ом  отдал
ей приказание.
   - Что вы ей сказали, Камилл?
   - Одну минуту, Сюзанна, дорогая! - отозвался  Камилл  -  Я  хочу  его
видеть! - вскрикнула Сюзанна и вскочила на ноги.
   - Я приказал, чтобы Лоредана перенесли в его спальню.
   У Сюзанны вырвался стон. Ни единой слезинки не выкатилось из ее глаз.
   Вскоре Натали появилась снова.
   - Его положили на кровать? - спросила Сюзанна -  Да,  мадемуазель,  -
отвечала камеристка.
   - Как я уже сказала, я хочу его видеть.
   - Идемте, - пригласил Камилл.
   Он предложил Сюзанне руку и  попытался  подготовить  свою  подругу  к
ужасному зрелищу, которое ее ожидало Сюзанна отворила дверь из будуара в
гостиную и уверенным шагом прошла в спальню брата.
   Чтобы попасть в  спальню,  необходимо  было  пройти  через  небольшую
комнату, стены которой были украшены индийскими циновками и  бамбуковыми
рамами.
   Так выглядела курительная комната Лоредана.
   Бывало, трое молодых людей курили и пили там до двух часов ночи.
   Все в этой комнате, пропитавшейся запахом  табака,  вина  и  вербены,
осталось в том виде, как ее оставили молодые люди.
   Окурки на полу, маленькие рюмки с остатками ликера, чашки с недопитым
чаем, две бутылки, лежавшие на полу, - все свидетельствовало о том,  что
молодые люди, вместо того чтобы, подобно Жарнаку, думать о Боге или  еще
о чем-нибудь серьезном, заботились, как Л а Шатеньре, о развлечениях.
   Сюзанна вздрогнула при виде кровавого следа,  тянувшегося  через  всю
комнату от одной двери к другой.
   Она, не говоря ни слова, указала на кровь Камиллу.
   Подавив рыдание, она прижалась головой к его груди,  ускорила  шаг  и
постаралась не наступать на кровь брата Камилл окинул взглядом  царивший
в курительной беспорядок и против воли покраснел.
   Внутренний голос подсказывал ему, что готовиться к такому  серьезному
делу, как дуэль, нельзя шутя, куря, распивая ликеры Ему стало  казаться,
что он был не только секундантом, но сообщником  в  смерти  Лоредана.  С
этими мыслями он вошел в спальню, где лежало тело.
   Спальня в полном смысле слова представляла собой контраст, в  который
в иные минуты вступают неодушевленные предметы  с  некоторыми  событиями
жизни.
   Это была скорее комната  кокетливой  женщины,  чем  спальня  мужчины.
Стены были обтянуты светло-голубым лионским бархатом с  крупными  яркими
букетами, перехваченными серебряными ленточками. Потолок,  занавески  на
окнах и полог кровати были из той же ткани, а мебель - розового дерева.
   Ковер, неяркий, цвета опавших  листьев,  лишь  подчеркивал  мебель  и
обивку. Зеркало у кровати, предназначавшееся для  того,  чтобы  отражать
нежнейшие сцены, воспроизводило теперь труп  во  всей  его  бледности  и
неподвижности.
   Сюзанна подбежала к постели и, приподняв голову покойного,  закричала
со слезами - наконец-то! - в голосе:
   - Брат! Брат!
   Камилл застыл в дверях, скрестив руки на груди и склонив голову. Он в
задумчивости наблюдал за происходящим, испытывая при этом  волнение,  на
которое он сам себя считал до тех пор неспособным.
   Правда, волнение это объяснялось скорее рыданиями и жалобами, которые
издавала его любовница при виде уже остывшего тела его друга.
   Камилл не стал мешать девушке предаваться  горю.  Когда  она  немного
поутихла, он подошел и шепнул ей на ухо:
   - Сюзанна! Дорогая!
   Она вздохнула, нервы у нее  сдали,  она  стала  оседать  и  упала  на
колени. Камилл взял ее за руку, потом обхватил одной рукой  за  плечи  и
приподнял с полу. Она не сопротивлялась, и он  повел  ее  к  двери.  Они
прошли через курительную, потом через гостиную.
   Так они вернулись в темный будуар.
   Не выпуская Сюзанну из рук, Камилл опустился вместе с ней на диван. С
минуту в комнате, где находились два живых  существа,  царила  такая  же
тишина, что и в спальне, где они оставили покойного.
   Наконец первой нарушила тишину Сюзанна.
   - Вот я и осталась одна в целом свете, - заговорила она, - нет у меня
больше ни родных, ни родителей, ни друзей!
   - Не забывай, Сюзанна: у тебя есть я!  -  сказал  молодой  человек  и
прижался к ее губам.
   - Да, конечно, ты со мной, ты меня любишь, так  ты  по  крайней  мере
говоришь.
   - Дай мне случай доказать свою любовь!
   - Ты серьезно говоришь? - вскричала девушка.
   - Это так же верно, как то, что до  тебя  я  никого  понастоящему  не
любил! - заявил креолец.
   - Значит, если я даже в своем горе найду для тебя случай доказать мне
твою любовь, ты не станешь колебаться?
   - Я приму любое твое приказание с готовностью,  с  благодарностью,  с
радостью!
   - Тогда слушай.
   Камилл невольно воз дрогнул.
   Услышав ее слова, он испытал нечто вроде предчувствия, осенившего его
своим мрачным крылом. Но он взял себя в руки и через силу улыбнулся.
   - Говори! - попросил он.
   - После  смерти  брата  я  принадлежу  только  себе,  мне  не  с  кем
церемониться, некого бояться, некого и нечего уважать в целом  свете.  Я
свободна, я могу ни от кого не  зависеть  и  делать  с  собой  все,  что
пожелаю.
   - Разумеется, Сюзанна. Однако куда ты клонишь?
   - Я хочу сказать, что с сегодняшнего дня я  твоя  и  принадлежу  тебе
телом и душой.
   - И что?
   - Мы будем жить друг для друга. Я не расстанусь с тобой ни на час.
   - Да ты что, Сюзанна? - ужаснулся молодой человек. - Ты разве забыла,
что...
   - ...что ты женат? Нет, да что мне за дело?
   Камилл вытер платком взмокший лоб.
   - Послушай, Камилл, - продолжала девушка. - Отвечай как на  духу:  ты
любишь ее или меня?
   Молодой человек колебался.
   - Отвечай же! - крикнула она. - Вся моя жизнь, может быть, зависит от
того, что ты сейчас скажешь Ради которой из нас ты готов отдать жизнь? С
которой из нас двоих ты хочешь жить?
   - Сюзанна! Дорогая! - воскликнул креолец, сжимая ее в своих объятиях.
   Но она мягко отстранилась.
   - Поцелуй - не ответ, - ледяным тоном заметила она.
   - По правде сказать,  -  отозвался  креолец,  -  твоя  просьба  и  на
просьбу-то непохожа, Сюзанна.
   - Не понимаю.
   - Ты сомневаешься во мне? - умоляюще  сложив  руки,  спросил  молодой
человек.
   - Значит, ты любишь меня? - обрадовалась  Сюзанна  и  прижала  его  к
своей груди.
   - Да, тебя,  тебя  одну,  -  с  чуть  заметным  смущением  проговорил
креолец. - Тебя одну, только тебя!
   - В таком случае, - заявила Сюзанна,  -  мы  через  неделю  уедем  из
Парижа в Тавр, Марсель, Бордо, Брест, куда хочешь Оттуда мы на первом же
корабле отправимся в Америку, Индию, Океанию. Если  какая-нибудь  страна
тебе не понравится, мы переедем в  другую.  Если  какая-то  часть  света
придется тебе не по душе, мы отправимся еще куда-нибудь.  Мы  отправимся
туда, куда понесет нас волна, куда подует ветер Мы будем искать  рай  на
земле, а когда найдем, там и останемся.
   - Сюзанна! - возразил молодой человек. - Ты подумала,  сколько  нужно
денег, чтобы вести подобный образ жизни?
   - Это пусть тебя не заботит.
   - Дорогая! Мое состояние по большей части зависит  от  жены  -  начал
было Камилл.
   - Ты оставишь ей все ее  деньги.  Мы  будем  жить  на  мои  средства:
продадим этот особняк, получим два миллиона,  а  это  сто  тысяч  ливров
ренты. На сто тысяч ливров ренты можно распорядиться  своим  будущим  по
собственному усмотрению - А ты уверена, что получишь эти два миллиона? -
спросил Камилл.
   Сюзанна вздрогнула: страшная мысль вдруг озарила ее,  как  только  до
нее дошел смысл этих слов.
   Она  содрогнулась  всем  телом,  ее  руки,  щеки,  лоб  побледнели  и
похолодели.
   - Ты тоже р нем слышал? - молвила она.
   - О ком? - спросил Камилл.
   - Ни о ком и ни о чем, - сказала Сюзанна и провела руками по  глазам,
будто отгоняя дурной сон.
   - Сюзанна! Сюзанна! У тебя ледяные руки! - заметил молодой человек.
   - Да, правда. Мне холодно, Камилл.
   - Возвращайся в свою комнату, девочка моя милая!  Эти  волнения  тебе
вредны.
   - О, Камилл! - в страшном отчаянии вскричала Сюзанна. - Мы расстались
навсегда!
   - Сюзанна! - проговорил, не на шутку взволновавшись, Камилл - Приди в
себя Ты теряешь голову от горя. Это я, Камилл. Я рядом с тобой,  я  тебя
целую, я люблю тебя - Нет, ты отлично знаешь, что я права. Ты ведь  тоже
о нем слышал, верно?
   - Так, значит, о нем говорят правду? - спросил Камилл - А что  о  нем
говорят?
   - Ну, я имею в виду эту историю  с  завещанием,  о  которой  начинают
поговаривать в свете.
   - Вот видишь! Вот видишь! Да,  это  правда  Да,  когда  этот  человек
захочет, я буду беднее новорожденного, потому что у того хоть есть  мать
с отцом, а у меня больше нет никого.
   - Значит, есть другой наследник?
   - Да, Камилл, да. Я о нем совсем забыла Есть настоящий наследник. Мой
брат хотел продать, хотел... Безумец! Строил планы, но не  торопился  их
осуществить. Зато смерть поторопилась.
   - А зовут этого наследника?..
   - Для нас - Конрад де Вальженез, и мы считали его мертвым; для других
- Сальватор.
   - Сальватор!  Таинственный  комиссионер?  Тот  странный  человек?!  -
вскричал американец. - В таком случае все в порядке, Сюзанна, - успокоил
девушку Камилл. - Этот человек вторгся и в мою жизнь; он запустил лапу и
в мое счастье.  Мне  тоже  надобно  свести  счеты  с  этим  Конрадом  де
Вальженезом.
   - Что ты намерен делать? - спросила Сюзанна,  задрожав  от  страха  и
надежды.
   - Я убью его, - решительно промолвил креолец.

XV

Глава, в которой солнце Камилла начинает бледнеть

   Вы, конечно, помните, дорогие читатели - а если не помните, я  освежу
вашу память -  молодую  прекрасную  креолку  из  Гаваны,  представленную
вашему вниманию всего на минуту, что верно, то верно, как г-жа де Розан;
она появилась в гостиной у г-жи де Маранд в тот вечер,  когда  Кармелита
пела романс об иве.
   Она произвела, повторяем, на всех гостей приятное впечатление.
   Появившись в свете под покровительством  г-жи  де  Маранд,  одной  из
наиболее влиятельных светских дам, прекрасная креолка за несколько  дней
превратилась в самую модную даму, и все наперебой старались зазвать ее к
себе в гости.
   Смуглая  как  ночь,  румяная  как  заря,  с   огненным   взглядом   и
сладострастными губами, г-жа де Розан  привлекала  к  себе  внимание  не
только мужчин, но  и  женщин.  Стоя  посреди  чьейнибудь  гостиной,  она
напоминала планету в окружении звезд.
   За ней числились тысячи побед и  ни  одного  поражения,  и  это  было
справедливо.  Живая,  горячая,  страстная,   против   собственной   воли
вызывающая, кокетливая, но не более того! Если она позволяла мужчинам  -
как  выражался  Камилл,  скорее  витиевато,  чем  со  вкусом,  -   собой
полюбоваться,  то  дальше  комплиментов  дело  не  заходило.  Секрет  ее
добродетели заключался в ее любви к Камиллу. Да  позволят  нам  читатели
между прочим заметить, раз уж для этого представился удобный случай, что
в этом заключается секрет всех женских добродетелей: влюбленное сердце -
добродетельное сердце.
   Вот и с г-жой де  Розан  происходило  то  же.  Она  была  влюблена  в
собственного мужа, более того - обожала его. Обожание это было неуместно
- мы готовы это признать, - особенно если вспомнить, о чем говорилось  в
предыдущей главе, но еще понятнее это будет тем,  кто  не  забыл,  какой
привлекательной наружностью наделила Камилла природа.
   На протяжении нашего  рассказа  Камилл,  молодой,  смазливый,  скорее
капризный чем изысканный, скорее забавный, нежели  умный,  получивший  в
Париже определенный лоск, хотя и был легкомысленным, фривольным, веселым
до безумия,  должен  был  нравиться  всем  женщинам,  но  в  особенности
страстной креолке, жадной до удовольствий и с нетерпением ожидавшей этих
удовольствий.
   Победы г-жи де Розан были, таким образом, искусственными.  Всю  славу
их она, верная жена, приносила как жертвы к ногам  своего  мужа,  однако
скоро читатели узнают, почему  любящая  и  торжествующая  креолка  была,
несмотря на свой головокружительный успех, необычайно печальна, так  что
даже некоторые решили, что она находится во власти какой-нибудь  болезни
тела или души. Не в одной гостиной обратили внимание на бледность ее щек
и тени, залегшие вокруг глаз. Завистливая  вдова  уверяла,  что  креолка
больна чахоткой; отвергнутый воздыхатель заявлял,  что  у  нее  появился
любовник;  другой,  более  милостивый,   решил,   что   ее   бьет   муж;
доктор-материалист подозревал или, вернее, жалел, что она слишком строго
соблюдает супружеский долг; словом, все что-нибудь говорили, но истинной
причины так никто и не угадал.
   А  теперь,  если  читателю  угодно  проследовать  с  нами  в  спальню
красавицы, он узнает, если сам до  сих  пор  не  догадался,  тайну  этой
печали, начинавшей беспокоить весь Париж.
   Вечером  того  дня,  когда  состоялись  похороны  г-на  Лоредана   де
Вальженеза,  то  есть  сутки  спустя  после  сцены,  описанной  нами   в
предыдущей главе,  г-жа  де  Розан,  сидя  в  глубоком  кресле  розового
бархата,  предавалась  необычному  занятию,  весьма   неожиданному   для
хорошенькой женщины, находящейся в  спальне  в  час  ночи,  когда  любая
женщина таких лет и внешности, как красавица Долорес,  должна  лежать  в
постели, мечтать и говорить о любви.
   Сидя у китайского лакированного столика, она  заряжала  пару  изящных
пистолетов с рукоятками черного дерева,  стволами  с  золотой  насечкой,
странно смотревшихся в ее прелестных, словно точеных, ручках.
   Зарядив пистолеты с аккуратностью и  точностью,  которые  бы  сделали
честь начальнику стрельбища, г-жа де Розан внимательно осмотрела  курки,
проверила одну за другой собачки,  потом  отложила  пистолеты  вправо  и
взялась левой рукой за небольшой кинжал.
   В руках прекрасной креолки кинжал не выглядел грозным оружием.  Ножны
были из золоченого серебра, резная рукоятка инкрустирована  драгоценными
камнями, и этот шедевр ювелирного  искусства  напоминал  скорее  женское
украшение, чем смертельное оружие. Но если  бы  кто-нибудь  увидел,  как
сверкнули глаза г-жи Розан при взгляде на лезвие, он бы испугался и вряд
ли бы сумел сказать, что было страшнее: это лезвие или эти глаза.
   Осмотрев кинжал так же тщательно, как пистолеты, она положила его  на
стол, нахмурилась, потом откинулась в кресле, скрестила руки на груди  и
задумалась.
   Вот уже несколько минут она сидела  неподвижно,  как  вдруг  услышала
знакомые шаги в коридоре, ведущем в ее спальню.
   - Это он! - сказала она.
   Молниеносным движением она выдвинула ящик, сбросила туда пистолеты  и
кинжал, заперла ящик, а ключ спрятала  в  карман  пеньюара  и  торопливо
встала, когда Камилл вошел в спальню.
   - Вот и я! - сказал он. - Как?! Ты еще не ложилась, милочка?
   - Нет, - холодно ответила г-жа де Розан.
   - Да ведь уже час ночи, девочка  моя  дорогая,  -  заметил  Камилл  и
опустил голову.
   - Знаю, - так же холодно и безучастно отозвалась она.
   - Ты, стало быть, выходила?  -  спросил  Камилл,  сбрасывая  плащ  на
козетку.
   - Не выходила, - только и ответила г-жа де Розан.
   - Значит, у тебя кто-то был?
   - Никого у меня не было.
   - И ты до сих пор не спишь?
   - Как видите.
   - Чем ты занималась?
   - Ждала вас.
   - Это на тебя непохоже.
   - Когда привычки нехороши, их меняют.
   - Каким трагичным тоном  ты  это  говоришь!  -  начиная  раздеваться,
промолвил Камилл.
   Ничего не отвечая, г-жа де Розан снова села в кресло.
   - Ты не ложишься? - удивился Камилл.
   - Нет, мне необходимо с вами поговорить, - мрачно выговорила креолка.
   - Дьявольщина! Должно быть, ты собираешься сообщить  нечто  грустное,
если говоришь таким тоном?
   - Очень грустное.
   - Что случилось, дорогая? -  подходя  ближе,  спросил  Камилл.  -  Ты
нездорова? Получила дурные известия? Что могло произойти?
   - Ничего особенного не произошло,  -  ответила  креолка,  -  если  не
считать того, что происходит каждый день. Я не получала никаких известий
и не больна, в том смысле, как это понимаете вы.
   - Тогда что за мрачный вид? - улыбнулся Камилл. - Если,  конечно,  ты
не имеешь в виду нашего бедного друга Лоредана, - прибавил  он,  пытаясь
поцеловать жену.
   - Господин Лоредан был не нашим, а вашим другом,  и  только.  Значит,
дело не в этом.
   - Ну, сдаюсь, - сказал Камилл, бросая фрак на кресло и чувствуя,  что
разговор на столь мрачную тему совершенно его утомил.
   - Камилл! Не заметили ли вы ничего необычного  во  мне  за  последнее
время? - спросила г-жа де Розан.
   - Да нет, - покачал головой Камилл. - Ты, как всегда, обворожительна.
   - Вы не обратили внимания на то, как я бледна?
   - Климат  Парижа  очень  обманчив!  Кстати,  я  должен  тебе  кое-что
сказать: бледность тебе к лицу. Если я что и заметил, так то, что ты все
хорошеешь.
   - Разве круги у меня под глазами не  наводят  вас  на  мысль  о  моих
бессонных ночах?
   - Нет, клянусь! Я решил, что ты  стала  пользоваться  карандашом  для
бровей, который все больше входит в моду.
   - Камилл! Вы либо эгоистичны, либо легкомысленны, бедный мой друг,  -
покачала головой молодая женщина.
   И по ее щекам скатились две слезы.
   - Ты плачешь, любовь моя? - растерялся Камилл.
   - Да взгляни же на меня! - попросила она, подойдя к нему  и  умоляюще
сложив руки. - Я умираю!
   - О! - обронил Камилл, поразившись  бледностью  и  жутким  выражением
лица своей жены. - Бедная ты моя Долорес! Да тебе, похоже, плохо!
   Он обхватил ее за талию, сел сам и попытался усадить  ее  к  себе  на
колени.
   Но молодая женщина вырвалась из его объятий и  отпрянула,  бросив  на
него гневный взгляд.
   - Довольно лгать! - решительно промолвила она. - Я  устала,  я  не  в
силах молчать и требую объяснений.
   - Какое я должен дать тебе объяснение? - спросил Камилл  естественным
тоном, словно просьба жены его в самом деле удивила.
   - Да обыкновенное! Я хочу, чтобы ты объяснил свое  поведение  с  того
дня, как ты впервые ступил в особняк Вальженезов.
   - Снова твои подозрения! - нетерпеливо воскликнул Камилл. - Я  думал,
мы покончили с этим вопросом.
   - Камилл! Мое доверие к тебе было так же безгранично, как моя любовь.
Когда я тебя спросила о  твоих  отношениях  с  мадемуазель  Сюзанной  де
Вальженез, ты меня уверил, что вас связывает дружба. И я тебе  поверила,
потому что любила тебя.
   - Ну и что? - спросил американец.
   - Погоди, Камилл. Ты поклялся мне в этом четыре месяца назад.  Можешь
ли ты повторить свою клятву и сегодня?
   - Вне всяких сомнений.
   - Значит, ты любишь меня, как год назад, в день нашей свадьбы?
   - Даже больше, чем год назад, - отвечал Камилл с любезностью, странно
противоречившей хмурому выражению лица его жены.
   - И не любишь мадемуазель де Вальженез?
   - Само собой, дорогая.
   - Можешь в этом поклясться?
   - Клянусь! - рассмеялся Камилл.
   - Нет, не так, не таким тоном; клянись, как положено перед Богом.
   - Клянусь перед Богом! - отвечал Камилл, а мы с вами уже  знаем,  как
он относился к любовным клятвам.
   - А я  перед  Богом  заявляю,  -  с  глубоким  отвращением  вскричала
креолка, - что ты лицемер и трус, клятвопреступник и предатель!
   Камилл так и подскочил. Он хотел было заговорить, но молодая  женщина
властным жестом приказала ему молчать.
   - Довольно лгать, я сказала. Мне все известно. Вот уже несколько дней
я за вами слежу, я следую за вами повсюду, я  вижу,  как  вы  входите  в
особняк Вальженезов, как выходите оттуда. Постыдитесь и не  трудитесь  и
дальше притворяться.
   - О! - нетерпеливо проговорил Камилл. - Вы знаете,  что  я  не  люблю
такие сцены, дорогая моя. Оставим эти двусмысленные речи  для  буржуа  и
мужланов. Постараемся оставаться такими, какими мы слывем  в  свете,  то
есть людьми воспитанными.
   Между мной и мадемуазель де Вальженез  ничего  нет.  Я  тебе  в  этом
поклялся, я готов сделать это еще раз. Кажется, этого довольно?
   - Это  слишком  неосторожно!  -  вскричала  креолка,  в  отчаянии  от
легкомысленного тона, в каком Камилл говорил о предмете ее