ти
техпропаганды! -- обвинял Зильберштейн.
     -- А может, у него порок пятого клапана или того  хуже  --
водяной     рак     желудка?    --    дедуктивно    предположил
Губителев-Мамочкин, глядя на Котеночкина.
     -- Да какой там у него рак! -- отозвался Котеночкин. --  А
если,  и правда, ни за что? Тогда что же у нас за трест! Только
план да баланс копейка в копейку. А о  человеке  совершенно  не
думают.
     -- Вы,  товарищ  Котеночкин,  говорите, но знайте меру! --
заволновался главбух Любителев-Мамочкин. --  А  что,  Александр
Иванович, и даже РКК не назначили?
     -- Дотехпорович   своим   приказом   снял.  На  доске  уже
вывесели, -- c  горечью  сообщил  Корейко.  --  Выплевывайтесь,
говорит, на все четыре стороны!
     -- Если  так  дело  пойдет,  то  и  нас всех выплюнут! Без
всяких   там   общих   собраний   и   РКК,    --    резюмировал
Губителев-Мамочкин.
      -- А   помните,   вы   на   десять   минут  опоздали?  --
одновременно и кашляя, и сморкаясь, прогнусавил Котеночкин.
     -- Точно, Александр Иванович, в  прошлый  понедельник,  --
подтвердил Зильберштейн.
     -- Да, что вы, товарищи... -- замотал головой Корейко.
     -- Правильно.     Его     просто-напросто    выперли    за
десятиминутное  опоздание,   --   раз®яснил   Котеночкин,   еще
продолжая сморкаться.
     -- И  я  так  думаю.  За опоздание выперли. Представляете,
украсть  у  государства  десять  минут  рабочего  времени!   --
подытожил  Губителев-Мамочкин.  --  Это  ведь  все  равно что в
буржуазное болото сползти! Не иначе, как в буржуазное!
     Корейко сострил такую гримасу, словно собирался  возложить
на  Дотехпоровича  и всю бухгалтерию жестяной могильный венок c
муаровыми лентами.
     Некоторое время он  сидел,  тупо  глядя  в  бумаги,  затем
брезгливо   посмотрел  на  всех,  как  кот,  которому  негодный
мальчишка сует в нос дымящуюся  папиросу,  распрямил  плечи  и,
открыв  папку,  сам  не зная для чего, провел в контокоррентной
книге красивую фиолетовую черту.
     К концу рабочего дня эксконторщик оформил расчет, подписал
обходной лист и, успев получить провизионку,  вышел  из  здания
треста. Солнце поймало его стриженный затылок и маячило на нем,
пока  Александр  Иванович  не добрался до рабочего общежития. В
своей комнате его развезло от усталости, он лег  на  кровать  и
сразу заснул мучительным сном.

        Глава XVI     ДВА КОНЦЕССИОНЕРА
     Расхлябанный  поезд,  нервно постукивая колесами, медленно
полз среди крутых откосов красной глины, преодолевая  последний
тягун   перед   Бришкентом.   Вздрагивая  на  стыках,  скрипели
плацкартные вагоны. Проскочив оросительный канал, поезд  влетел
в   темно-зеленый  бришкентский  оазис,  миновал  привокзальные
постройки и,  пересчитав  все  стрелки,  медленно  втянулся  на
конечную станцию. Неугомонный паровоз перестал выть и заснул на
втором пути вокзала имени товарища Янукидзе.
     Едва  лишь вокзальные часы показали двенадцать, на дощатый
перрон  c  мечущимися  проводниками,  носильщиками,  бабками  c
тюками,  встречающими  и  провожающими  ступила  нога  великого
комбинатора.
     Весенний солнечный день байствовал вовсю.
     Вход в вокзал был закрыт гигантским плакатом  c  надписью:
"Месячник  помощи  узбекским  детям  начался".  Дверь в боковой
стене  пускала  внутрь,  но  тоже   была   наделена   плакатом:
"Компривет юбилярам пожарной части города Немешаевска!". Внутри
пахло  урюком и раздавленным клопом. В глубине просторного зала
на высокой мраморной ноге стояла ганчевая головогрудь  товарища
Янукидзе.
     Остап  стрелковым маршем двинулся вперед, обогнул Янукидзе
и приблизился к одному из кассовых окошек.
     -- Один билет до Газганда и два до Москвы на  послезавтра!
-- настоятельно    продиктовал    Остап,    протягивая   деньги
молоденькой узбечке.
     Путь  из  Бришкента  в  Газганд  лежал  через  Джизак.  До
отправления   поезда  оставалось  двадцать  минут  полноценного
времени. Остап вышел на вокзальную площадь. Здесь он увидел: по
левому   флангу   --   стихийно   сложившиеся    глинокаркасные
двухэтажные  дома  и  величественно  возвышающееся  над городом
медресе Кукельташ, по правому --  портально-купольный  мавзолей
Шейхантаур  и  здание  Туркестанской  казенной палаты, прямо --
высокий мангал c шашлыками и тучного узбека, на  лице  которого
было  написано:  "Жарю  барашка.  Он  только  что травку кушал.
Подходите, покупайте! Теперь вы его кушать будете".
     -- Сейчас бы мороженого из синего  стаканчика  c  костяной
ложечкой,  --  вытирая  платком  лицо,  выдохнул  Остап.  -- Но
придется утолить свой голод этим барашком.
     Душисто отрыгнув шашлыком,  Бендер  зашагал  к  поезду  и,
когда  сел  на  свое  место  в  плацкартном  вагоне, воскликнул
грудным голосом примерно так:
     -- Чертово торжество в восточном вкусе!
     Как только путейцы  перестали  простукивать  буксы,  поезд
"Бришкент-Газганд"  тронулся  c места. К вечеру он миновал мост
через Сырдарью и кое-как потащился по Голодной степи.  Простояв
около   часа   в   Джизаке,   поезд   продолжил  свой  путь  по
холмисто-увалистому предгорью и в  пять  часов  утра  нырнул  в
ущелье  Санзара,  затем  прогремел  по мостику над арыком Сиаб,
прошел  рисовые  поля  и  через  тридцать  минут  со  скрежетом
остановился  на  наружной  платформе газгандского вокзала имени
товарища Ленина.
     Закусив на вокзальной  площади  чем  аллах  послал,  Остап
форсированным  шагом  направился  к  главной  аорте  города  --
шоссированной  улице  Улугбека.  Он  остановился  под  вывеской
"Прокат   автомобилей   акционерного  общества  Узбеккурсо",  c
деловым видом открыл заднюю дверцу таксомотора "рено",  сел  на
сиденье и, растолкав дремавшего шофера, холодно приказал:
     -- К  рабочему  общежитию  имени  товарища  Копыто,  улица
Максимильена Робеспьера, дом восемь.
     Водитель  c  красным  лицом  и  закрученными  усами  а  ля
"жиллет"  молча  завел мотор, авто взвыл, наддал, развернулся и
понесся по проспекту Социализма.
     Сладко зевнув, великий  комбинатор  открыл  новый  кожаный
портфель  c окованными металлом углами, вытащил из него коробку
папирос и лениво закурил.
      Скоро автомобиль заскрежетал и остановился у трехэтажного
здания общежития имени товарища Копыто.
     Остап поднялся на  второй  этаж,  подошел  к  комнате  под
номером  двадцать девять и, не постучавшись, открыл дверь. Окно
было затянуто ситцевыми занавесками, и комнату заливал тусклый,
цвета мочи, свет. По обе стороны от окна  стояли  две  железные
кровати, между ними -- сверх®естественно скучный стол, покрытый
клеенкой,  и  два  стула  типа "гей, родимые!". За столом сидел
Александр Иванович Корейко.  Он  по-садистски  тыкал  вилкой  в
брусочки  свиного  сала  и  сосредоточенно  ел их. Обернувшись,
Александр Иванович  перестал  двигать  челюстями  и  открыл  от
удивления рот.
     -- Ты  жива  еще,  моя  старушка!  А вот и я! Привет тебе,
привет! -- заорал  c  порога  молодой  человек,  распахнув  для
об®ятия руки.
     -- Здрасьте, -- проронила старушка исказившимся голосом.
     Остап  бросил портфель на кровать, схватил стул и поставил
его напротив Корейко.
     -- Ну что вы на  меня  смотрите  так,  словно  собираетесь
родить  ишака?  --  c  наивозможной  дикцией  пробасил  великий
комбинатор, верхом усаживаясь на стул.  --  Что  вы  там  такое
лопаете? Уж не бутерброд ли c какой-нибудь собачьей радостью?
     -- Я...
     Остап встал со стула и наотмашь снял кепку.
     -- Нет,  студент  не  понял.  Ставлю  вас  в  известность,
Александр Иванович, что я прибыл в Газганд.  И  отмахнуться  от
этого  факта,  как  когда-то  я  говорил небезысветной вам Зосе
Синицкой, никак нельзя. Ну же! Что это у вас глаза, как у быка,
на выкате?
     И в самом деле: Александр Иванович c удивлением смотрел на
сияющего, полного задора и неукротимой энергии Остапа  Бендера.
Наконец он через силу выдавил вертевшуюся внутри фразу:
     -- Только вас тут и не хватало.
     -- Ох,  как  это грубо, -- деланно возмутился Остап. -- Не
по-восточному. К вам приехал гость, а  вы  его,  кроме  кислого
"здрасьте", ничем не угостили...
     Корейко поднял голову и c раздражением спросил:
     -- Вы что же, опять пришли за деньгами?
     -- О,  деньги!  Из  вашего  фибрового  чемодана! Новенькие
пачки,  аккуратно  заклеенные  в  белую  бумагу.  Каждая  пачка
перевязана  шпагатом.  Этакие  милые  миниатюрные  бандерольки.
Билетики Госбанка c рисунком сеятеля! Картинки c выставки!  Так
вот, они мне не нужны!
     Корейко улыбнулся глупейшим образом, пытаясь изобразить на
своем лице: "Верю вам!".
     -- Чего же вы хотите?
      -- Отлить  конную  статую товарища Копыто и установить ее
перед входом в ваше общежитие, -- пошутил Бендер. --  Поможете?
Для  этого  мне нужна небольшая бригада скульпторов, пара тысяч
серебряных побрякушек и вы в качестве руководителя проекта!
     Корейко усмехнулся.
     -- Меня вчера сократили. Так что можно заняться и статуей.
     -- Сократили? -- Остап был в  приподнятом  настроении.  --
Вы, наверно, не сдали нормы ГТО, и из-за вас всю бухгалтерию не
допустили  к  субботнику!  Она  оказалась  в планово-финансовом
тупике!  Ай,   как   нехорошо!   Не   отчаивайтесь.   Последний
безработный  в  нашей  стране  уже  получил работу, как недавно
сообщила в печати Московская биржа труда. Найдется что-нибудь и
для вас! Сибирь большая!..
     -- Мне не до смеха, -- скривился Корейко.
     Тут они подумали разно. Корейко: "Может, в этом портфеле у
него новое  дело-компромат?",  Остап:  "Вот  он  тот   человек,
которому  проще отдать деньги, чем об®яснить откуда он их взял!
А смотрит-то как! Взгляд гиганта мысли!  Ей-богу  дыру  на  мне
протрет!"
     Остап  погладил  на джентльменский манер свои тонкие усики
и, смотря себе под ноги, произнес c повелительной интонацией:
     -- Ладно, поговорим серьезно. Вы, как мне известно,  всеми
вашими  фибрами  дрожите от страха разоблачения и, обнявши свой
фибровый чемодан, за который, замечу,  партия  и  правительство
были  бы  вам  очень  признательны,  сидите  в  норе  и  смирно
дожидаетесь капитализма. Но  этого  не  случится!  В  ближайшие
полсотни лет, по крайней мере.
     -- Что  же  вы от меня опять хотите? -- в душе подпольного
миллионера росло напряжение.
     Великий комбинатор подтянул портфель и водрузил  его  себе
на колени.
     "Я  так  и  знал. Компромат!" -- вновь пронеслось в голове
экссчетовода.
     -- Спокойствие, любезный Александр  Иванович!  Отцвели  уж
давно  хризантемы в саду... Подзащитного я из вас больше делать
не буду. Если нет  возражений,  мы  сейчас  же  отправляемся  в
Москву. Такси, как говорил Адам Козлевич, уже подан.
     Корейко  выглянул  в  окно и, действительно, увидел черную
лакированную крышу "рено".
     -- Ничего не понимаю. Какая Москва?
     -- Я предлагаю вам, что не в  моих  правилах,  вступить  в
концессию.
     -- Работать c вами? Да вы смеетесь.
     -- Александр  Иванович,  я сын турецко-подданного, то есть
потомок янычаров.  Я  очень  гордый  и  могу  обидеться...  Вам
фамилия Оконников, случаем, не знакома?
     Корейко невольно охнул.
     -- Да  не  трепещите вы! Я не собираюсь по всей республике
трубить о ваших прошлых связях c гражданином Оконниковым.
     -- Все это как-то закомуристо!
     Потомок янычаров встал и поместил свой  портфель  рядом  c
недоеденным салом.
     -- Вы  хотите  поближе  к телу?! Получите. Вот здесь лежит
отношение, на котором указан номер  рассчетного  счета.  Ничего
особенного,  так,  обыкновенный  номер. Но на этом номере можно
заработать как минимум пять миллионов.
     -- Ну и зарабатывайте. Я-то здесь причем?
     -- Вы хотели  сказать:  "У  меня  уже  есть  деньги!".  Но
учтите,  что  за  полста  лет  они  превратятся  в прах в вашем
задрипанном чемодане. При социализме миллионер --  это  детская
игра  в  крысу.  Я  предлагаю  вам комбинацию по вашей части --
небольшое дельце c безналичными рублями.
     -- И что же?
     В  этом   вопросе   уже   звучало   согласие.   Комбинатор
вдохновился.
     -- Представьте,  у  нас  есть контора. На ее счету -- пять
миллионов. Мы их переводим в Москву,  откуда  они  благополучно
летят в один из швейцарских банков.
     -- Поэтому вам нужен Оконников?
     -- Да,   мне  нужны  его  связи.  А  c  ними  все  просто:
командировка,  поезд,  оревуар,  шампанское  в  "Мулен-Руж"   и
прогулка по левому берегу Сены до площади Согласия.
     -- Надо подумать.
     -- Один мой знакомый из Парижа, Морис Ногес, рассказал мне
как-то   грустную   историю   о  коммерсанте-мечтателе.  Хотите
послушать?
     -- Меня мало интересует, что говорят ваши знакомые.
     -- Молодой  бизнесмен,  некто  Щенков,  после   ограбления
солидной  фирмы  "Бенедиктов и К" тоже сказал: "Надо подумать."
На его  столе  в  беспорядке  лежали  пачки  украденных  денег,
новенький  "вальтер"  и разные вещички, доставлявшие их хозяину
немало сексуальных и иных удовольствий.  Щенков  развалился  на
диване и мечтал. И видел он себя богатым, как во сне. Он мечтал
о  месте председателя правления банка, которое обязательно себе
купит; он глотал слюни  при  мысли  о  длинноногой  секретарше,
преданно  и  нежно  подносящей ему чашечку кофе. Он чувствовал,
как бьется его молодое сердце, как  яростно  струится  в  жилах
горячая  кровь.  Он  любил деньги и удовольствия. Он думал, что
теперь у него будет все. Но тут распахнулась дверь, c  грохотом
ворвались   посланные   Сигизмундом   Апатьевичем  Бенедиктовым
молодцы и пристрелили, как собаку, мечтательного коммерсанта.
     -- Не понимаю, зачем вы  все  это  мне  рассказываете,  --
пробормотал Корейко.
     -- А  затем,  Александр Иванович, что думать надо быстрее.
Мы плывем на одном большом корабле, и  не  исключено,  что  это
"Титаник".
     -- Причем здесь "Титаник"?
     Бендер начал терять терпение:
     -- Притом,  что  вы  вместо  газгандского сала будете есть
шницель под брильянтовым соусом из слез на бессрочных каторжных
работах, где-нибудь в пределах Магаданской области, и лет через
десять, как раз за день до того, как будут  раздавать  конфеты,
сыграете  в  ящик.  Итак,  вы  хотите  близко  познакомиться  c
магическим словом "сверхприбыль"?
     -- Суть дела? Только не тяните.
     -- Хорошо, не буду!
     И Остап за несколько минут об®яснил подпольному миллионеру
то, что он об®яснял Ключникову в течение  часа.  Свою  короткую
лекцию   он  иногда  приправлял  оговоркой:  "А  если  вам  дым
отечества сладок, устраивайтесь работать пожарником. Все  ближе
к  пролетариям  и  все дальше от ОГПУ", предупреждением: "Через
каких-нибудь там пять  хозлет  вас  посадят!  Вот  тогда-то  вы
вспомните  мои слова!", лестным отзывом: "Вы умеете из®ясняться
осторожным и непонятным юридическим  языком,  поэтому  без  вас
дело  не  решится!",  занозистым  замечанием: "После того как я
встретился c вами и потерял веру в человечество, меня постоянно
гложет мысль о том, чтобы поскорее убраться из этой страны...",
несущественной вставкой: "А помните, Александр Иванович, как мы
ехали верблюдами? Взлетали на ухабах, пугливо хватаясь за талию
возницы!",  использовал  такие  слова,  как   "закупориваться",
"нивелировать",   "оселок",   "шуры-муры",   добавлял   бранные
эпитеты: "Гражданин архижулик без будущего!", "Зенки  протрите,
товарищ   Корейко!",  "Не  плюйте  в  колодец,  вылетит  --  не
поймаете!", кроме этого  Остап  разворачивал  перед  подпольным
миллионером  удивительные  дали,  раскрашивал  их  в  розовый и
ярко-синий цвет, тут же сворачивал и вновь переходил к существу
дела и, наконец, подобно  римскому  сенатору  Катону  Старшему,
помешанному на Карфагене, великий комбинатор завершил свою речь
упоминанием о великолепном городе своей мечты.
     Корейко заерзал на стуле.
     -- Значит   ищем  контору,  --  задумчиво  сказал  он,  --
вычисляем банк,  подделываем  перевод,  отправляем  его  в  ваш
Немешаевск,  оттуда  в  Москву.  Затем  на сцене появляется мой
Оконников?
     -- Не здесь, а раньше!
     -- То есть?
     -- Нам сразу нужен Оконников, поэтому  первый  официальный
московский визит будет нанесен именно ему.
     -- Лучше обойтись без визита.
     -- Ну тогда...
     -- Проще  пригласить  его в ресторан. Аркадий Борисович --
человек светский, изыск любит.
     -- Пойдем  навстречу,  пусть  бесится,   --   расхохотался
довольный организатор-концессионер.
     -- Теперь  я  понимаю:  из Немешаевска деньги поступают на
готовый счет -- счет, приготовленный Оконниковым... --  Корейко
уже не злился на незванного гостя. -- Да-да, я кое-что слышал о
спецсчетах... Вы знаете, интересно! Вполне интересное дело.
     Время шло невероятно быстро. Подпольный миллионер взглянул
на часы -- они показывали четыре.
     -- Итак?  -- c деловой улыбкой, желая расставить все точки
над "i", холодно молвил Остап.
     -- Москва, так Москва!
     -- Жаль нет игристого напитка под названием  "шампанское":
есть смысл отметить начало нашего предприятия!
     -- А что, если...
     -- Если что?
     -- Если  мы  вместо  ожидаемых  миллионов  получим  ухо от
головастика, а вместо  Елисейских  полей  --  кирку,  лопату  и
пахнущий морозом воздух магаданских рудников?
     -- Как руководитель нашей концессии, отвечаю за все!
     И,  пока  концессионеры  мчались в черном душном "рено" на
вокзал  имени  Ленина,  над  Газгандом  слышался  скрип  колеса
фортуны.

        Глава XVII     РЕЦЕПТ ПРОЛЕТАРСКОЙ РИФМЫ
     В    час   пополуночи,   когда   до   отправления   поезда
"Бришкент-Москва"  оставалось  что-то  около  тридцати   минут,
уставшие  до одури концессионеры прибыли на бришкентский вокзал
имени товарища Янукидзе. Они ввалились в свое неосвещенное купе
и, получив постель, тут же улеглись спать.
     Скоро дверь в  купе  открылась,  запустив  внутрь  полоску
света  и типа c длинными прямыми волосами. Тип поставил чемодан
на багажную полку, расстелил постель и быстро улегся баиньки.
     Утром, Остап, едва проснулся, почуствовал на  себе  чей-то
пристальный взгляд.
     И  в  самом  деле, на нижней полке сидел человек огромного
роста,  слегка  сутулый,  c  серо-синими  глазами  и   длинными
ресницами   на   хмуром   скуластом   лице.   Его   косоворотка
распространяла по всему купе запах типографской краски.
     -- О! -- крайне удивился Остап. --  Фома  Несдержанный  --
поэтический мастер, работник пера. Я не ошибся, товарищ Фома?
     -- Ну и что же? -- осклабился мастер.
     Тут  Несдержанный  начал  заниматься  сразу  двумя делами:
брезгливо нюхать свои руки и пить  чай  внакладку.  На  столике
стояла  тарелка, на которой нагло раскинулось песочное печенье,
рядом c тарелкой лежало яблоко c родинкой.
     -- Помните, вы были в Немешаевске?
     -- Немешаевск  --  забытый  мотив.  Сейчас  вот  езжу   по
стране...  Представляете, строка в голову не лезет?! Как снял я
год назад c машинки талантливую  поэму  "Мужики  и  бабы",  так
после этого -- хоть тресни!..
     -- Как же так?
     -- Да  вот  так.  Хоть  я  имею  право называть себя Фомой
Несдержанным, получается, что я  поэт  c  двойным  дном,  иначе
говоря,  поэт  со странностями всех великих поэтов. Замучил гад
меня столбняк, так мучит землю злой сорняк.  Попробуйте  сейчас
описать  сволочь  во всей красе! После банкета в "Немправде" не
могу найти правду. Сами знаете, правда --  это  не  потаскушка,
которая  вешается на шею каждому, даже тому, кто не желает быть
c ней знакомиться. Меня уже  тошнит  от  агропоэм  и  огородных
кантат. Хочется чего-нибудь пролетарского.
     Александр  Иванович еще спал: c его полки время от времени
слышался пронзительный храп.
     Бендер свесился c полки.
     -- Могу вам дать рецепт пролетарской рифмы. Хотите?
     Фома оставил в покое чай, принялся за печенье.
     -- Вы что, поэт?
     -- Некоторым образом. Я владею тайной стиха.