маршал, я буду иметь  честь  дать  вам
необходимые объяснения.
   - Хорошо, сударь, - кивнул маршал, - только поскорее! И прежде  всего
сделайте удовольствие: сообщите, с кем я имею честь говорить.
   - Меня зовут Конрад де Вальженез.
   - Это вы?.. - пристально вглядываясь в молодого человека,  воскликнул
маршал де Ламот-Гудан.
   - Так точно, господин маршал, - подтвердил Сальватор.
   -  В  этом  костюме?  -  удивился  г-н  де  Ламот-Гудан,  разглядывая
бархатные панталоны и куртку комиссионера.
   - Я положу конец вашему удивлению  в  другой  раз,  господин  маршал.
Сегодня же соблаговолите довольствоваться свидетельством ее  сиятельства
княжны, которая давно меня знает.
   Маршал повернул голову к  молодой  женщине  и  вопросительно  на  нее
посмотрел.
   - Отец! - сказала  Регина.  -  Позвольте  вам  представить  господина
Конрада де Вальженеза как преданнейшего и достойнейшего человека, какого
я только знаю, не считая вас.
   - Говорите же,  сударь,  -  попросил  старик,  снова  повернувшись  к
Сальватору.
   - Господин маршал! - начал тот. - Одного из моих  друзей  пригласили,
по приказу господина Рапта, явиться сюда, в этот парк, в  десять  часов.
Моего друга дома не оказалось, и я пришел вместо него. Но перед  выходом
сюда я по некоторым признакам, известным  княжне,  определил,  что  могу
попасть в ловушку.
   Тогда я взял с собой пистолет и пришел.
   - Кому господин Рапт может дать приказание прийти? - перебил его  г-н
де Ламот-Гудан.
   - Человеку, который не мог ни подозревать ловушки,  ни  усомниться  в
честности графа, господин маршал.
   - Мне, отец! - вмешалась княжна Регина. -  Граф  силой  приказал  мне
вызвать сюда вечером, не  знаю  уж  с  какой  целью,  господина  Петруса
Эрбеля.
   - А и верно: с какой же целью? - спросил маршал.
   - Тогда я не знала, зато теперь уверена: чтобы его убить, отец.
   - О! - обронил возмущенный маршал.
   - И я пришел, - продолжал Сальватор, -  в  условленное  время  вместо
моего друга Петруса.  Едва  войдя  в  сад,  калитку  которого  умышленно
оставили  незапертой,  я  получил  пулю  в  грудь,   вернее,   в   бляху
комиссионера;  стрелял  человек,  которого  я  разглядел   в   сумерках.
Повторяю: я был  вооружен,  и,  опасаясь  повторного  нападения,  я  его
опередил.
   - И этот человек?.. - с непередаваемым беспокойством спросил  г-н  де
Ламот-Гудан. - Этот человек...
   - Я не знал, кто это был, господин маршал. Но ее сиятельство  княжна,
которая, как и я,  заподозрила  неладное  и  спряталась  в  роще,  чтобы
предупредить несчастье, сказала мне, что это господин Рапт.
   - Он! - глухо пробормотал г-н де Ламот-Гудан.
   - Он самый, господин маршал. Теперь я уверен, что это именно так.
   - Он! - в бешенстве повторил маршал.
   - Я подошел к нему, - продолжал Сальватор, - в  надежде  ему  помочь.
Оказалось, я опоздал, господин маршал: пуля попала в грудь,  и  господин
Рапт мертв.
   - Мертв! - с  величайшим  страданием  в  голосе  вскричал  маршал.  -
Мертв!.. И убил его не я!.. Что вы наделали? - прибавил он, обращаясь  к
молодому человеку, и на глаза его навернулись злые слезы.
   - Простите, господин маршал, - сказал Сальватор,  неверно  истолковав
переживания маршала. - Богом клянусь, я лишь защищал свою жизнь.
   Господин де Ламот-Гудан словно не слышал его слов. По его щекам текли
слезы отчаяния, он рвал на себе волосы.
   - Итак, - молвил он чуть слышно, будто разговаривая с самим собой, но
так, что Регина и Сальватор разобрали его слова, - я  был  в  его  руках
игрушкой, жертвой обмана целых двадцать лет. Он свел в могилу мою  жену,
вселил в мое бедное сердце неизбывное отчаяние, украл  у  меня  счастье,
опозорил имя, а в минуту расплаты пал от руки другого. Где он? Где?
   - Отец! Отец! - закричала Регина.
   - Где он? - проревел маршал.
   - Отец! - обхватив его руками, повторила Регина. -  Вы  простудитесь.
Уйдем из этого парка! Вернемся в дом!
   - А я говорю, что хочу его видеть! Где он? - затравленно озираясь, не
унимался маршал.
   - Умоляю вас, вернемся, отец! - продолжала настаивать Регина.
   - Я не твой отец! - прохрипел старик, с силой оттолкнув девушку.
   Бедняжка вскрикнула, да так жалобно, словно прощалась с жизнью.
   Она закрыла лицо руками и горько заплакала.
   - Господин маршал! - заметил Сальватор. - Княжна  права:  ночь  нынче
холодная, и вы можете простудиться.
   - Да какое мне до этого дело?! -  выкрикнул  старик.  -  Да  пусть  я
окоченею, пускай меня засыплет снегом, пусть под покровом ночи умрет мой
позор!
   - Во  имя  Неба,  господин  маршал,  успокойтесь!  Такое  возбуждение
опасно! - ласково предупредил Сальватор.
   - Да вы разве не видите, что у меня голова горит,  кровь  закипает  в
жилах,  что  близок  мой  конец?..  Послушайте  же  меня,  как   слушают
умирающего человека... Вы убили моего врага, я хочу его видеть.
   - Господин маршал! - с  рыданиями  в  голосе  проговорила  несчастная
Регина. - Если я не имею права называть вас отцом, то вправе любить  вас
как дочь. Во имя любви, которую я всегда к вам питала, уйдемте  подальше
от этого страшного места.
   Вернемся в дом!
   - Нет, я сказал! - грубо отозвался маршал и снова ее оттолкнул.  -  Я
хочу его видеть. Раз вы не хотите принести его ко мне,  я  сам  пойду  и
разыщу его.
   Он резко развернулся и направился в  рощу  напротив,  где  мы  видели
княжну Регину.
   Сальватор последовал за ним, поравнялся с маршалом, взял его за  руку
и сказал:
   - Идемте, господин маршал, я провожу вас.
   Они скорым шагом прошли аллею, отделявшую их от трупа; подойдя к тому
месту, где он лежал, старик опустился на одно колено,  приподнял  голову
уже остывшего тела, вгляделся в  черты  лица,  освещаемые  луной,  и,  в
бешенстве сверкая глазами, прокричал:
   - Ты всего-навсего труп! Я не могу ни дать тебе пощечину, ни  плюнуть
в лицо! Тело твое бесчувственно, из-за твоей  неподвижности  я  не  могу
утолить жажду мести!
   Он  снова  уронил  голову  графа  на  снег,  поднялся,  взглянул   на
Сальватора со слезами на глазах.
   - О, несчастный! И зачем только вы его убили?
   - Пути Господни неисповедимы, - строго проговорил молодой человек.
   Но  испытания,  выпавшие  на  долю  несчастного  старика,   оказались
непосильными. Сначала по всем его членам пробежала дрожь,  а  затем  его
стало бить как в ознобе.
   - Обопритесь на мою руку, господин  маршал,  -  предложил  Сальватор,
приблизившись к г-ну де Ламот-Гудану.
   - Да... Да... - пролепетал тот; он хотел было прибавить  что-то  еще,
но вымолвил нечто нечленораздельное.
   Сальватор на него посмотрел. Старик  побледнел,  его  лицо  покрылось
холодной испариной, глаза закрылись, губы побелели.
   Молодой человек подхватил его, словно ребенка,  на  руки  и  пошел  в
конце аллеи, где ждала княжна Регина.
   - Княжна! - сказал Сальватор. - Жизнь маршала в опасности.  Проводите
меня в его апартаменты.
   Они направились к павильону, где находились комнаты маршала, вошли  в
спальню и уложили маршала на диван. Старик был без сознания.
   Регина попыталась привести его в чувство, но безуспешно.
   Сальватор позвонил камердинеру - тоже тщетно.  Как  мы  уже  говорили
выше, прислуга спала глубоким сном после ночи,  проведенной  накануне  в
хлопотах.
   - Пойду разбужу Нанон, - предложила княжна.
   - Сначала зайдите к  себе,  княжна,  и  принесите  соли  и  уксус,  -
попросил Сальватор.
   Княжна поторопилась сделать так, как сказал  молодой  человек.  Когда
она вернулась с флаконами в руках, то застала  Сальватора  беседующим  с
маршалом: благодаря растираниям молодому человеку удалось привести его в
чувство.
   - Подойдите, - с трудом выговаривая слова, сказал г-н де Ламот-Гудан,
едва завидев княжну. -  Простите,  что  я  был  с  вами  слишком  суров.
Простите меня, дитя мое. Я так несчастен!
   Поцелуйте меня!
   - Отец! - по привычке называя его так, молвила княжна.  -  Я  посвящу
свою жизнь тому, чтобы вы забыли о своих страданиях.
   - Тебе не придется долго этим заниматься, бедная девочка!  -  покачал
головой маршал. - Как видишь, мне осталось жить всего несколько часов.
   - Не говорите так, отец! - вскричала молодая женщина.
   Сальватор многозначительно на нее посмотрел,  словно  хотел  сказать:
"Оставьте всякую надежду".
   Регина вздрогнула и опустила голову, чтобы скрыть  брызнувшие  из  ее
глаз слезы.
   Старик знаком приказал Сальватору подойти ближе,  потому  что  зрение
его начинало слабеть.
   - Дайте мне все необходимое для письма, - попросил он едва слышно.
   Молодой человек придвинул к постели стол, вынул из бумажника  листок,
окунул перо в чернила и подал маршалу.
   Перед  тем  как  взяться  за  перо,  маршал  посмотрел  на  княжну  с
необычайной нежностью и спросил отеческим тоном:
   - Ты, конечно, любишь того молодого человека, девочка  моя,  которому
граф Рапт готовил западню?
   - Да, - сквозь слезы ответила княжна и покраснела.
   - Благословляю тебя! Будь счастлива, дочь моя.
   Он повернулся к Сальватору и протянул ему руку:
   - Вы рисковали жизнью, спасая друга... Вы достойный сын своего  отца.
Примите благодарность честного человека!
   Маршал вдруг побагровел, его глаза налились кровью.
   - Скорее, скорее, - приказал он. - Бумагу!
   Сальватор поднес его руку к листу бумаги.
   Господин де Ламот-Гудан наклонился к столу и написал  твердой  рукой,
что  было  совершенно  неожиданно,  учитывая  его  состояние,  следующие
строки:
   "Прошу никого не винить в  смерти  графа  Рапта.  Его  убил  я  нынче
вечером в десять часов за оскорбление, которое я заставил его искупить.
   Подпись: маршал де Ламот-Гудан".
   Казалось, смерть словно только и ждала этого  последнего  благодеяния
от благородного человека, после чего завладела им целиком.
   Едва дописав до конца, маршал поднялся, будто подброшенный  пружиной,
пронзительно закричал и рухнул на диван, получив  апоплексический  удар!
На следующий день во всех газетах сообщалось о том, что маршал  не  смог
пережить жену. Их похоронили в один день на одном  кладбище  и  в  одной
могиле.
   Что же касается г-на Рапта, то в соответствии  с  прошением  г-на  де
Ламот-Гудана на имя короля, прилагавшемся к его  завещанию,  тело  графа
было отправлено в Венгрию и погребено в деревне Рапт, где граф родился и
взял себе имя.

XXVI

Размышления господина Жакаля

   Можете считать наше мнение парадоксальным, но мы  утверждаем:  лучшее
правительство - то, которое сможет обойтись без министров.
   Люди нашего возраста,  принимавшие  участие  в  политической  борьбе,
министерских  интригах  конца  1827  года,  если  только  они  помнят  о
последних  днях  Реставрации,  разделят  наше  мнение.  Мы  в  этом   не
сомневаемся.
   После временного кабинета  министров,  куда  входили  г-н  маршал  де
Ламот-Гудан и г-н де Маранд, король поручил г-ну  де  Шабролю  составить
постоянный кабинет.
   Узнав 26 декабря из газет, что г-н де Шаброль отправляется в Бретань,
все решили, что кабинет составлен, и с тревогой стали ожидать, когда эту
новость опубликуют в "Мониторе". Мы говорим "с  тревогой",  так  как  со
времени беспорядков 19 - 20 ноября весь Париж находился в  оцепенении  и
падение кабинета министров, возглавляемого  де  Виллелем,  хотя  и  было
встречено обществом с удовлетворение, не могло ни заставить  позабыть  о
прошлом, ни предвещать  лучшее  будущее.  Все  партии  взволновались,  и
вот-вот могла появиться  совсем  новая  волна  с  требованием  назначить
герцога Орлеанского опекуном Франции и таким образом спасти  королевскую
власть от нависшей опасности.
   Однако тщетно все ждали новостей от "Монитора" 27-го,  28-го,  29-го,
30-го и 31 декабря.
   "Монитор" молчал, будто заснул в подражание "Спящей  красавице".  Все
надеялись, что он проснется хотя бы 1 января  1828  года,  но  этого  не
произошло. Стало лишь известно, что Карл  X  рассердился  на  роялистов,
ускоривших падение г-на де Виллеля, и вычеркнул  одно  за  другим  имена
всех кандидатов в кабинет министров, предложенных г-ном де  Шабролем,  и
между прочими - г-на де Шатобриана и г-на де Лабурдоне.
   В то же время политики, которых  призывали  войти  в  новый  кабинет,
знали, что г-н де Виллель продолжает оказывать влияние на короля,  и  не
горели желанием, с  одной  стороны,  получить  в  наследство  ненависть,
которую оставил по себе бывший председатель совета, а с другой  стороны,
стать подставными лицами.
   Вот  почему  они  наотрез  отказались  от  этого  предложения.   Этим
объясняются затруднения г-на де Шаброля, и мы просим, дорогие  читатели,
позволения сказать: "Пока будут существовать министры, не будет хорошего
правительства".
   Наконец 2 января (expectata dies <Долгожданный день  (латин.)>)  было
объявлено, что дело сделано; иными словами - что г-ну де Шабролю удалось
составить кабинет министров.
   Кризис продолжался два дня, 3  -  4  января,  и,  судя  по  выражению
отчаяния на лицах придворных, - кризис страшнейший.
   Вечером 4-го распространился слух о том, что новый кабинет министров,
представленный г-ном де Шабролем, окончательно утвержден королем.
   И действительно, в "Мониторе" от 5 января был  опубликован  ордонанс,
датированный  4-м  числом,  в  первой  статье   которого   перечислялись
следующие имена:
   господин Портали - министр юстиции; господин де ла Ферроне -  министр
иностранных дел;  господин  де  Ко  -  военный  министр;  назначение  на
вакантные должности в армии находится  в  ведении  дофина;  господин  де
Мартиньяк - министр внутренних дел, из компетенции которого  исключаются
вопросы торговли и производства  и  передаются  в  ведение  комитета  по
торговле и колониям; господин де Сен-Криек - председатель высшего совета
по торговле и колониям, а также государственный секретарь; господин  Руа
- министр финансов, и так далее.
   Этот  кабинет  министров,  сформированный  с  единственной  целью   -
успокоить общество, посеял недоверие и страх  во  все  партии,  ведь  он
явился лишь подправкой, тенью предыдущего кабинета. Господа де  Виллель,
Корбьер, Пейроне, де Дама и де Клермон-Тоннер выходили,  разумеется,  из
игры. Но и господа де Мартиньяк, де Ко и де ла Ферроне, принадлежавшие к
администрации,  один  -  как  государственный  советник,  другой  -  как
директор одной из служб военного министерства,  третий  -  как  посол  в
Санкт-Петербурге, были людьми далеко не новыми и,  похоже,  ждали-люлько
удобного случая, чтобы г-н де  Виллель  снова  стал  официальным  главой
правительства. "Ему  не  хватает  достаточно  убедительной  причины  для
существования, он рожден нежизнеспособным", - говорили либералы.
   Была предпринята попытка удовлетворить недовольных,  сменив  префекта
полиции  г-на  Делаво  и  поставив  на  его  место  г-на  де   Беллейма,
королевского прокурора в Париже. Дошли  даже  до  того,  что  распустили
полицейское управление при министерстве внутренних дел, что повлекло  за
собой отставку г-на Франше. Но эти меры,  настоятельно  необходимые  для
общественного спокойствия, не прибавили новому кабинету министров сил  и
не помогли просуществовать дольше.
   Одним из тех, кто внимательно следил за  колебаниями  его  величества
Карла X и г-на де Шаброля и их шараханиями из стороны в сторону, был г-н
Жакаль.
   После  увольнения  г-на  Делаво  г-н  Жакаль  неизбежно  должен   был
последовать за своим патроном.
   И  хотя  роль,  которую  он  играл   в   префектуре   полиции,   была
незначительной и не оказывала серьезного влияния на  новый  политический
путь,  избранный  правительством,  г-н  Жакаль,  прочитав  в  "Мониторе"
ордонанс, предписывавший г-ну де Беллейму возглавить префектуру полиции,
в тоске повесил голову и глубоко задумался о тщете земной жизни.
   Он предавался невеселым мыслям, когда секретарь пришел доложить,  что
новый префект, вот уже час как  устроившийся  в  кабинете,  просит  г-на
Жакаля к себе.
   Господин де Беллейм, человек неглупый  -  он  доказал  это,  явившись
автором срочного постановления, выносимого председателем суда, - и столь
же опытный законник, как и философ, с первых слов  понял,  с  кем  имеет
дело в лице г-на Жакаля, и если и притворился на минуту, что  собирается
лишить его места, то не для того, чтобы его напугать, а  дабы  убедиться
раз и навсегда в преданности начальника полиции.
   Он давно его знал, и ему было известно, что этот  плодотворный  ум  -
неистощимый кладезь.
   Он поставил г-ну Жакалю лишь одно условие: умолял его исполнять  свои
обязанности, как подобает человеку порядочному и умному.
   - В тот день, - сказал префект, -  когда  в  полиции  будут  работать
умные люди, воры во Франции переведутся, а когда полицейские  перестанут
строить баррикады, не будет и бунтовщиков  Господин  Жакаль  понял,  что
новый префект намекает на ноябрьские  беспорядки,  организованные  самим
начальником полиции, опустил голову и смущенно покраснел.
   - Прежде всего советую вам, - продолжал г-н де Беллейм, -  как  можно
скорее  вернуть  на  каторгу  этих  висельников,   что   затопили   двор
префектуры. Я согласен, что для приготовления  заячьего  рагу  необходим
заяц, однако никто не убедит меня в  том,  что  для  отлавливания  воров
необходимы каторжники.
   Я согласен с вами, что это средство кажется вполне приемлемым, но оно
не единственное, а по-моему - так даже  опасное.  Прошу  вас  как  можно
скорее выбрать из своих людей преступников и без лишнего шума вернуть их
туда, откуда они прибыли.
   Господин Жакаль полностью согласился с предложением нового  префекта;
он заверил его в своем усердии, а также  в  преданности,  попрощался  и,
почтительно кланяясь, вышел.
   Вернувшись в свой кабинет, он снова сел в кресло, протер очки,  вынул
табакерку и набил табаком нос. Потом, скрестив и ноги  и  руки,  глубоко
задумался.
   Сразу же оговоримся: тема его новых размышлений была гораздо веселее,
чем до того, какие бы печальные последствия эти  размышления  ни  сулили
его ближнему.
   Вот о чем он думал:
   "Да, я так и подозревал: новый префект - умница. Доказательство тому:
он меня оставил, хотя знает, что кабинет  министров  пал  не  без  моего
участия... В конце концов, может, именно поэтому и  оставил...  Итак,  я
снова  крепко  стою  на  ногах,  ведь  после  упразднения   полицейского
управления при министерстве внутренних дел и отставки господина Франше я
становлюсь еще более важной фигурой. С другой стороны, он почти разгадал
мои намерения относительно достойных лиц, постоянно толкущихся во  дворе
префектуры. Правда, я причиню этим честным людям некоторую неприятность.
Бедный Карманьоль! Несчастный Мотылек! Сиротинушка Овсюг! Милый Костыль!
А уж о Жибасье я и не говорю! Тебя, дорогой, мне жалко больше всех, ведь
ты сочтешь меня неблагодарным. А что прикажешь делать? "Habent sua  fata
libelli" <"Книги имеют свою судьбу"  (латин  )  -  искаженное  изречение
Теренциана Мавра, римского грамматика III в Здесь Каждому -  свое>.  Так
уж  написано.  Иными  словами,  как  бы  ни  была  хороша  компания,  но
расстаться придется.
   С  этими  словами  г-н  Жакаль,  пытаясь  справиться   с   волнением,
охватившим  его  в  результате  печальных  размышлений,   снова   достал
табакерку и с шумом втянул вторую понюшку табака.
   - В конечном счете, - философски заметил  он,  поднимаясь,  -  наглец
получит по заслугам. Я помню, он вчера просил моего согласия на брак. Но
никогда Жибасье не будет домоседом. Он создан для  великих  путешествий,
и, я полагаю, дорога из Парижа в Тулон подойдет ему скорее, чем  путь  в
царство Гименея. Как-то он воспримет свое новое положение?..
   Господин Жакаль в задумчивости подергал за шнур.
   Появился секретарь.
   - Пригласите Жибасье, - приказал начальник полиции. - А если его нет,
пусть придет Мотылек, Карманьоль, Овсюг или Костыль.
   Когда секретарь вышел, г-н Жакаль нажал на кнопку, почти незаметную в
углу комнаты. Спустя мгновение суровый полицейский в