то, анекдот, профессор?
     -- Ах,  анекдот! Сейчас расскажу... Александр Македонский,
Юлий Цезарь и  Наполеон  Бонапарт  присутствуют  на  параде  на
Красной площади. "Слушай, Юлий, -- говорит Македонский, -- если
бы   у   меня   были  такие  молодцы,  я  стал  бы  непобедимым
полководцем". -- "Если бы у меня была такая конница, -- говорит
Цезарь, -- никогда бы не пала Великая Римская империя!" -- "Эх,
-- говорит Наполеон Бонапарт,  --  была  бы  у  меня  советская
пресса, никто бы не узнал, что я проиграл битву при Ватерлоо".
     Все  засмеялись,  громче всех закатывался лошадиноподобный
Шашкин.
     Поезд  бежал   по   Подмосковью.   Уже   остались   позади
Никольское,   Салтыковка,   Железноводск.   Такты   колес  были
длинными, веселыми.
     -- В тюремной камере, -- весело гоготал  лошадиноподобный,
притрагиваясь  к чаю и шевеля нафабренными усами, -- спрашивают
новичка: "За что попал?" --  "За  браконьерство".  --  "Сколько
влепили?"  --  "Десять  лет".  -- "Ты что, мужик, -- удивляется
шара, -- кто ж за это дает десятку?" -- "Да рыбу я  глушил,  --
об®ясняет  тот,  -- закинул динамит, а он как шарахнет! Всплыло
три леща и двенадцать водолазов".
     Любивший рыбалку профессор не  выдержал  и  залился  таким
смехом, что за ним последовали Остап и белобрысый.
     Из  трубы  паровоза  валил дым, в полуспущенное окно нагло
рвался теплый летний ветер.
     -- Адвокат Плевако имел привычку, --  прикорнув  к  спинке
дивана,  защебетал  белобрысый,  --  начинать  свою речь в суде
фразой: "Товарищи, а ведь могло быть и хуже!" И какое  бы  дело
ни  попадало  адвокату,  он  не  изменял  своей  фразе. Однажды
Плевако взялся защищать человека,  изнасиловавшего  собственную
дочь.  Зал  был  набит битком, все ждали, c чего начнет адвокат
свою защитительную речь. Неужели c любимой  фразы?  Невероятно.
Но  встал  Плевако  и  хладнокровно произнес: "Товарищи, а ведь
могло быть и хуже!.."  И  тут  не  выдержал  сам  судья:  "Что,
скажите,  что  может  быть хуже этой мерзопакости?" -- "Товарищ
судья, -- огрызнулся Плевако. -- А если бы он изнасиловал  вашу
дочь?"
     Почему-то  никто  не  засмеялся.  Белобрысый  смутился так
сильно, что вновь наступила минута молчания и был  лишь  слышен
душеласкающий скрип переборок.
     -- Ничего,  студент,  анекдот  хороший!  --  массируя лоб,
заметил Остап, когда поезд проходил под Орехово-Зуевским мостом
и купе на какой-то миг погрузилось в полутьму. -- А вот вам  из
жизни  царствующих  особ...  --  Остап смахнул со стола зеленый
хвостик редиски, оставшийся  после  белобрысовской  трапезы,  и
легко   ударил   по  нему:  хвостик  выпрыгнул  в  окно.  --  У
императрицы Екатерины околела любимая собака по кличке  Томсон.
Она попросила графа Брюса распорядиться, чтобы c собаки содрали
шкуру  и  сделали  чучело.  Граф  Брюс  приказал об этом Никите
Рылееву.  Рылеев  был  не  из  умных:  он  ничего  не  понял  и
отправился  к известному в то время богатому банкиру по фамилии
Томпсон  (Остап  выделил  букву  "п".)  и  передал   ему   волю
императрицы.   Томпсон  не  на  шутку  перепугался,  понесся  к
императрице просить прощения, но по дороге помер.
     Все    покатились    со    смеху,    особенно    отличился
лошадиноподобный:  он ржал c таким напором, что все долго могли
видеть его выставленные наружу сплошные желтые зубы.
     По  вагону,  скрипя   сапогами,   прошел   проводник.   Он
постучался, заглянул в купе и c хрипотцой в голосе промолвил:
     -- А-а, вас я уже компостировал, извиняйте, граждане...
     Как  только  дверь  за  ним  закрылась, поезд остановился.
Оказалось,  что  на  решетчатом  штабеле  стояла  корова,   она
заунывно-обиженно мычала, но, послушала гудок паровоза и, звеня
колокольчиками, убралась восвояси.
     -- Раз  пошла  такая  тема... -- Белобрысый почесал нос, в
глазах его появился несдержанный юношеский блеск. -- Анекдот из
жизни князя  Цицианова...  Князь  Цицианов,  известный  поэзией
рассказов,   говорил,   что   в  деревне  его  одна  крестьянка
разрешилась от долгого бремени семилетним мальчиком,  и  первое
его слово в час рождения было: "Стакан самогонки c содовой!"
     -- Парадоксально  интересно!  -- воскликнул Остап. -- Не в
бровь, а прямо в глаз.
     Поезд, гремя и охая,  прорезал  стрелку  и  перешел  узкий
Петушкинский  мостик.  Внизу  тянулась  небольшая речка, берега
которой были истоптаны скотиной. По воде плавали пестрые  утки.
Вдали   виднелись  почерневшие  деревянные  домики,  вблизи  --
шилоклювка (или какая-то другая птичья сволочь)  длинным  носом
старательно  ковыряла  кочку,  где-то  там,  в  гуще  крапивы и
матово-зеленого чистотела, верещала трясогузка.
     -- Рабинович удивительно похож на  Ленина!  --  неожиданно
громко выпалил Остап, сделал паузу и довольно долго ее тянул.
     -- Гмм..  кто  похож  на  Ленина?  --  инстинктивно робея,
удивился лошадиноподобный.
     -- Это анекдот.
     -- А-а...
     -- Так  вот,  Рабинович  удивительно  похож   на   Ленина.
Вызывают   его   в   ГПУ  и  предлагают  как-то  изменить  свою
наружность, а то неудобно получается. "Ну  допустим,  батенька,
бойодку я сбйею, -- отвечает Рабинович, -- а идейки куда девать
пгикажете?"
     Профессор снисходительно улыбнулся, лошадиноподобный легко
хихикнул,  а белобрысый залился таким смехом, что на его глазах
выступили блестящие детские слезы.
     -- Да-а,  --  протянул  лошадиноподобный  после  некоторой
паузы,  --  вот  мы едем, анекдоты травим, а ведь кто-то сейчас
сидит и выдумывает их. А, товарищи?
     -- Вот потому-то он и сидит,  --  сказал  Остап  отеческим
тоном и обронил знаменитый анекдот о чукчах: -- Два чукчи сидят
на  берегу океана. "Хочешь, анекдот расскажу?" -- "Политицкий?"
-- "Ну!" -- "Не надо, сошлют!"
     -- А вот тоже о чукчах, -- живо подхватил  белобрысый.  --
Чукча  говорит:  "Я  оцень,  оцень сильно изуцаю русский языка.
Казный день я запоминая восемнадцать слов.  И  всего  я  зауцил
тысяцу слов. И это все здесь (показывает на голову), в зопе!"
     Тут  профессор  прыснул  так,  что  по  его  лицу  поплыли
медленные пожилые  слезы.  Лошадиноподобный  Шашкин  фыркнул  и
вписался не в тему:
     -- "Ты  за  что  сидишь?"  --  "За  лень.  Мы  c приятелем
рассказывали друг другу анекдоты. Ладно, думаю,  утром  донесу.
Но утром за мной уже пришли".
     Едва  он  закончил,  пенснеобразный  любитель рыбной ловли
стряхнул c себя анекдот из жизни палачей:
     -- Приходит палач  домой.  За  плечами  мешок,  в  котором
что-то  шевелится.  Жена  спрашивает: "Что это ты притащил?" --
"Да так... халтурку на дом прихватил".
     По всему купе раздался взрыв заразительного смеха.
     -- Сидит обезьяна на берегу Нила и полощет веревку в воде,
-- продолжал Остап. -- Идет бегемот: "Ты что делаешь?" --  "Дай
двадцать  центов, скажу". -- "Возьми. А зачем тебе веревка?" --
"Крокодилов ловлю". -- "Дура! Кто же ловит крокодилов на пустую
веревку?" Обезьяна (про себя): "Дура --  не  дура,  а  двадцать
долларов в день имею".
     Снова общий неудержимый хохот охватил все купе.
     -- Сидит   бегемот  на  берегу  Енисея  и  удит  рыбу,  --
лошадиноподобный значительно посмотрел по сторонам  и  состроил
такую комическую рожу, что профессор рассмеялся раньше времени.
-- Мимо  проплывает  крокодил.  "Далеко  ли  до  Астрахани?" --
"Близко". -- "Ничего, я на велосипеде".
     -- Летят два крокодила, -- белобрысый вытер платком лицо и
достал из  рюкзака  куль  c  овсяным  печеньем.  --  "Мы  можем
упасть!" -- "Да нет, у меня во рту гайки!"
     -- Профессор,  давайте  вы  что-нибудь  в  этом  роде,  --
обратился лошадиноподобный к пенснеобразному.
     -- В этом роде? сейчас... а вот! Посетитель  в  ресторане.
"Принесите  мне  кастрюлю  супу." Принесли. Он берет и выливает
себе на голову. Официант: "Что вы делаете? Это же суп!" -- "А я
думал -- компот".
     За окном рисовался удивительно гладкий  пейзаж:  высоко  в
лазурном   безоблачном   небе   нещадно  палило  солнце,  перед
кочковатым полем,  стлавшимся  к  лесу,  узкой  лентой  тянулся
пыльный проселок.
     -- По  знойной пустыне, -- заманчиво произнес Остап, когда
в купе ворвался опьяняющий аромат зреющего  хмеля,  --  катится
нолик...
     "Стоп!  Стоп!  Стоп!  И  еще раз стоп! Да сколько же можно
заниматься   тягомотиной?   --   расхорохорится    нетерпеливый
читатель. -- Что это за анекдотики? -- сорвется у него c языка.
-- Тары-бары-раздобары!..  Что это за ремарочки в романе? Жесты
отчаяния? Интермедия? Зачем же  играть  на  трепещущих  струнах
читателя?  Что  это  за  смехотворные  занятия? Желание вызвать
таким образом доброе расположение?.. Совершенно непонятно!"
     Ну ведь могут же люди ехать в поезде и  рассказывать  друг
другу анекдоты?
     "Не могут!"
     Ну ведь могут же!
     "Нет, не могут! А если и могут, то..."
     Ну  что  ж, извольте! Итак, останавливаем поезд (вот уже и
слышен скрежет колес) и по воле того самого  читателя,  который
всегда   прав,   ссаживаем   Остапа   Бендера...  (Где  же  его
ссадить-то?) ну, скажем... В общем, по  воле  читателя  великий
комбинатор  оказался  в этаком степном месте, пахнущем полынью,
шалфеем и сухим знойным ковылем... Поехали дальше?
     "Поехали, поехали. Это черт знает что!"

        Глава XXX     КОННЫЙ ПЕШЕМУ НЕ ТОВАРИЩ!
     Итак, мощный социалистический поезд  "Москва-Новороссийск"
остановился  на  маленькой  степной станции -- ровно настолько,
сколько необходимо Остапу Бендеру, чтобы покинуть веселое  купе
и   спуститься   в   ковыльную  степь.  Остап  посмотрел  вслед
убегающему поезду  и  расправил  плечи.  Его  глазам  открылась
ровная, словно море, без края и конца, степь, степь, степь.
     "Постойте,   это  почему  же  без  края?!  Вон  там  вдали
виднеется какое-то строение -- то ли хутор, то ли колхоз, то ли
конный завод. Это кто там пасется? Конечно же, русская  степная
борзая.   А   кто   там   рядом   c   борзой?  Ну  да,  вороная
лошадь-степняк. Значит, конный завод!"
     Послушайте, дорогой читатель, вы так и  будете  влезать  и
спорить?!  Тогда  вот  вам стило, как говорил один пролетарский
поэт, и можете писать сами!..
     Ладно, пусть будет по-вашему.
     Остап поднял c земли саквояж, махнул рукой  (Где  наша  не
пропадала!) и зашагал к маячившему в степи конному заводу.
     Минут   через   двадцать  он  стоял  у  полуразвалившегося
кормового сарая. Неподалеку от сарая, рядом c тем  местом,  где
лежал  очумевший  от жажды пегий пес, худощавый и расстрепанный
мужичонка распрягал горячую в  серых  яблоках  лошадь  c  целью
задать  ей корм. Остап сладко зевнул и надвинул фуражку на нос.
При беглом осмотре мужик тянул на все  пятьдесят.  На  нем  был
пиджак,   надетый  на  запачканную  косоворотку,  на  ногах  --
нагольные, заглянцевевшие от носки, сапоги;  мужик  как  мужик,
разве что без усов и бороды.
     -- Необразованность ты моя! -- рыкнул мужик на кобылу.
     -- Что  ругаешься, отец? -- немножко устало спросил Остап,
предлагая ему папироску.
     -- Знамо,  шо  ругаюсь.  Онисим,  чудо  без   умолку,   не
наездник, а хуже любого дояра!
     -- Кого хуже?
     -- Знамо  кого. Сбрую и ту надеть по-человечески не могет!
Так и получается: канитель задарма -- это c одной стороны, а  c
другой -- злобен есмь из-за этого Онисима.
     -- А ты, знамо, тут конюхом числишься? -- легко перешел на
язык мужичонки Остап.
     -- Конюхом, а то кем!
     -- А что, отец, в вашу конюшню администраторы нужны?
     -- Не  конюшня у нас... Прилежаевский конный завод! Может,
слыхал?
     -- Прилежаевское  коннозаводство?!   То   самое?!   --   c
фальшивым  восторгом  воскликнул Бендер. -- Ну конечно же! -- И
он для убедительности легко ударил  себя  по  лбу.  --  Слыхал,
отец, слыхал.
     -- Ты иди, мил человек, к Андрей Тихоновичу, уж он-то тебе
все скажет, поелику директор он нашенский.
     -- Гран-мерси, отец!
     -- Чего?
     -- Спасибо, говорю!
     -- Бывай здоров.
     Пока   Остап   искал   управление  конного  завода,  конюх
Петрович, -- иначе, как это выяснилось позже, -- его  никто  не
называл, покормив лошадь, отправился в сарай, где лег на солому
и  принялся  плевать  в  бревенчатый  потолок,  причем  попадал
довольно удачно, то есть в одно и то же место.
     Великий  комбинатор  появился  в  правлении  в  тот  самый
момент,  когда  конюх  Петрович видел уже второй сон. Без труда
отыскав приемную директора, бросив секретарше: "Не слышу  стука
клавиш!",  он  пнул директорскую дверь, ворвался в просторный и
чистый кабинет и, бросив саквояж  на  диван,  резво  подошел  к
столу.
     -- Что   же   это  у  вас  в  хозяйстве  творится,  Андрей
Тихонович?
     Директор оторопел.
     -- А что?.. а... где?..
     -- Гурий, -- Остап сунул руку для приветствия и тут же  ее
выдернул, -- Исидор Кириллович Гурий, -- быстро представился он
и,  не  меняя интонации в голосе, продолжил: -- Направлен к вам
администратором.  Я  имею  в  виду  конюха  Петровича.  Где  же
дисциплина?  Секретарь-машинистка тоже хороша! Я даже не слышал
стука клавиш! Непорядок! Возле кормового сарая грязь водится  и
в количестве предостаточном.
     -- Товарищ, товарищ...
     -- Товарищ Гурий, -- напомнил о себе Остап.
     -- Вы к нам администратором?
     -- Администратором.
     Ум Остапа быстро овладел ситуацией, и поэтому слова пришли
сами.  Великий комбинатор начал жарко толковать о необходимости
культработы,   профучебы,   создания   музыкально-драматической
студии   и   кружка  гармонистов-пианистов,  без  лишней  помпы
заговорил, что кривая безработицы в США лезет вверх, c  военной
отчетливостью   предложил   соорудить   агитационный   гроб   и
возглавить    политический    карнавал,    призвал    всех    к
сознательности,  наконец,  закончил горячими словами о том, что
он, Гурий, как человек социалистической  закалки,  поможет  все
это претворить в жизнь.
     -- После  института?  --  Андрей  Тихонович  рывком  пожал
администратору руку. -- На практику?
     -- На практику.
     -- Бурлит молодая кровь!
     -- Бурлит, товарищ директор, бурлит.
     -- Ах, молодость, молодость. Энергия! Задор! Люблю я  вас,
энтузиастов, черти вы, лешие! И все-то вы подмечаете! Молодец!
     -- Так стараемся, Андрей Тихонович, стара...
     -- Но будьте проще, молодой человек, будьте проще, тогда к
вам потянутся люди. Мы тут все -- люди простые, без выкрутасов.
     -- Это уж точно.
     -- Ай-да  молодец,  не  успел  приехать, сразу включился в
работу! Ай-да молодец!
     -- Андрей Тихонович, хозяйство-то покажете?
     -- А как же!  Перед  вами,  молодой  человек,  открываются
врата  великих  возможностей!  Щас  мы c тобой все посмотрим. Я
вижу, мы c тобой сладим.
     И он похлопал новоявленного администратора по плечу.
     Директор  Прилежаевского  конного  завода  товарищ   Ляшко
оказался  ни кем иным, как бывшим похитителем женских сердец. В
коннозаводстве за ним прочно закрепилась  кличка  "бабник".  От
любовных  приключений  молодости у бабника сохранились лишь его
собственные стихи, которые так глубоко затерялись в его памяти,
что проступали наружу лишь в том случае, если он был в  хорошем
расположении  духа.  Но,  так  как  в хозяйстве была всего одна
представительница слабого пола  --  секретарша  Ирина  Ивановна
Мащенко,   строгая   девушка-комсомолка,   бабнику   ничего  не
оставалось, как только руководить, следить за хозяйством, одним
словом, работать. Андрей Тихонович был видным  человеком  c  не
лишенными приятности чертами лица, чуть толстенького, но зато c
широкими   бровями   типа   "Ай   да   прелесть!"  и  несколько
подмигивающим левым глазом, дескать, работаем, подключайтесь  и
вы,  товарищ, несколько брюнетист, но не так чтобы, и несколько
красноват, но только когда выпьет. Лысины на лбу  не  было,  но
зато  штиблеты  у  него были такого огромного размера, которому
вряд ли где можно  найти  соответствующую  ногу;  рубашка  была
обыкновенная -- серая (зеленых рубашек Андрей Тихонович никогда
не носил), и, наконец, голову директора венчала глупейшего вида
прическа, сделанная на манер "Черт меня подери!".
     Ровно  в  половине  двенадцатого товарищ Ляшко, бубня себе
под  нос:  "А  ты  меня  не   полюбила,   а   я   тебя   любил,
трататульки-тра-тата!",  отодвинул  засовы  на воротах конюшни,
распахнул створки и радостно вошел внутрь.  За  ним  последовал
виновник его веселого настроения администратор Гурий.
     -- Добрая  лошадь никогда не выигрывает, -- наставническим
голосом молвил директор. -- Ее  всегда  нужно  стегать  кнутом,
чтобы принудить страхом наказания приходить первой!
     -- Иначе  она  будет  приходить  в  конце поля? -- добавил
администратор.
     Директор кивнул, размеренной походкой миновал три бокса  и
остановился.
     В деннике стоял великолепный жеребец.
     -- Вот,  Исидор  Кириллович,  гордость  нашего  завода,  а
может, и всей республики. Черный Вихрь. Ему три года.  На  моих
глазах вырос. Мы возлагаем на него большие надежды.
     Администратор  профессиональным  взглядом  окинул  лошадь.
Черный Вихрь равнодушно посмотрел на администратора.
     -- Хороший  трехлеток,  --  c  пониманием  дела   заключил
администратор. -- И все-таки нужна ласка. C любой лошадью можно
найти общий язык.
     -- Вот когда она переработается, тогда нужна и ваша ласка.
     -- Хорошая мысль.
     "На  Черном  Вихре,  пожалуй,  и  остановимся"  -- подумал
Остап, а вслух, как бы между прочим, поинтересовался:
     -- Дорогой, наверное, жеребец?
     -- Черный Вихрь? Еще бы! Ведь он чистых кровей. Тут к  нам
как-то  буржуи  приезжали,  золото  за  него  давали.  Вы c ним
поосторожней, он у нас раздражительный.
     Они прошли дальше. Навстречу  им  плелся  заспанный  конюх
Петрович.
     -- Опять  ты,  Петрович,  разгоряченную  лошадь  в конюшню
поставил!
     -- Да что вы, Андрей Тихонович.
     -- Что вы, что вы! Дождешься  ты  у  меня!  Небось,  снова
сивухи нализался!
     -- Не прельщался я...
     -- Не  прельщался!  Почему  в  прошлый  раз  после потения
Пиринейку не прикрыл?
     -- Да прикрывал я.
     -- Прикрывал! Ох и  дождешься  ты  у  меня!..  Вот  так  и
работаем, Исидор Кириллович, вот так и трудимся. А вы говорите,
дисциплина...  Савелич,  осторожней  давай рожь, осторожней! Ну
прямо  как  дети...  Стрижка  у  нас  в  октябре,  за  копытами
ухаживаем педантически.
     -- Как ухаживаете? -- c восхищением спросил администратор.
     -- Я говорю, педантически, -- повторил Андрей Тихонович.
     Администратор одобрительно закивал головой.
     -- А  вы молодцом, товарищ Гурий, -- похвалил директор. --
В  карьере,  точно  говорю,  преуспеете.  Не   то,   что   наши
самоуверенные  болваны.  Взять,  хотя  бы,  Кима.  Это же паяц!
Натуральный паяц!.. Конюшни, как  сами  видите,  у  нас  хорошо
проветриваются, светлые, сухие. В общем, конюшни у нас, товарищ
Гурий,  теплые.  Кормим  или  за  час  перед дрессировкой, или,
главным образом, вечером, после работы. Главный корм, ну это вы
тоже знаете, составляют овес и луговое сено.
     -- Не перенапрягаете?
     -- Я же вам  говорил:  лошадь  может  работать  двенадцать
часов   в   сутки,   если  ей  давать  достаточно  корма  и  не
переутомлять ее чрезмерной скоростью.
     -- Да, да, да...
     -- У   нас   заведено   так,   что   за   каждыми    тремя
кобыло-единицами  ухаживает  один  конюх.  Сами  видите, кобылы
находятся то в стойле, то в загоне... А здесь  у  нас  родилка.
Жеребята  всегда  остаются  c матками -- мы не звери. Будет Ким
Родионов трепаться по этому поводу, вы ему ни в  коем  разе  не
верьте...  --  Андрей Тихонович подошел к маленькому годовалому
жеребенку. Жеребенок лежал на  земляном  полу.  --  У,  ты  моя
лапочка золотая! Ты что на меня свои глазенки таращишь? Что там
у  тебя,  мой  золотой,  в  голове? А? Отвечай, мой хороший. --
Жеребенок, прижав уши к голове, попытался встать  н