕ И
     АРХАИЧЕСКОЙ   ИРРИГАЦИИ  СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ  АГРОТЕХНИКОЙ  И
ДОСРОЧНЫМ ВЫПОЛНЕНИЕМ
     ПЕРВОГО ПЯТИЛЕТНЕГО ПЛАНА!


     Фасад института, ударяющего по тому-то и тому-то и  тем-то
тем-то,  оживлялся  богатой  игрой светотени и всем своим видом
выдавал архитектурный