расная  гвоздика не должна стоять в безобразном кувшине. Ей
нужна ваза из чистейшего хрусталя.
     Тут он полностью покорил Элен. Она понимала, что любима, и
в своей душе ощущала любовный огонь.
     Вечерело. Легкий ветерок играл  душистыми  волосами  Элен.
Усталое  солнце  прощалось  c  Москвой. Элен беспечно провожала
его. Ей было хорошо. В юных глазах сияло счастье.

        Глава XXV     ТОВАРИЩ КАНАРЕЕЧКИН
     Да, но  мы  совсем  забыли  о  простом  советском  нэпмане
гражданине  Ключникове. Где же этот убедительный прорицатель? В
каких краях витает его алчная душа? Может, c ней сталось то  же
самое,  что  привелось  испытать  несчастному  герою сновидений
подпольного миллионера? Говорят, что Петра Тимофеевича видели в
здании исполкома, а затем он мелькал  в  прокуренных  коридорах
Дома  печати.  Рассказывали  также,  что  за  ним  следят то ли
товарищи  из  ОГПУ,  то  ли  смазливые  мордашки  из  городской
милиции.  Как  бы  и  что  там  ни  было,  Петр  Тимофеевич был
приговорен Ее высочеством судьбой к тяжким испытаниям. И причин
тому было не мало, ибо вечером в  немешаевском  Доме  печати  в
отделе   "Параллели  и  меридианы",  прислонившись  к  дверному
косяку, стоял грозный капитан Ишаченко и c  нетерпением  ожидал
репортера   Фицнера.   В   руке  капитан  держал  свежий  номер
"Немешаевской правды". Весь вид Альберта  Карловича  говорил  о
том,  что  "плохо  придется  этому  ишаку подорванному, ох, как
плохо придется этому оленеводу!"
     Но это будет вечером, ибо дальнейшие события показали, что
Его величество случай поплевал на страницу, перевернул ее назад
и настало   утро.   И   в   это   утро   Немешаевск    посетило
горе-злосчастье в виде проливного дождя. Тут уже постаралась Ее
высочество  судьба.  Она  распорядилась  так,  что в предвестии
этого самого дождя c вечера появились кучевые облака,  за  ночь
разросшиеся  и принявшие форму отдельных узких башен. Воздух, и
без  того  свежий,  стал  озонированным  до  крайности.  Грязь,
притоптанная   к  тротуарам,  смывалась,  стекая  в  водостоки.
Канавки в садах наполнялись  водой.  Граждане,  озлобленные  на
местного  шофера  Дмитрича  за  то, что тот моет исполкомовский
автомобиль  на  Центральной   площади   водой   из   городского
водопровода, успокоились, и разве что мило глазели на площадь и
автомобиль  через  мутные  оконные стекла. А дождь тем временем
набирал силу. Ветер мотался сикось  накось.  Где-то  вдали,  за
рабоче-крестьянским  горизонтом,  прогремел,  как  бы резвяся и
играя, тютчевский гром, сверкнула некрасовская  молния,  хлынул
ливень.  В  лужах  забулькало,  как  в  варящейся пшенной каше.
Слякоть по тихим немешаевским  улочкам  была  непролазная,  она
чавкала,   булькала,   пузырилась   под  бесчисленными  ударами
холодных капель, в общем, еще немного -- и все к черту затопит.
Небо,  точно  прорвало.  Тучи,  те  самые   горьковские   тучи,
наступали  на  город.  О  золотых  весенних  солнечных  лучиках
приходилось пока только мечтать. Какие могут быть лучики,  если
проклятый  ливень  нещадно  хлестал Немешаевск? Все шло к тому,
что весь день будет пасмурным или, того хуже, дождливым.
     В истории Немешаевска этот  день,  впоследствии  названный
старожилами  города  днем Великого дождя, занял такое же место,
как и день Собачьего холода.
     Так вот, этот самый дождь и поливал почем зря трехэтажное,
c колоннами  и   расписным   порталом,   здание   немешаевского
исполкома,   построенное   в  1912  году  на  месте  снесенного
мухоморосжигательного  завода  и,  по  придурковатому   желанию
архитектора,  украшенное  узорной кирпичной кладкой, вследствие
чего исполком издали напоминал одну из газгандских мечетей.
     Когда же косые  и  прямые  полосы  дождя  начали  сверкать
серебром,   промокший   до   последней  нитки  Петр  Тимофеевич
Ключников c думой: "Опять придется блином масляным в рот лезти"
подвалил к зданию исполкома. В исполкоме было тепло,  но  пахло
сыростью  и  ватерклозетом. Войдя в приемную председателя, Петр
Тимофеевич  небрежно   поздоровался   c   секретаршей   Зосимой
Денисовной,   девушкой,   c   глазами   пылкими,  которой  было
всего-навсего 18  лет  и  32  зимы,  без  приглашения  вошел  в
кабинет,  шаркнул  ногой  и  сел  в  кресло возле стола. Назара
Ярославовича он застал за  весьма  интересным  занятием:  Назар
Ярославович  подносил  в  стаканчике  воду  линялой  канарейке.
Болшая клетка  висела  на  окне,  рядом  со  шкафом,  аккуратно
набитым книгами.
     -- А-а, Петр Тимофеевич?
     -- Наикрепчайшего  вам  здоровьица,  многоуважаемый  Назар
Ярославович!
     -- Не поет птица, не щебечет!
     Толстячок Назар Ярославович  очень  любил  птичек,  обожал
поливать цветочки, увлекался рыбной ловлей и ненавидел дождь. В
исполкоме про него говорили так: "Наш председатель такая душка!
Наш   председатель   такая   лапочка!   Ай   да   человек,  наш
председатель!"
     -- Дождь... что ей петь?!
     -- Запоет, -- успокоил себя председатель и  погладил  свою
бородку, местами с®еденную молью.
     Канарейку  звали  Вовкой.  Вовка на самом деле был самкой,
поэтому петь не умел.
     Назар Ярославович  протяжно  свистнул.  Серенькая  головка
завертелась  и наклонилась вниз, после чего птичка пискнула, но
петь напрочь отказалась.
     -- Вы по поводу "Немхересплюс"?.. Все  уже  готово...  Вот
документы. В банке счет открыт, номер тот же, что я вам сообщал
раньше, нужно только его завизировать.
     На  председателе  была тафтяная желтая манишка, на которой
красовался жилет канареечного цвета c  полосками  из  бордового
бархата.
     -- Птички  --  это  так  прекрасно!  --  проворковал Назар
Ярославович.
     Его золотистые без седины  волосы  нежно  перекликались  c
жилетом.
     -- Так  и  есть, Назар Ярославович, удивительно прекрасно!
-- подобострастно воскликнул Петр Тимофеевич.
     Председатель подошел к  окну  и  забарабанил  пальцами  по
подоконнику.
     -- А  гадюка-дождь  так и хлещет, -- бормотал он, -- так и
льет!.. Вот и еще одно дельце организовали. Вот, возьмите.
     -- Да, и вам хорошо, Назар Ярославович, и я в  накладе  не
останусь.
     -- А что Москва? Нашли пайщиков?
     -- Сегодня  должен  приехать  курьер  и, думаю, c хорошими
весточками.
     Глаза Назара Ярославовича, как на  беду,  были  маленькие,
канареечные.  А  то можно было бы сказать: "В его глазах птицей
летала радость".
     -- Это же как здоровски! Это же... В  нашем  городе  будет
производиться лучшее в республике вино! Правда?
     -- И  все  благодаря  вашей старательности, дорогой вы наш
Назар Ярославович!.. -- и тут же польстил: -- Яблочко  вы  наше
наливное,  Назар  Ярославович!  Ждите  повышения  по  партийной
линии.
     -- Да уж... А гадюка-дождь так и  хлещет,  так  и  льет...
Кенар, кенар, канареечка спой мне, лапушка-соловушка!
     Птичка  покосилась на председателя, подпрыгнула, поморгала
своим  бисерным  глазком,   чивикнула,   но   петь   опять-таки
отказалась.  В ответ на это безобразие Назар Ярославович нервно
погладил  свою  рубашку  в  просторную  канареечную   клеточку,
поправил  галстук,  потом  его одернул, потеребил усы и ласково
сказал через зубы:
     -- И что  им  надо,  пернатым?  Все  у  них  есть:  зерна,
водичка...  Знаете,  что я вам скажу, Петр Тимофеевич, горя они
не знали. Горя не видели, вот что я вам скажу! Правда?
     -- Конечно, правда!
     -- Спой, соловушка!.. Вот же гадство --  молчит  пернатая.
Не  щебечет.  Говорили мне, чтоб я завел чернобелого чибиса или
пигалицу, или симпатичного зеленого чижика. Чижики  так  весело
щебечут,  к  рукам привыкают. Это не то, что снегири -- скрипят
да скрипят. Я так и не понял, Петр  Тимофеевич,  для  чего  нам
нужен "Немхересплюс"?
     -- На всякий пожарный.
     -- И это правильно.
     -- Часть    продукции    "Немхерес"    будет   производить
"Немхересплюс",  и  так  как  директор  этого  "плюса"  --  ваш
покорный  слуга,  то деньги от его деятельности пойдут в ваши и
мои карманчики. Уж меня ты вы, Назар Ярославович, знаете  --  я
кривить  душой  не  умею. Крошечку себе возьму, а остальное все
вам отдам.
     -- Весьма вероятно, что дождик этот -- надолго. Или нет?
     -- Как вам сказать...
     -- А знаете, что я знаю? Я знаю  удивительнейшую  историю!
Жили-были  попугай  и канарейка. В вольере жили. В неволе. Но в
один прекрасный день улетели. И вот тогда попугай стал принцем,
а канарейка принцессой! Ах,  как  это  хорошо  вы  придумали  c
"Немхересплюс"! Вы уже посчитали возможную прибыль?
     -- Не беспокойтесь, Назар Ярославович, сальдо всегда будет
в нашу пользу!
     -- А что же это мы без чая сидим?
     Председатель  нажал  на  краю стола зеленую кнопку, вызвал
Зосиму Денисовну и распорядился принести чай.
     -- Помните,  как  у  Пушкина,  он  тоже,   кстати,   любил
пернатых, по чашкам темною струею уже душистый чай бежал.
     Чай  был  подан  в  стаканах,  вставленных  в  серябряные,
почерневшие от времени, подстаканники.
     -- Удивительно ароматный у вас чаишко, Захар  Ярославович!
Удивительно наварист!
     -- Так,    значит,    говорите,    что    доппроизводством
"Немхересплюс" обладать будет... А не опасно ли?
     -- Все схвачено, Назар Ярославович, все в моих руках.
     -- А ну-ка пой, пернатая! -- не унимался председатель.
     Назар Ярославович  был  миловиден  и  зрелищен  со  своими
птичками.   Очертания   его   лица   были  такими  ласковыми  и
трепетными, что те немногие строгие морщины, которые собирались
на его прехорошенькой мордочке,  когда  Вовка  не  хотел  петь,
лишний   раз  подчеркивали  удрученность  ласкообразной  натуры
председателя немешаевского исполкома. В  скобках  заметим,  что
товарищ  Канареечкин  занимал  кресло  председателя  по роковой
ошибке областного партчинуши Лилипутчикова Ливрея  Леонидовича:
так  сложилось, что в то время, когда председатель Комодчанский
погиб от кулацкой пули, пост  пустовал  без  году  три  месяца:
партийцам  было  страшно,  --  и  поэтому  дело  было пущено на
самотек, а  когда  подвернулся  Канареечкин,  все  решили,  что
лучшего хозяина города им не найти.
     -- А цветочек-то я и забыл полить!
     И   Назар   Ярославович  полил  цветочек.  Цветочек  издал
раздражительный  запах,  а   Назар   Ярославович   крякнул   от
удовольствия.
     -- Вечером, говорите, приезжает?
     -- Мне киблограммой сообщили.
     -- Телеграммой?  Так,  значит, пайщики найдены! Ах, как же
это чудно! Немешаевск и лучший сорт хереса!
     -- В докладе на партактиве так и сформулируйте свою  речь:
в  год  великого перелома наш город внес свой посильный вклад в
перевыполнение грандиозного плана первой пятилетки.
     -- Как вы сказали? -- засветилась прехорошенькая  мордочка
городского головы. -- Подождите, я запишу!
     Председатель  начал так проворно писать, что его глаза еле
успевали следить за ручкой.
     -- ...планов первой пятилетки. Вот  так!  Ах,  как  это
прекрасно!
     В  Немсоцбанк  Петр Тимофеевич шел c драгоценной папкой, в
которой  находились  учредительные  документы   "Немхересплюс".
Нужно  было  завизировать  расчетный  счет  и ждать перевода из
Москвы.
     Но ждать не пришлось.
     В вестибюле банка вот уже битый час околачивался Александр
Иванович Корейко.
     -- Петр   Тимофеевич?   --   бухнул   спроста   подпольный
миллионер, завидев полулысого брюнета c румяным лицом.
      -- C кем имею честь? -- раздраженно спросил брюнет.
     -- Успокойтесь. Что вы кричите?
     -- Я не кричу!
     -- Вы ждете курьера из Москвы? -- намекнул Корейко.
     -- Жду, но к вечеру, -- блеснул глазами брюнет.
     -- Курьер перед вами, здравствуйте!
     -- Добрый день.
     -- Документы готовы?
     -- Вот...
     -- Торопитесь, по моим сведениям, перевод уже пришел.
     -- Оперативно!  Конторы  еще  нет, а деньги на ее счет уже
поступили! Однако, оперативно!
     -- Вот вам отношение со спецсчетом Внешторга.  Отправляйте
немедленно!
     И  мошенники  поднялись  по  банковской лестнице на второй
этаж.
     Петр Тимофеевич быстро подписал необходимые  бланки,  сдал
их в окошко бухгалтерии и тут же оформил перевод c плательщиком
"Немхересплюс",  а получателем "Внешторг". Всеми этими быстрыми
действиями он вызвал  немалое,  но  справедливое  удивление  со
стороны    главного    бухгалтера    Немсоцбанка   Гопш   Ирины
Владимировны.
     -- Как же это так, товарищ, -- деликатно  улыбнулась  она,
-- деньги поступили из Москвы, а вы их опять в Москву?
     -- А что вас, собственно, смущает?
     -- До  сегодняшнего  дня  у  вас был счет c очень мизерным
сальдо в дебете. А тут на тебе! Не понятно!
     -- Что вам не понятно?
     -- Все непонятно.
     -- C Канареечкиным все согласовано!
     Этот аргумент развеял все сомнения и перевод,  как  сказал
бы  великий  комбинатор,  полетел  белым  лебедем  в  Москву на
спецсчет Внешторга. Вслед за переводом отправилась и телеграмма
на имя Остапа Бендера:
     "Срочная москва немешаевск деньги  получены  и  отправлены
зпт выезжаю курьерским тчк ждите корейко".
     Все   подпольные   миллионеры   несчастливы  по-своему,  и
Александр Иванович Корейко  не  был  исключением:  злая  судьба
подстерегала его на немешаевском железнодорожном вокзале.

        Глава XXVI     МУЖЧИНА НЕ ПЛАЧЕТ, МУЖЧИНА ОБИЖАЕТСЯ!
     Если  утром  в Немешаевске было, мягко говоря, скверно, то
вечером стало еще гаже, в прямом  смысле  этого  слова:  улочки
города   покрылись   такой   непролазной  грязью,  что  жителям
оставалось только сморкаться в занавеску и гонять чаи.
     Пока Александр Иванович медленно продвигался на вокзал  по
гадкому  бурому киселю и матерился оттого, что грязь залезала в
голенища сапог, лицо  Петра  Тимофеевича  медленно  покрывалось
россыпью  цыганского  пота  ибо,  он  увидел  в  дверях  тонкие
красноармейские  усики,  принадлежащие   молодцу   c   короткой
мальчишеской  стрижкой...  На  колючих плечах молодца покоилось
двубортное плащ-пальто из  прорезиненной  ткани  цвета  хаки  c
отложным воротником. К воротнику были пришиты шинельные петлицы
ОГПУ.  Цвет  петлиц  указывал  на  то, что их владелец является
капитаном.
     Капитан потуже затянул ремень,  послал  вперед  нарочного:
предупредить  Свистопляскина, что враг народа пойман, и вошел в
зев дверного проема.
     -- Собирайтесь, Петр Тимофеевич...
     -- Куда?
     -- Туда, где вас быстро раз®яснят.
     -- Где?
     -- Не будьте наивным!
     Петр Тимофеевич суетливо начал надевать на себя пальто.
     -- Да не наряжайтесь  вы  в  теплое,  --  дохнув  на  него
водкой,  забурчал  капитан.  --  У  нас  в  управлении жарко! В
частности тебя, пупырчик нэпманский, будет мучить зной.
     Капитан противно рассмеялся.
     Они вышли на улицу Парижской коммуны. Дождь, дождь,  дождь
не  переставал  идти. Сквозь мутно-серую завесу виднелся черный
воронок.  Открылась  задняя  дверца.  Пахнущий  махоркой  салон
принял   в   свои  об®ятья  несчастного  нэпмана.  Ключников  в
последний раз посмотрел на двухэтажный дом No  23-бис.  Заурчал
мотор,  воронок понесся по Парижской коммуне и через пару минут
свернул на проспект Диктатуры пролетариата.
     В тесной приемной  начальника  немешаевского  ОГПУ  кипела
деятельность:  проносились  фельд®егери, ад®ютанты, вельможи во
френчах, юркие и не так чтобы  штатские,  моложавые  барышни  c
блокнотиками  в руках; широкогрудая секретарша Сонечка ритмично
выстукивала приказы и постановления на пишущей машинке "Эрика".
     Ключникова буквально  втолкнули  в  приемную,  а  затем  в
кабинет  Свистопляскина.  Мебель в кабинете была большей частью
старинная, конфискат. В серванте стоял  мейсенский,  c  темными
узорами сервиз, тоже конфискат.
     Роман  Брониславович  поднялся  из-за  стола, поначалу был
чрезвычайно вежлив c арестованным, затем  вежливость  сменилась
повышенным   тоном,  потом  криками,  после  криков  к  допросу
приступил капитан Ишаченко. Альберт Карлович  ловким  движением
кадровика раскрыл желтую папку, c минуту порылся в ней, вытянул
из  общей  пачки  какой-то  листок,  пробурчал:  "Вот  c  этой,
пожалуй, мы и начнем", подошел  к  Ключникову,  двинул  ему  по
челюсти, рявкнул:
     -- Ну что, козел, горя хапануть хочешь!
     Капитан был в гневе. Губы дрожали.
     -- Начнем,  гнида,  c  "Карт-бланша".  Чем вы занимались в
"Карт-бланше"?
     -- Я...
     -- Отвечать, лошадь нэпмановская!
     "Сам такой. Держиморда!" --  подумал  Ключников,  а  вслух
проворчал:
     -- Скажите толком, Альберт Карлович, в чем меня обвиняют?
     -- Кто    подтолкнул   репортера   Фицнера   к   написанию
антисоветской статьи? Кто?
     Капитан щелкнул пальцем, ввели Василия Марковича c синяком
под глазом.
     -- Вам знаком этот человек? --  яростно  спросил  капитан,
обращаясь к Фицнеру.
     Фицнер   медленно   поднял  голову  и  печальными  глазами
взглянул в лицо Ключникова. Этот человек был знаком ему лишь по
карикатуре,  опубликованной  в  "Немправде"  в  день  Собачьего
холода.
     -- Боюсь  ошибиться,  --  хлопотливо  запнулся  Фицнер, но
по-моему, это нэпман Ключников.
     -- Хорошо.  А  вы,  гражданин  Ключников,  узнаете   этого
человека?
     -- Не имею чести.
     -- Та-ак...  --  протянул капитан. -- Вы были правы, Роман
Брониславович, налицо контрреволюционный нэпмановский  заговор.
Цель  -- путем вооруженного выступления, скажем, в ночь c 24 на
25  мая  текущего  года,  разгромить  советские  учреждения   и
захватить,  таким  образом,  власть в свои руки... Ключников --
лишь пешка в этом заговоре. Фицнер -- ответственный  за  захват
печатных  органов  Немешаевска...  Репортер  Фицнер, вам знаком
этот документ?
     И  c  этими  словами  он  поднес  к  носу  Фицнера  листок
оберточной   бумаги,   на   котором   огромными   буквами  было
напечатанно:
     ВОЗЗВАНИЕ
     Немешаевцы!   Советская   власть   доканала   справедливых
немешаевских тружеников. Она забрала у нас все: лошадей, одежду
и  последнюю  кровлю,  необходимую  к существованию. Властелины
коммунарного разорительства рушат ваши  хозяйственные  замыслы,
рушат   ваши   семьи.  Граждане!  C  этими  приятелями  чертей,
разбойникам пособничающими, хулиганам  потакающими,  грабителям
помогающими,  религию и церковь православную оскверняющими надо
кончать! Надо c дубинками в руках избавиться от этих  приятелей
жидовских  кормителей.  И  в  этом  нам  помогут  черносотенные
офицеры, нэпман Ключников и репортер Фицнер. Выступаем в ночь c
24 на 25 мая.
     Долой Советы! Долой ОГПУ!
     Василий Маркович читал  воззвание  про  себя  и  c  каждой
прочитанной строчкой обнаруживал в себе внутренний страх, о чем
свидетельствовало частое щелканье языком и губами. Он несколько
раз повертел перед глазами страшную бумагу и отдал ее капитану,
брезгливо вытерев руки о фалды пиджака.
     -- Клевета   поносная!!!   Вы   же  меня  знаете,  Альберт
Карлович! Я этого не мог написать!
     -- А кто написал, Пушкин?
     -- Только не я... -- дрожащим от волнения голосом  ответил
Фицнер.
     -- А  ну-ка, Альберт, дай-ка мне какую-нибудь статью этого
подонка... -- участливо пробормотал  Свистопляскин.  --  Так...
Сверяем...  Получаем...  Да это же ваш стиль, Василий Маркович!
Нехорошо! Очень плохо!
     -- Я не писал! -- несколько поднимаясь, вспыхнул репортер.
     -- Ну, это же заговор! -- Свистопляскин был очень доволен.
     -- Все ясно, -- продолжал Ишаченко. -- Кто вами руководит?
Где штаб? Штаб, спрашиваю, где? Отвечать!
     Ключников и Фицнер, не сговариваясь, выжидательно молчали.
     -- Хорошо.  Я  вас  заставлю  говорить!  Вы  у  меня  петь
будете!..   Гражданин   Ключников,   вы   имели   знакомство  c
гражданином Суржанским?
     -- Ираклием Давыдовичем?
     -- Ираклием Давыдовичем, мать его!
     -- Да, я его знаю!
     -- А  знаешь  ли  ты,  нэпман  поганый,  что  твой  дружок
расстрелян?
     -- Я...