упасть.
   - Садитесь, сударь, - пригласил его король  -  Ваше  величество!..  -
пролепетал монах.
   - Я вижу, вы ждете приказа. Итак, приказываю вам сесть.
   Монах почти без чувств упал в кресло.
   В эту минуту префект полиции и министр юстиции явились на зов короля.
   - Господа! - весело проговорил король. - Я был  прав,  когда  говорил
вам, что приход  лица,  о  котором  мне  доложили,  может  изменить  ход
событий.
   - Что хочет сказать его величество? - спросил министр юстиции.
   - Я хочу сказать, что  был  совершенно  прав,  когда  уверял,  что  к
осадному положению придется прибегнуть лишь в крайнем случае. К счастью,
мы до этого не дошли!
   Он повернулся к префекту полиции:
   - Вы мне сказали, сударь, что, если похороны Манюэля будут  проходить
не в один день с казнью господина  Сарранти,  вы  сумеете  справиться  с
ситуацией без единого выстрела - Да, ваше величество.
   - Вы можете не опасаться осложнений. С этой минуты господин  Сарранти
свободен. У меня в руках доказательства его невиновности.
   - Но... - растерянно начал префект.
   - Вы возьмете с собой в карету вот этого господина, - сказал  король,
указав на  аббата  Доминика,  -  поедете  с  ним  в  Консьержери  и  там
немедленно  освободите  господина  Сарранти.  Повторяю   вам,   что   он
невиновен, а я не хочу, чтобы невиновный оставался хоть  на  минуту  под
замком с того момента, как его невиновность доказана.
   - Ах, ваше величество! - воскликнул благодарный монах  и  протянул  к
королю руки.
   - Ступайте, сударь, - сказал король, - и не теряйте ни минуты.
   Король повернулся к монаху:
   - Я вам даю  неделю  на  то,  чтобы  вы  оправились  после  нелегкого
путешествия. Затем вы сдадитесь властям.
   - О да, государь! - воскликнул монах. - Должен ли я вам поклясться?
   - Я не прошу от вас никакой клятвы, мне довольно вашего слова.  -  И,
обратившись к префекту полиции, добавил: - Идите, сударь,  и  пусть  моя
воля будет исполнена.
   Префект полиции поклонился и вышел в сопровождении монаха.
   -  Не  откажет  ли  мне  ваше  величество  объяснить...  -  отважился
заговорить министр юстиции.
   - Объяснение будет кратким, сударь, - бросил король. - Возьмите  этот
документ:  в  нем  заключено   доказательство   невиновности   господина
Сарранти. Поручаю вам передать его господину министру внутренних дел. По
всей вероятности, он испытает унижение,  когда  прочтет  имя  настоящего
убийцы и признает в нем того, чью кандидатуру он  сам  поддерживал.  Что
касается монаха, то справедливость должна восторжествовать: позаботьтесь
о том, чтобы его дело было рассмотрено на ближайшем заседании суда...  И
возьмите этот нож, сударь: это вещественное доказательство.
   Предоставив министру юстиции  самому  сделать  выбор:  удалиться  или
последовать за королем, его величество в  прекрасном  расположении  духа
вернулся в гостиную, где его ожидал оберегермейстер.
   - Ну что, государь? - спросил тот.
   - Охота  состоится  завтра,  дорогой  граф,  -  сказал  король,  -  и
постарайтесь, чтобы она прошла удачно!
   - Позволю себе заметить, - ответил  обер-егермейстер,  -  что  я  еще
никогда не видел ваше величество таким веселым.
   - - Вы правы, дорогой граф, - подтвердил Карл X, - вот  уже  четверть
часа, как я помолодел на двадцать лет.
   Затем он  обратился  к  застывшим  в  изумлении  министрам  с  такими
словами:
   - Господа! Префект полиции только что получил  известия,  после  чего
ручается на завтра за спокойствие города Парижа.
   Взмахнув рукой, он  в  последний  раз  обошел  гостиные,  предупредил
дофина, что охота состоится, сказал  комплимент  герцогине  Ангулемской,
поцеловал графиню Беррийскую, потрепал за щечку  своего  внука,  герцога
Бордоского, точь-в-точь как сделал бы буржуа  с  улицы  Сен-Дени  или  с
бульвара Тампль, и вернулся в спальню.
   Там он  подошел  к  барометру,  висевшему  против  кровати,  радостно
вскрикнул, увидев, что он предвещает ясную погоду, прочел молитву, лег и
уснул, успокоив себя перед сном такими словами:
   - Слава Богу! Завтра будет прекрасная погода для охоты!
   Вот как вышло, что Сальватор, проникнув в камеру  г-на  Сарранти,  не
застал там пленника.

XXXII

Разглагольствования о политике

   Среди  персонажей,  сыгравших  страшную  роль  в  драме,  которую  мы
представляем вниманию наших читателей, есть такой, что еще  окончательно
не забыт.
   Мы говорим о графе Рапте, отце и муже Регины де Ламот-Гудан.
   Само собой разумеется, что благодаря займу у мэтра Баратто,  а  также
возврату Жибасье, дело о письмах не получило огласки.
   Тем не менее, чтобы последующие сцены были лучше поняты, мы просим  у
читателей позволения в  нескольких  словах  повторить  то,  что  мы  уже
рассказывали о графе Рапте.
   Петрус так описал его внешность:
   "Все в этом человеке холодно  и  неподвижно,  будто  он  каменный.  И
потом, он слишком приземлен. У  него  тусклые  глаза,  тонкие  и  плотно
сжатые губы, круглый нос, землистый цвет лица.
   Он вертит головой, а черты лица остаются неподвижны!  Если  бы  можно
было холодную маску обтянуть человеческой  кожей,  в  которой  перестала
циркулировать кровь, этот шедевр анатомии дал бы представление  об  этом
человеке".
   Регина тоже дала его моральный или, точнее, аморальный портрет.
   В день свадьбы она сказала ему во время уже  описанной  нами  ужасной
сцены:
   "Вы честолюбивы и вместе с тем расточительны. У вас немалые  запросы,
и они толкают вас на преступления. Перед  этими  преступлениями  другой,
может быть, отступил бы, вы - нет! Вы женитесь на собственной дочери  за
два миллиона; вы продадите свою жену за министерское кресло..."
   Еще она прибавила:
   "Угодно ли вам, сударь, знать, что я обо всем этом думаю?
   Хотите узнать, раз уж выдался такой случай,  что  я  питаю  к  вам  в
глубине души? Я чувствую к вам то же, что вы сами испытываете  к  целому
свету, а я не испытывала никогда и ни к кому:
   ненависть. Я ненавижу ваше честолюбие, вашу гордыню, вашу трусость. Я
ненавижу вас с головы до ног, потому что вы насквозь лживы!"
   Перед отъездом в Санкт-Петербург, куда,  как  помнят  читатели,  граф
Рапт был отправлен с чрезвычайным поручением,  он  в  физическом  смысле
имел мраморное лицо, а в нравственном отношении - каменное сердце.
   Посмотрим, изменила ли, оживила ли его поездка к Северному полюсу.
   Дело происходило в пятницу, 16  ноября,  то  есть  накануне  выборов,
около двух месяцев спустя после событий, послуживших сюжетом  для  наших
предыдущих глав.
   Шестнадцатого ноября в "Мониторе" появился ордонанс о роспуске палаты
и созыве избирателей округа на 27-е число того же месяца.
   Итак, избирателям предоставлялось всего десять дней, чтобы собраться,
договориться, выбрать своих кандидатов. Этот поспешный  созыв  неизбежно
должен был привести к тому, о чем мечтал г-н де Виллель: внести раскол в
ряды избирателей оппозиции, ведь,  захваченные  врасплох,  они  потеряют
время на обсуждение кандидатур, тогда как сторонники кабинета  министров
- сплоченные, выступающие единым фронтом, дисциплинированные,  пассивные
- проголосуют как один человек.
   Но весь Париж уже давно ждал роспуска  палаты  и  готовился  к  тому,
чтобы мечта г-на де Виллеля не  осуществилась.  Пытаться  ослепить  этот
великий город Париж - напрасный труд: у него, как у Аргуса, сто глаз, он
видит в темноте; его, как  и  Антея,  не  испугать:  подобно  Антею,  он
черпает новые силы, едва коснувшись земли; а когда его считают  мертвым,
не стоит, как и Анкелада, пытаться его  закопать:  всякий  раз,  как  он
переворачивается в могиле, он,  подобно  Анкеладу,  переворачивает  весь
мир.
   Весь Париж, ни слова не говоря - в молчании кроется его  красноречие,
его дипломатия, - ожидал, краснея  от  стыда,  с  разбитым  кровоточащим
сердцем; весь Париж, угнетенный, униженный, порабощенный, как  могло  бы
показаться на первый взгляд, изготовился к бою и молча, со знанием  дела
выбрал своих депутатов.
   Один из них -  нельзя  сказать,  чтобы  он  произвел  впечатление  на
население, - оказался полковником графом Раптом.
   Читатели не забыли, что он был официальным владельцем  газеты,  рьяно
защищавшей легитимную монархию, а тайно он  являлся  главным  редактором
журнала, беспощадно нападавшего на правительство и  замышлявшего  против
него в пользу герцога Орлеанского.
   В газете он неуклонно поддерживал, превозносил, защищал закон  против
свободы печати, зато  в  следующем  номере  журнала  воспроизводил  речь
Руайе-Коллара, где, между прочим,  можно  было  прочесть  такие  строки,
красноречивые и в то же время насмешливые:
   "Вторжение направлено не только против свободы печати,  но  и  против
любой естественной свободы, политической  и  гражданской,  так  как  оно
абсолютно вредно, губительно. Глубокий смысл закона заключается  в  том,
что была допущена неосторожность в великий день Создания, когда человеку
позволили ускользнуть свободным и умным и очутиться в центре  Вселенной;
вот откуда проистекают зло и заблуждение. Но  высшая  мудрость  исправит
ошибку  Провидения,  ограничит  наглую  свободу  и  окажет   усмиренному
человечеству  услугу,  поднимет  его  наконец  до   уровня   счастливого
неведения скотов".
   Шла  ли  речь  об  экспроприации,  о  насильственных,   жульнических,
тиранических мерах, имевших целью разорить полезное предприятие,  журнал
вовсю осуждал произвол и аморальность этих мер, которые, в свою очередь,
газета яростно защищала.
   Не раз г-н Рапт с гордостью откладывал перо, нападавшее в журнале, но
защищавшее в  газете,  и  мысленно  поздравлял  себя  с  изворотливостью
таланта и ума, позволявших ему приводить блестящие доводы в защиту  двух
противоположных мнений.
   Таков был полковник Рапт во все времена, но  в  особенности  накануне
выборов.
   В день своего прибытия он отправился к королю с отчетом о результатах
своих переговоров, и король, воодушевленный проворством и  ловкостью,  с
какими граф выполнил поручение, намекнул ему на портфель министра.
   Граф Рапт вернулся на бульвар Инвалидов, очарованный своим визитом  в
Тюильри.
   Он сейчас же принялся обдумывать предвыборный циркуляр, который самый
старый дипломатический эксперт вряд ли смог бы растолковать.
   Циркуляр   получился    донельзя    неопределенный,    двусмысленный,
расплывчатый. Король, вероятно, был  от  него  в  восхищении,  участники
конгрегации довольны, а избиратели оппозиции приятно удивлены.
   Наши читатели  оценят  этот  шедевр  двусмысленности,  если  пожелают
присутствовать  во  время  различных  сцен-,  разыгранных  этим  великим
актером перед некоторыми своими избирателями.
   Театр представляет собой рабочий кабинет г-на Рапта.
   В центре - стол, покрытый зеленым сукном и  заваленный  бумагами,  за
столом сидит полковник. Справа от входа,  у  окна,  -  другой  стол,  за
которым сидит секретарь будущего депутата, г-н Бордье.
   Скажем несколько слов о г-не Бордье.
   Это тридцатипятилетний господин, худой, бледный, с запавшими глазами,
как у Базиля, - так он выглядел  внешне.  В  нравственном  отношении  он
воплощал собой лицемерие, коварство, злобу - второй Тартюф.
   Господин Рапт долго искал, как  Диоген,  но  не  просто  человека,  а
именно этого человека. Наконец он его нашел: есть  такие  люди,  которым
везет.
   Мы поднимаем занавес, когда часы  показывают  около  трех  пополудни.
Один из этих двух персонажей хорошо знаком нашим читателям, а второму мы
просим уделить внимания не больше, чем он того заслуживает.
   С самого утра г-н Рапт принимал избирателей:  в  1848  году  кандидат
ходил в поисках избирателей, а вот  двадцатью  годами  раньше  они  сами
приходили к кандидату.
   По лицу г-на Рапта струился пот, он выглядел усталым,  словно  актер,
отыгравший пятнадцать картин драмы.
   - В приемной еще много народу, господин Бордье? - отчаявшись, спросил
он у секретаря.
   - Не знаю, ваше сиятельство, но это можно выяснить, - ответил тот.
   Он подошел к двери и приоткрыл ее.
   - По меньшей мере человек двадцать, - доложил  секретарь,  отчаиваясь
не меньше хозяина.
   - Никогда у меня не хватит терпения выслушать  все  эти  глупости!  -
вытирая лоб, сказал полковник. - С ума можно сойти!  Клянусь  честью,  у
меня одно желание: никого больше не принимать!
   - Мужайтесь,  ваше  сиятельство!  -  томно  проговорил  секретарь.  -
Поймите,  что  среди  этих  избирателей  есть  такие,  что   располагают
двадцатью пятью, тридцатью и даже сорока голосами!
   - А вы  уверены,  Бордье,  что  среди  них  нет  избирателейбандитов?
Заметьте, ни один из этих типов не  предложил  свой  голос  просто  так,
каждый норовит приставить мне нож к горлу, иными  словами  -  непременно
просит что-нибудь для себя или своих людей!
   - Я полагаю,  вы,  ваше  сиятельство,  не  сегодня  научились  ценить
бескорыстие  рода  человеческого?  -   сказал   Бордье   тоном   Лорана,
отвечающего Тартюфу, или Базена - Арамису.
   - Вы знаете этих избирателей,  Бордье?  -  делая  над  собой  усилие,
спросил граф.
   - Я знаком с большинством из них, ваше сиятельство. Во всяком случае,
у меня есть сведения о каждом из них.
   - В таком случае продолжим. Позвоните Батисту.
   Бордье позвонил в колокольчик, лакей явился на зов.
   - Кто следующий, Батист? - спросил секретарь.
   - Господин Морен.
   - Подождите.
   Секретарь стал читать то, что ему удалось разузнать о г-не Морене.
   "Господин Морен, оптовый торговец  сукном,  имеет  фабрику  в  Лувъе.
Очень влиятелен, располагает лично двадцатью голосами.
   Слабохарактерный, мечется от  красного  знамени  к  трехцветному,  от
трехцветного - к белому. В поисках  личной  выгоды  готов  отражать  все
цвета  призмы.  Имеет  сына,  негодяя,  невежу  и  лентяя,  до   времени
транжирящего отцовское наследство. Несколько дней назад обратился к  его
сиятельству с просьбой пристроить этого сына".
   - Это все, Бордье?
   - Да, ваше сиятельство.
   - Какой из двух Моренов здесь, Батист?
   - Молодой человек лет тридцати.
   - Значит, это сын.
   - Пришел за ответом на письмо отца, - лукаво заметил Бордье.
   - Просите! - упав духом, приказал граф Рапт Батист  отворил  дверь  и
доложил о г-не Морене.
   Еще не успело отзвучать имя посетителя, как в кабинет  с  независимым
видом вошел тридцатилетний господин.
   - Сударь! - начал молодой человек, не дожидаясь, пока с ним заговорят
г-н Рапт или его секретарь. - Я сын господина Морена, торговца полотном,
избирателя и подлежащего избранию в вашем округе Мой  отец  обратился  к
вам недавно с письменной просьбой...
   Господин Рапт не хотел показаться забывчивым и перебил его:
   - Да, сударь, я получил письмо вашего уважаемого отца.
   Он обратился ко мне с просьбой найти вам место. Он мне обещает,  что,
если я буду иметь счастье оказаться вам полезным, я могу рассчитывать на
его голос, а также голоса его друзей.
   - Мой отец, сударь, самый влиятельный человек в квартале. Весь  округ
считает его самым горячим защитником трона и алтаря... да, хотя он редко
ходит к обедне: он очень занят.
   Однако, как вы знаете, внешние приличия, кривляния!.. Не так ли?
   Не считая этого, он - воплощение порядка. Он готов умереть за  своего
избранника. И раз он выбрал вас, ваше сиятельство, он  будет  настойчиво
бороться с вашими противниками.
   - Я счастлив узнать, сударь, что ваш уважаемый отец составил обо  мне
столь лестное мнение, и от всей души желаю оправдать  его  ожидания.  Но
вернемся к вам: какое место вы желали бы получить?
   - Откровенно говоря, ваше сиятельство, - проговорил молодой  человек,
с вызывающим видом похлопывая себя тросточкой по ноге, -  я  затрудняюсь
ответить на этот вопрос.
   - Что вы умеете делать?
   - Не много.
   - Вы учились праву?
   - Нет, я ненавижу адвокатов.
   - Вы изучали медицину?
   - Нет, мой отец терпеть не может врачей.
   - Вы, может быть, занимаетесь искусством?
   - В детстве я учился  играть  на  флажолете  и  рисовать  пейзаж,  да
бросил. Отец оставит мне после себя тридцать тысяч ливров ренты, сударь.
   - Вы хотя бы получили образование, как все?
   - Несколько меньше, чем все, сударь.
   - Вы посещали коллеж?
   - У всех этих торговцев  похлебкой  так  неуютно!  А  у  меня  слабое
здоровье, и отец забрал меня из коллежа.
   - Чем же вы занимаетесь в настоящее время?
   - Я?
   - Да, сударь, вы.
   - Абсолютно ничем...  Вот  почему  дорогой  папочка  хочет,  чтобы  я
занялся чем-нибудь.
   - Вы, стало быть, продолжаете учебу? - усмехнулся г-н Рапт.
   - Ах, прелестно сказано! - воскликнул г-н Морен-младший,  откинувшись
назад, чтобы вволю  посмеяться.  -  Да,  я  продолжаю  учебу.  Ну,  ваше
сиятельство, я повторю вашу шутку нынче же вечером в Кружке.
   Господин Рапт  окинул  молодого  человека  презрительным  взглядом  и
задумался.
   - Вы любите путешествовать? - спросил он наконец.
   - Страстно!
   - Значит, вы уже путешествовали?
   - Никогда, иначе мне бы уже опротивели путешествия.
   - В таком случае я отправлю вас с поручением в Тибет.
   - И должность мне какую-нибудь определите?
   - Черт возьми! Что же за место без должности?
   - Так я и думал. И  что  вы  из  меня  сделаете?  Ну-ка!  -  смущенно
проговорил г-н Морен-младший.
   - Вы получите назначение главного  инспектора  за  метеорологическими
явлениями на Тибете. Вы знаете, что Тибет знаменит своими феноменами?
   - Нет. Я знаю только о существовании тибетских коз, из шерсти которых
делают кашемир. Но я даже никогда не дал себе труда посмотреть на них  в
Зоологическом саду.
   -  Ничего!  Вы  увидите  их  в  естественных  условиях,  что  гораздо
интереснее.
   - Несомненно! Прежде  всего  потому,  что  так  можно  увидеть  много
больше. Однако вам придется кого-нибудь сместить ради меня?
   - Не волнуйтесь, этого места пока не существует.
   - Если так, сударь, - вскричал  молодой  человек,  полагая,  что  его
мистифицировали, как же я смогу занять это место?
   - Его создадут нарочно для вас, - ответил граф Рапт, поднимаясь и тем
давая понять г-ну Морену, что аудиенция закончена.
   Граф произнес последние  слова  так  серьезно,  что  молодой  человек
успокоился.
   - Будьте уверены, сударь, - сказал он, прижав руку к груди, - в  моей
личной признательности, а также, что  гораздо  важнее,  в  благодарности
моего отца.
   - Буду рад новой встрече, сударь, - кивнул граф Рапт, в то время  как
Бордье позвонил.
   Вошел лакей. В дверях он почти столкнулся  с  г-ном  Мореном-младшим,
который выходил, восклицая:
   - Какой великий человек!
   - Какой идиот! - заметил  граф  Раит.  -  И  такой  человек,  как  я,
вынужден обхаживать подобных людей!
   - Кто следующий, Батист? - спросил секретарь.
   - Господин Луи Рено, аптекарь.
   Наши читатели, несомненно, помнят славного  фармацевта  из  пригорода
Сен-Жак, старательно помогавшего Сальватору и  Жану  Роберу,  когда  они
пускали кровь Бартелеми Лелонгу (ему угрожал апоплексический удар, после
того как Сальватор спустил его с лестницы в ночь с  последнего  вторника
масленицы на первый день поста).
   Именно из его  двора  двое  молодых  людей  услышали  нежные  аккорды
виолончели, которые привели их к  нашему  другу  Жюстену.  Мы  рано  или
поздно встретимся с ним в укромном  месте,  где  он  прячется  вместе  с
Миной.
   - Кто такой господин Луи Рено? - спросил граф Рапт, в  то  время  как
слуга пошел за аптекарем.

XXXIII

Вольтерьянец

   Секретарь взял досье на г-на Луи Рено и прочел:
   "Господин Луи Рено, фармацевт, пригород Сен-Жак, владелец  нескольких
домов, один из которых расположен по улице Ванно, где он  провел  личные
выборы  и  где  проживают  двенадцать  подчиняющихся  ему   избирателей,
потомственный буржуа, бывший жирондист, ненавидит самое  имя  Наполеона,
которого зовет не иначе как г-ном  де  Буонапарте,  и  не  может  видеть
священников,  которых  называет  собирательным  именем  "попы",  че