а  ноги.  Но
так  и  не  встал.  --  Сами видите, Исидор Кириллович, в нашем
хозяйстве триумф добросовестного ухода.
     -- Как вы сказали?
     -- Триумф.
     -- О, конгениально!
     Директор  улыбнулся  и  вошел  в  соседний   бокс,   щедро
устланный  соломой.  Здесь  он  нежно провел опытными руками по
брюху серой в яблоках кобылы и  голосом  колхозного  ветеринара
заключил:
     -- Через день эта приспущенная кобыла должна понести.
     Администратор понимающе кивнул.
     В это время в конюшню быстро, словно по раскаленной крыше,
вошла     знаменитость     Прилежаевского     конного    завода
спортсмен-наездник, он же комсорг c  подмоченной  совестью  Ким
Родионов.
     -- Андрей Тихонович, -- сдержанно заговорил он, -- там вас
к телефону. Из райкома звонят.
     Нос у комсорга был вздернут до необычайности.
     -- Да-да,  иду.  Вот,  это  наш наездник Ким Родионов. Тот
самый...  Познакомься,  Ким.  Наш  новый  администратор  Исидор
Кириллович Гурий.
     -- Ну здравствуйте, товарищ Ким, здравствуйте!
     Директор засеменил из конюшни.
     -- Значит,  вы наш новый администратор? -- поздоровавшись,
начал комсорг. -- Вы уже включились? Нет? Да?  А  директор  вам
уже  все  показал?  Нет?  Да?  Вы  профессионал? Нет? Да? И это
хорошо. А я вот уже скоро как три года на этом заводе.
     -- Три года? А в гонках в последний раз когда участвовали?
Я тут был на ипподроме в Москве...
     Наездник  надулся,  точно  индийский  петух,  и  заносчиво
воскликнул:
     -- Вы задеваете мое наездническое честолюбие.
     Он хмыкнул, обнял шею красивой и стройной лошади c тонкими
ляжками  и  блестящей  гнедой  шерстью,  надел на нее уздечку c
кистями, взял под уздцы, вывел из денника и,  наконец,  сел  на
нее   верхом.  Конь,  фыркая,  слегка  прыгал,  заставляя  Кима
наклоняться и откидываться  назад.  Остап  усмехнулся:  "Высоко
парит!"  Ким  же хлестанул коня по бокам нагайкой и поскакал на
конное поле. Зрелище было великолепным. Земля  слегка  тряслась
под  копытами  стройной гнедой. Наездник выровнял перед прыжком
шаг и c захватывающей скоростью перелетел через препятствие  из
ивовых прутьев.
     Остап закурил. Наездник был ему не интересен.
     Десять минут понадобилось Киму Родионову на показ скаковых
выкрутасов.
     -- Тпру!
     Администратор торжественно улыбался.
     -- Впечатляет! Сразу видно, что вы лошадник c рождения.
     Ким  c  апломбом  слез  c лошади, отвел ее назад в стойло,
после чего выдал вот такой текст:
     -- Вы, наверно, не знаете,  что  пригодными  чистокровными
жеребцами  считают  таких,  которые  испытаны  на  бегах. А вот
товарищ Принцев-Огольский, вы, наверно, про него  слыхали,  это
наш бывший администратор, покупал кого попало! Ведь жеребцов-то
только  я  умею  выбирать.  Где  там!  Один по конным ездил. Вы
знаете, сколько продолжается беременность матки? Нет? Да? Никто
не знает! Одиннадцать месяцев!..
     -- При чем здесь это? -- прервал его  Остап,  а  про  себя
подумал: "Вот навязался".
     -- Как  же  причем, товарищ Гурий?! Как же причем? Вы, как
администратор, обязаны это знать. А вот Андрей Тихонович  этого
знать  не  желает. Он уже через два месяца отнимает жеребенка у
матки -- и на продажу. Не завод, а конная биржа. Тут скоро  так
будет,  что  нам  останется  разве  только  скрещивать  осла  c
кобылою...
     -- Ну это вы зря.
     -- ...и получать мулов! Точно вам говорю! Не верите?  Нет?
Да?   Год  назад  взял  я  для  тренировки  двухлетку  Гордого,
понятливый такой жеребец,  восточная  порода.  Полюбил  я  его,
дрессировал  целый  год.  А  он  его  цирку продал! Неделю тому
назад!
     -- Кто продал?
     -- Как кто? Андрей Тихонович!
     -- Вы что же, товарищ Родионов, жалуетесь?
     -- Представьте себе, что да!
     И  по  его  лицу  расползлась  блаженная  улыбка,   улыбка
человека,   получившего   возможность  кому-либо  на  кого-либо
накапать.
     -- Кому же мне жаловаться, как не  новому  администратору.
Ляшко  всех в дугу гнет! Всех! И вас гнуть будет! Ведь ясно же,
что старых коняг, из®езженных, продавать  надо,  а  не  этих...
красавцев!  Это  так же ясно, как ясно то, что конный пешему не
товарищ. Вы видали его кабинет?  Нет?  Да?  Он  не  явился  вам
сюрпризом?  Нет?  Да?  Ляшко  говорит, что кабинет как кабинет,
разве что обставлен он  по  хорошему  канцелярскому  стандарту.
Ведь  вы  только посмотрите!... (Тут он запнулся.) Видите, идет
человек?
     -- Вон тот, низенький?
     -- Да.
     -- У  него  что,  всегда  на  лице  играют  серии   улыбок
различной силы и скепсиса?
     -- Это наш злой бухгалтер Нечаев.
     -- Злой?
     -- Стал  злым  после  того,  как  у него украли портфель c
чемоданным ремнем. Сейчас увидите!
     Гражданин c "сериями улыбок" на лице приблизился к молодым
людям.
     -- Это вы наш новый администратор?
     -- Да, на практику направили.
     -- Очень приятно. Меня зовут Олег Вячеславович...
     -- Нечаев?
     -- Ах, вы уже знаете...
     И  злой  бухгалтер  злобно   покосился   на   комсорга   c
подмоченной совестью.
     -- Пожалуйте  в  управление,  товарищ  администратор.  Вам
необходимо определить ставку.
     "Да, лицо в стиле "тот еще типчик", --  подумал  Остап,  а
вслух кротко поинтересовался:
     -- По максимуму платить будете?
     -- Как полагается! -- суконным языком ответил Нечаев.
     -- Что я вам говорил, -- шепнул на ухо администратору Ким.
-- Не  зря  его  у нас прозвали злым. Отставной козы барабанщик
хренов.
     -- Что  вы  там,  товарищ  Родионов,  шепчете?   --   Олег
Вячеславович от злости закрутил пуговицу на пиджаке.
     -- А что я шепчу?
     -- Гадости,  наверно,  опять  про  меня  кукарекаешь?!  --
Чувствовалось, что у Олега Вячеславовича сосало  под  ложечкой.
-- Опять звонишь, что у меня на языке мед, а на сердце -- кусок
льда? Ну, Ким, держись!
     -- А что? А я ничего...
     -- Пожалуйте  в  правление.  А  вы,  товарищ  Родионов, за
лошадьми бы лучше присматривали.
     -- Я? На это Петрович и Савелич есть. Вы бы лучше сказали,
когда, наконец, бухгалтерия об®явит выплату гонорара.
     -- Все Андрей Тихоновичу скажу! Вы --  дезертир  трудового
фронта!
     -- Дезертир трудового фронта, дезертир трудового фронта...
-- передразнил  Родионов.  -- Ну и говорите! Мне c вашим Андрей
Тихоновичем лясы точить нет никакого смысла! Я человек  слишком
известный для этого.
     -- Ну ты дождешься!
     "По-моему,  я  попал  в  детский  сад", -- подумал великий
комбинатор.
     На светлом июньском  небе  дотошно  висело  яркое  солнце.
Где-то  чирикали  надоедливые  воробьи.  Беспокойно  прозрачный
воздух назойливо лез в ноздри, щекотал  легкие,  приказывал  не
курить. Но Остап закурил и, закрывая глаза от солнца, посмотрел
вверх:  солнечные  лучи проткнули его молодое тело и вдохнули в
него то самое чувство, которое называется вдохновением. Великий
комбинатор эффектно выплюнул недокуренную папиросу,  c  щемящей
нежностью  взглянул на злого бухгалтера и двинулся через конный
двор в сторону правления. Остапа Бендера  неудержимо  влекла  к
себе родившаяся в его мозгу новая забавная комбинация.

        Глава XXXI     "ТРУДАРМЕЙСКИЙ" ФАНТОМ
     В  тот  день,  когда Остап прощался c капитаном Ишаченко в
Москве,  в   Ростове-на-Дону   в   редакцию   газеты   "Донской
трудармеец"   назначили  нового  главного  редактора.  Прежнего
редактора   сняли   по   второй   категории,   заклеймив    как
безответственного  головотяпа.  Новый глава "Трудармейца" Аггей
Трифонович Длинноногов битых четыре часа  ходил  из  комнаты  в
комнату и знакомился c каждым сотрудником.
     -- Здравствуйте, товарищи, -- приветствовал "трудармейцев"
сопровождающий его секретарь парткома. -- Это ваш новый главный
редактор, товарищ Длинноногов.
     -- Ну  что  ж,  товарищи, -- говорил Длинноногов, -- будем
налаживать разлаженное дело? Конечно, будем! Хватит,  товарищи,
лямку тянуть. Будем поднимать газету!
     После  чего  он  вытягивал  за  цепочку  карманные часики,
смотрел на них, бубнил под нос: "Время --  дело.  Пора  бы  уже
размахиваться,   товарищи!"   --   тонким   негнущимся  пальцем
захлопывал крышку часов, шел дальше.
     И так в каждой комнате.
     Все  сотрудники  вдохнули  редакционный   воздух   широкой
грудью:  прежний  редактор Короткошеев был типичным бюрократом,
при  котором  "трудармейские"   дела   расползлись   по   швам.
Руководство  его  заключалось  в  том,  что  он  изо дня в день
произносил одну и ту же заученную  фразу:  "Руки  и  ноги  надо
ломать  такому безалаберному коллективу!" Аггей Трифонович всем
понравился.  И  в  самом  деле,  как   может   не   понравиться
руководитель  высокого  роста  в  весьма элегантном костюме и c
легкими интеллигентскими морщинками на лице!
     Но  на  другой  день  случилось  невероятное:  этот  самый
интеллигентный  руководитель  заперся  в  своем  кабинете, окна
которого были занавешены коричневыми  ситцевыми  занавесками  c
выцветшими  разводами,  никого не принимал, никаких указаний не
давал, на телефонные звонки не отвечал.
     В последующие дни повторилось то же самое.
     Некоторые   везучие    "трудармейцы"    заставали    Аггея
Трифоновича  только  в  уборной,  где,  по понятным причинам, о
чем-либо вопрошать было неэтично.
     "Трудармеец" стал трещать по швам пуще прежнего. Приезжали
из горкома, грозили -- никакого эффекта.  Трещал  "Трудармеец".
Приходили  два ответственных работника из исполкома, грозили --
ничего не изменилось. Аггей Трифонович лишь разводил руками, да
оправдывался: "Налаживаем разлаженное  дело!  Трудно?  Конечно,
трудно!  Сами  видите, все запущено!" и, проводив ответственных
товарищей, запирался в своем кабинте и сидел в нем, точно сыч.
     И  казалось,  что  нет  такой  силы,  которая   могла   бы
противиться сложившемуся положению вещей.
     Когда  из  редакции  началось  бегство сотрудников и тираж
газеты упал до десяти тысяч, когда "трудармейская"  акула  пера
репортер  Аполлинарий Холодный вместо передовых статей принялся
строчить донос на редактора, начинающийся  со  слов  "Очередной
номенклатурный  дурень...", в кабинете c выцветшими занавесками
появился призрак первого в истории человечества вождя  мирового
пролетариата Владимира Ильича Ленина.
     Агеей  Трифонович сидел за письменным столом и преспокойно
отдавался  чтению  брошюры   московских   литгениев   "Котлован
победы".  Увидев  призрака,  он  изменился  в  лице,  в  глазах
выразилось  крайнее   недоумение,   сердце   сжалось,   коленки
задергались,  а  руки  совсем  машинально  швырнули  брошюру  в
сторону.
     -- Владимир Ильич? -- выжал из себя главред.
     Вождь кинул на него победоносный взгляд и без  промедлений
приступил к существу дела.
     -- Основной   пйичиной,   заставившей  меня  подняться  со
смейтного одйа, послужила ваша безалабейность!
     Нет, это был не обыкновенный призрак, изо рта Ильича пламя
не полыхало, глаза не светились. Вид у Ленина был такой же, как
на фотографии, висевшей рядом c пальто,  простреленным  эсеркой
Каплан,  в  музее  Ленина  в Москве: слегка наклоненная голова,
долгий, задумчивый, ушедший в себя взгляд. Лицо  было  светлым,
совсем  не  желтым,  то  есть  на  слоновую  кость оно никак не
походило. Сам Ильич был, как всегда, в черном  костюме,  черном
галстуке,  черном жилетике c черными пуговицами и черном пальто
внакидку.
     -- Это  же   нереально!   --   громко   воскликнул   Аггей
Трифонович.
     Владимир  Ильич посмотрел на Длинноногова ввинчивающимся в
него взглядом. Он любил так смотреть. Выдержав долгую паузу, он
ехидно улыбнулся и c увлечением втемяшил:
     -- Йеальность это только то, в чем мы себя убеждаем. Шучу,
батенька, шучу. Но я -- здесь. Значит, я существую.
     -- Неужели это вы? -- вторично воскикнул Длинноногов.
     -- Вы что ж думаете, что я  пойожден  вашим  йазгойяченным
вообйажением?
     -- Вы -- фантом!
     -- Я вождь! Вождь мийового пйолетайиата! Не ждали, товайищ
йедактой, вождя?
     -- Отдохнули  бы,  Владимир  Ильич,  --  беспечно  заметил
Длинноногов, -- поехали за город c девочками.
     Ленин бросил на редактора недоуменный  взгляд  и  во  весь
голос возбужденно вскрикнул:
     -- Вот  именно,  батенька мой, c де-во-чка-ми! А не c этой
политической пйоституткой Тйоцким!
     -- Троцкого давно сослали.
     -- Сослали, вы говойите? А почему не йастйеляли? Его  надо
пйенепйеменно йасстйелять! Пять лет йастйелла -- и басточка!
     -- Владимир   Ильич,   --   глупо  продолжал  Длинноногов,
чувствуя легкое головокружение, -- каждый должен быть на  своем
месте: вы в мавзолее, я здесь, в кабинете.
     Ленин,  удивленный странными словами редактора, покраснел,
сощурил один глаз и посмотрел на главреда  точно  так  же,  как
главврач немешаевского Дома скорби профессор Мешочников смотрит
на   своих   пациентов,  когда  те  ему  говорят:  "Сволочь  вы
проклятая, профессор! Заканали мы от вашей кашки!",  но  быстро
собрался, краска сбежала c его лица.
     -- Как  же,  батенька,  я могу быть в мавзолее, когда вы у
себя в кабинете занимаетесь ейундой?
     Аггей Трифонович задвигал губами так, точно горел желанием
сдуть со щеки комара.
     -- Мы работаем, товарищ Ленин! Освещаем... нищь и оголь.
     -- Йаботаете?  Вы,  товайищ,  не  йаботаете!  Вы,  товайищ
Длинноногов бездельничаете! Вы в гейоическую эпоху котлованов и
под®емных кйанов вносите йазвйят в советскую пьессу! И я вас от
души ненавижу.
     -- Владимир   Ильич,   извольте   отправляться   назад,  в
мавзолей! -- настаивал Аггей Трифонович. -- Я  не  могу  тут  c
фантомом поднимать газету!
     -- Именно  поднимать!  --  ничуть  не  смутился  вождь. --
Непйеменно поднимать! На такую высоту, на котойой еще не стояло
человечество! Это вам, батенька, не в аквайиуме ноги мыть!
     -- Причем тут аквайиум? Я говорю про мавзолей!
     -- Как же я могу  лежать  в  мавзолее,  когда  вы,  словно
заноза   в   моем   сейдце,   тьевожите   мозг  вождя  мийового
пьелетайиата?
     -- Ваше место под Красной стеной.
     -- А  мы,  майксистские  начетчики,  не  потейпим,   Аггей
Т®ифонович,  йазгильдяйства! Вот, напйимей, что вы тут читаете?
-- Ильич взял книгу и перелистал ее. -- А-а! "Котлован победы"!
Бйед! Йешительный бйед!
     -- Бред? -- довольно усмехнулся  Длинноногов.  --  Это  не
бред! Это, товарищ Ленин, гениально!
     Владимир Ильич приподнял голову, чуть прищурился, лицо его
выразило глубокую думу, затем властность.
     -- Так.   Значит,   хотите  подискутийовать  c  вождем!  А
понимаете  ли  вы,  что  дискутийуя  c  вождем,  вы  тем  самым
йазвязываете  мелкобуйжуазную стихию? -- Владимир Ильич вытащил
блокнот и сделал в нем беглые записи.  --  Так  и  запишем,  --
сказал    он    самоуверенным    повелительным    голосом.   --
"А.Т.Длинноногов йазвивает мелкобуржуазную стихию..."  Поставим
вопйос о вашем поведении на Совнайкоме!
     -- Простите, Владимир Ильич. Я зарвался.
     -- Будем вести йазговой начистоту?
     -- Будем, Владимир Ильич.
     -- Для чего, батенька мой, я вас учил? -- гневно обрушился
на него  вождь.  --  Почему  вы  не бойетесь за каждую пядь, за
полпяди, за четвейть пяди социалистического газетного  сектойа?
Почему отступаете? Почему пйоявляете непоколебимую нейешимость?
Почему     пйиукйашиваете    в    своей    газетенке    суйовую
действительность? А не есть ли это, Аггей Тьифонович,  йавнение
на узкие места?
     -- Так ведь я...
     Здесь,  c присущей только Ленину быстротой переходов мысли
по путям отдаленных ассоциаций, Владимир  Ильич  выложил  перед
редактором знаменитый план электрификации.
     -- Владимир Ильич, все уже электрифицировано!
     -- Пйекйатить  смеяться  над Лениным! -- c присущим только
вождям   мирового   пролетариата    политическим    бесстрашием
остервенился Ильич.
     -- Простите, Владимир Ильич.
     Владимир  Ильич  простил  и,  слега  жестикулируя, толкнул
кратенькую речь:
     -- Как вы знаете, моя сила была в том, что я говойил людям
пйавду. Надо иметь мужество, Аггей Тйфонович, смотйеть пйямо  в
лицо  гойкой  истине. "Тйудаймейцы" больны. Вашу газету тйеплет
лихойадка.
     Раздался  телефонный  звонок.  В  трубке  крайне  волнуясь
сообщили о распущенности и необузданном головотяпстве.
     -- Я  пйовожу  c  товайищем  Длинноноговым  воспитательный
пгоцесс, -- быстро, c  увлечением,  прямо  и  без  всякой  позы
сказал  Ильич.  --  Не  мешайте йаботать... Кто говойит?! Ленин
говойит!
     Владимир Ильич повесил трубку, просунул большие пальцы рук
в проймы жилета и прошелся по кабинету.
     -- Кто звонил, Владимир Ильич? -- кротко спросил редактор.
     -- Молчать!
     И в этом "молчать"  была  такая  интонация,  такой  тембр,
сказано  оно было c таким жестом, что Аггей Трифонович покрылся
испариной.
     -- Молчать!  --   повторил   вождь   и,   повернувшись   к
Длинноногову  всем  корпусом,  громко выговорил: -- Мы кйовь от
кйови, плоть от плоти большевики не потейпим йазгильдяйства!
     -- Я буду стараться...
     Владимир Ильич смял кепку в руке, на его смугловатом  лице
c  быстро  меняющимся выражением появилась живая улыбка, но она
быстро исчезла. Ильич стал хмурым и несколько задумчивым.
     -- Будете стайаться? И это все?
     "Тик-так! Тик-так! Бум! Бум! Бум!"
     -- Уже час, Владимир Ильич, как вы мне крутите мозги. Я же
вам пообещал, что  я  буду  трудиться!  Мы  сделаем  что-нибудь
эдакое! Дайте только срок!
     -- Какой сйок?
     -- Подумать, Владимир Ильич.
     -- Думайте скойее! Скойее, батенька!
     -- Можете   не  сомневаться,  Владимир  Ильич,  что-нибудь
придумаем!
     После этих слов призрак растворился.
     "Вот только что? -- потирая виски, думал  Длинноногов.  --
Что? Вот в чем вопрос!"
     В  тот  же  день  в редакцию "Донтрудармейца" ступила нога
великого комбинатора. Был как раз тот час,  когда  в  редакциях
республики  наступает  так  называемое редакционное затишье. До
редакционной горячки, которая "трудармейцам" ни в коей  степени
не грозила, оставалось тридцать минут. В коридоре второго этажа
на  подоконнике  сидела надутая акула ростовского пера репортер
Аполлинарий Холодный -- розовый усатый  мальчик  двадцати  пяти
лет  от роду. Он был в синей, до колен, сатиновой толстовке и c
пачкой бумаги в руках.
     -- Скажите,  товарищ,  --  тоном  комиссара  РКИ  произнес
Остап, -- как пройти к главному редактору?
     Репортер улыбнулся одними глазами.
     -- А зачем вам, товарищ, к редактору?
     -- По делу! -- отрезал Остап.
     -- Товарищ,  --  порывисто  поднялся репортер, -- вы у нас
работаете?
     -- Нет, я у вас не работаю.
     -- А я работаю. -- Аполлинарий Холодный  тяжело  вздохнул.
-- Никто, понимаете, никто из "трудармейцев" не может попасть к
редактору!
     -- Очень занятой человек?
     -- Да какой там занятой! -- сердито отозвался Холодный. --
Бюрократ!  Но,  понимаете,  странный  бюрократ!  -- Вот уже как
неделю заперся в своем кабинете и никого, ничего, и вообще...
     -- Так и не принимает? -- покачал головой Остап.
     -- Слышали, как меня называют? Акулой ростовского пера!  А
знаете,  чем  я занимаюсь в этой редакции? Нет? Вот посмотрите,
моя пишущая машинка нашлепала этот текстик час тому назад.
     -- "Очередной номенклатурный дурень, редактор Длинноно..."
Да это же донос! -- Остап покачал головой.
     -- Конечно, донос! А что делать?
     -- Прошу... -- Остап предложил доносчику папиросу.
     -- Очень признателен.
     -- Будем знакомы.  --  Остап  протянул  руку.  --  Товарищ
Гурий, администратор Прилежаевского конного завода.
     -- Очень   приятно,  товарищ  Гурий,  --  репортер  кивнул
головой, -- Аполлинарий Холодный...
     -- Как? Вы? -- не удержался от восклицания Остап.  --  Тот
самый?    Статьи,    писанные    c   неподкупной   пролетарской
обстоятельностью?!  Гениальные   юбилейные   тексты,   фурорные