ешных притязаний Бабиласа.
   Презрение, которое при  каждом  удобном  случае  выказывали  товарищи
Бабиласу, не приносило им самим  облегчения:  для  этого  надо  было  бы
начать жизнь сначала.
   Броканта, понимавшая,  как  и  положено  колдунье,  все  языки,  едва
заслышав мало-мальски грубое слово, спешила вмешаться, в зависимости  от
степени ругательства, либо с многохвостой  плеткой,  либо  с  веником  в
руках. Плетка была ее волшебной палочкой, а веник -  трезубцем  Нептуна!
Можно с уверенностью утверждать, что Броканта  не  знала,  что  означали
слова: "Quos ego!" , но собаки сейчас  же  переводили  эту  угрозу  как:
"У-у, жульё!" И каждая из них, поджав хвост, убиралась в свою  конуру  и
не сразу осмеливалась высунуть нос или выглянуть из бочки.
   Правда,  борзая  стонала,   пудель   скулил,   бульдог   ворчал,   но
нетерпеливые шаги, отдававшиеся на паркетном полу, и страшные слова: "Да
уйметесь вы когда-нибудь?!" - заставляли всю собачью компанию  замереть.
И все умолкали, забившись по своим  бочкам,  тогда  как  подлый  Бабилас
нахально  усаживался  посреди  комнаты,   а   иногда   его   бесстыдство
простиралось до того, что он прохаживался мимо бочек, проверяя,  все  ли
бунтари заключены в тюрьму.
   Такие  ухватки  Бабиласа,  день  ото  дня  становившиеся  все   более
вызывающими, в конце концов, как  вы  понимаете,  показались  совершенно
невыносимыми  всей  собачьей   республике;   собаки   не   раз   решали,
воспользовавшись отсутствием Броканты,  задать  мэтру  Бабиласу  хороший
урок, но случай всегда приходит на выручку тиранам и хлыщам: в ту  самую
минуту, как готов был вспыхнуть мятеж, Броканта, подобно античной богине
зла,  появлялась  вдруг  с  веником  или  плеткой  в  руке  и  разводила
незадачливых заговорщиков по конурам.
   Что делать в столь невеселом положении, как избавиться от деспотичной
власти, если у нее на вооружении веник и плетка?
   Свора стала думать. Борзая предложила эмигрировать,  покинуть  родную
землю, бежать  из  отечества  в  поисках  более  гостеприимных  берегов,
бульдог вызвался придушить Бабиласа, но, признаться,  мысль  о  собачьем
братоубийстве претила всей компании.
   - Постараемся избежать кровопролития! - предложил спаниель, известный
своей мягкостью.
   Его поддержала старая испанская ищейка, всегда бывшая  с  ним  одного
мнения и так к нему  привязавшаяся,  что  зачастую  делила  с  ним  одну
конуру.
   Ни одно из решительных средств не удовлетворило благородных  псов,  и
было решено не замышлять  против  Бабиласа  заговоров,  а  окружить  его
презрением. Его стали бойкотировать, как  говорят  в  римских  коллежах,
подвергли  его  карантину,  как  говорят  в  коллежах  французских;  его
сторонились, с ним не разговаривали, его не видели в упор, наконец,  как
поэтично говорится в опере "Фаворитка":
   Остался он один с бесчестием своим!
   Что сделал Бабилас? Вместо того  чтобы  раскаяться,  он,  ослепленный
безрассудной любовью Броканты, умудрился еще пуще мистифицировать  своих
товарищей; днем он их облаивал,  ночью  безжалостно  нарушал  их  сон  -
словом, уверенный в поддержке своей хозяйки, Бабилас превратил их  жизнь
в ад.
   Если было жарко и Броканта открывала  окно,  чтобы  впустить  свежего
воздуху, Бабилас начинал жалобно прыгать и дрожать всеми членами, словно
в двадцатипятиградусный мороз.
   Если окно было, напротив, закрыто, а за окном  шел  дождь,  снег  или
трещал мороз, Бабилас жаловался на  духоту,  печка  его  беспокоила:  он
задирал возле печки лапу и, насколько это  было  в  его  силах,  пытался
потушить огонь. Броканта думала, что ему  жарко;  опасаясь,  как  бы  не
заболел ее любимец, гасила огонь и распахивала окно, пусть  даже  другие
собаки дрожали от такого же лютого мороза, какой бывает в Москве.
   Короче говоря, этот негодяй Бабилас превратился в  домашнего  демона!
Никому он был не нужен, у всех вызывал  неприязнь,  и  тем  не  менее  -
поди-ка объясни этот факт! - несмотря на скопище пороков, а может быть и
благодаря им, он был любим Брокантой!
   Хотя весна 1827 года была ничуть не жарче весны года 1857-го, Бабилас
то по злобе, то из нужды, то по другой причине  раз  двадцать  заставлял
хозяйку открывать окно. И вот, высунув в окно нос - как помнят читатели,
комната находилась в первом этаже, - Бабилас издали  заприметил  молодую
черноглазую рыженькую собачку с жемчужными зубками и коралловыми губками
- как известно, существует два  вида  кораллов:  красный  и  розовый,  и
последний гораздо дороже первого.
   Красивая походка этой юной особы, чей клык еще  оставлял  отметину  в
виде геральдической лилии, а также горящий взор, гибкая талия, небольшая
лапка - все обаяние ее  личности  заставили  Бабиласа  задрожать,  и  он
закричал на своем собачьем языке:
   - До чего хороша собачка!
   На его крик - так бывает, когда стоящий у окна курильщик  восклицает:
"До чего хороша дамочка!" - и все посетители  клуба,  играющие  в  вист,
читающие газету,  пьющие  кофе,  поедающие  мороженое,  потягивающие  из
рюмочки, бегут наперегонки, - на его крик, как мы сказали,  все  собаки,
сидевшие, стоявшие, лежавшие в комнате, бросились  к  окну  полюбоваться
красоткой вместе  с  Бабиласом;  однако  тот  обернулся,  оскалил  зубы,
зарычал, и все собаки, в том числе  бульдог  и  ньюфаундленд,  способные
разделаться с Бабиласом одним махом, вернулись к своим занятиям.
   Удовлетворенный  покорностью  товарищей,  продиктованной  инстинктом,
подсказывавшим им, что в соседней комнате  находится  Броканта,  Бабилас
снова обратил свой взгляд на улицу.
   Собачка, чувствуя на себе его пламенный взор, робко опустила глазки и
прошла мимо, не поворачивая головы.
   - Порядочная и красивая! - воскликнул на своем  языке  воодушевленный
пудель.
   "Порядочна и красива!" -  восклицает  Гамлет  при  виде  Офелии.  Это
доказывает, что при схожих обстоятельствах человек и животное,  принц  и
пудель способны испытать одинаковые чувства.
   Пудель  свесился  из  окна  так,  что  его  товарищам  на   мгновение
показалось: не рассчитав своих сил в любовном порыве, Бабилас по законам
равновесия вывалится из окна и разобьется о мостовую.
   Ничуть не бывало: Бабилас проводил взглядом прелестную особу до  угла
улицы Вьей-Эстрапад, где она  исчезла,  словно  тень,  не  сообщив  ему,
вернется ли когда-нибудь.
   - До чего  хороша!  -  пролаял  Бабилас  в  предвкушении  несказанных
наслаждений зарождающейся страсти, расцветавшей в его сердце любви.
   С этой минуты Бабилас перестал жаловаться на мучительное одиночество,
на которое обрекли его оскорбленные собратья, и порадовался в душе тому,
что благодаря бойкоту товарищей сможет часами мечтать без помех.
   Вернувшись в свою бочку, он, словно Диоген,  презрел  целый  свет;  и
если мы (а как романисту нам положено понимать  все  языки,  даже  языки
зверей) не передадим  его  собственные  слова,  то  только  потому,  что
боимся: читатели неверно  истолкуют  наши  намерения  и  в  недовольстве
Бабиласа увидят горькую сатиру против общества.
   Мы не станем более анализировать чувства, переполнявшие сердце нашего
героя с той минуты,  как  он  получил  электрический  удар,  и  до  того
времени, как уснул; скажем только несколько слов о том, как прошла ночь.
   Для Бабиласа она  была  исполнена  неведомых  мучений  и  неслыханных
наслаждений;  все  бесенята,  что  ткут  пестрое   полотно   сновидений,
танцевали свой сумасшедший танец вокруг изголовья несчастного пуделя. Он
видел, как, словно  в  стеклышках  его  волшебного  фонаря,  который  он
показывал в детстве  в  обществе  слепого,  проходят  тени  всех  собак,
любивших когда-то, всех  четвероногих  Елен  и  Стратоник,  пробуждавших
безумные страсти. Он так крутился во сне на своем волосяном матрасе -  у
других собак были лишь соломенные подстилки, -  что  Броканта,  внезапно
проснувшись, решила: у него началась гидрофобия  или  эпилепсия,  и,  не
вставая с постели, обратилась к нему с ласковыми словами утешения.
   К счастью, в четыре часа стало светать. Если бы на дворе  еще  стояли
долгие и темные зимние ночи, Бабилас не дотянул бы до рассвета и сдох от
истощения.

XI

Любовь Бабиласа и Карамельки

   С первыми солнечными лучами Бабилас  выпрыгнул  из  своей  бочки.  Мы
должны признать, что обыкновенно он  уделял  своему  туалету  совсем  не
много времени. В то утро он и вовсе о нем забыл и стремглав  бросился  к
окну.
   С рассветом к нему вернулась и надежда. Раз она прошла вчера,  почему
бы ей не пройти и сегодня?
   Окно было прикрыто, и не без оснований: шел проливной дождь!
   - Надеюсь, окно не станут открывать, - сказала  борзая,  задрожав  от
одной этой мысли, - в такую погоду хороший  пес  человека  на  улицу  не
выгонит!
   Мы, люди, говорим: "пес"; собаки говорят: "человек". И  мне  кажется,
правы собаки, потому что в ненастные дни я вижу на улицах больше  людей,
чем собак.
   - Это было бы слишком! - заметил бульдог, отвечая борзой.
   - Хм! - с сомнением промолвили спаниель и испанская ищейка. - Нас это
ничуть не удивило бы.
   Они-то чувствовали себя свободнее других: у них была густая шерсть.
   -  Если  Бабилас  потребует  нынче  утром  открыть  окно,  -   сказал
ньюфаундленд, - я повешусь!
   - Ничего странного, если его откроют, -  возразил  мопс,  настроенный
весьма скептически
   - Тысяча чертей! - проворчали в один голос ньюфаундленд и бульдог.  -
Пусть только попробуют, и мы еще посмотрим!
   Белый пудель, допускавшийся  иногда  сыграть  с  Бабиласом  партию  в
домино и как честный игрок принимавший порой его сторону в память об  их
сражениях, воззвал к милосердию своих товарищей и на сей раз.
   - Я слышал, как он стонал всю ночь, - взволнованно проговорил  он.  -
Может, заболел... Не будем беспощадны к собрату:
   мы же собаки, а не люди.
   Его речь произвела на собравшихся приятное впечатление, и было решено
повременить, тем более что по здравом размышлении они не могли  помешать
Бабиласу.
   Вошла Броканта. Она увидела, что у ее любимца губы и уши  обвисли,  а
вокруг глаз залегли тени.
   - Что это с тобой, собачка? - спросила она елейным голосом,  целуя  и
прижимая пуделя к груди.
   Бабилас заскулил, вырвался из объятий колдуньи и подскочил к окну.
   - А-а, свежий воздух!.. -  догадалась  Броканта.  -  Какой  приличный
песик! Он не может обойтись без свежего воздуха!
   Броканта была не только колдуньей, но и очень наблюдательной  особой.
Она заметила, что бедняки живут в такой атмосфере, в  какой  аристократы
задыхаются. И в этом счастье бедняков: если бы они  не  могли  жить  где
живут, они бы вымерли; правда, они иногда и умирают,  но  доктор  всегда
подбирает название для унесшего их недуга, и благодаря этому  греческому
или латинскому слову никто не терзается угрызениями совести, даже  Совет
по здравоохранению.
   Броканта, счастливая тем, что  видит  своего  "приличного"  песика  в
полном порядке, хотя она  никогда  не  занималась  его  воспитанием,  не
заставила себя ждать и немедленно распахнула окно.
   Это  вызвало  всеобщее  недовольство  среди  присутствующих,  которое
вскоре переросло бы  в  ропот,  если  бы  Броканта  не  сняла  с  гвоздя
исправительную плетку и не потрясла ею над головой.
   При виде бича собаки угомонились словно по волшебству.
   Бабилас вскочил передними лапами на  подоконник  и  посмотрел  справа
налево; но только у людей хватало смелости идти по Ульмской улице (столь
же мало мощенной в описываемое время, как и весь Париж в  эпоху  Филиппа
Августа), особенно в проливной дождь.
   - Увы! - простонал наш влюбленный. - Увы, увы!
   Однако от его стона дождь не унялся и не было видно ни единой собаки.
   Наступило время завтрака - Бабилас не отходил от  окна,  потом  время
обеда - Бабилас по-прежнему смотрел  на  улицу,  затем  и  ужина  -  все
напрасно.
   Остальные  собаки  потирали  от  удовольствия  лапы:  доля   Бабиласа
досталась, естественно, им.
   Как видно, дело заходило слишком далеко. Бабилас отказался  от  пищи:
тщетно Броканта называла его  самыми  нежными  именами,  предлагала  ему
молоко, сахар, золотистые бублики - он до самой ночи оставался в одной и
той же утомительной позе, какую принял с самого рассвета.
   Ночь давно наступила; десять часов отзвонило во всех церквях, которые
были слишком хорошо воспитаны  и,  разумеется,  звонили  не  все  сразу,
уступая место более древним. Пора было уходить! Бабилас вернулся в  свою
бочку, охваченный пронзительной грустью.
   Вторую ночь он провел еще в большем волнении, чем первую:  кошмар  не
отпускал бедного Бабиласа ни на минуту.
   Если он забывался на несколько  мгновений,  то  скоро  вздрагивал,  и
становилось понятно, что ему было бы лучше вовсе не засыпать.
   Броканта просидела всю ночь у его изголовья, будто  заботливая  мать,
нашептывая ласковые  слова,  известные  лишь  матерям,  утешающим  своих
детей. Только  на  рассвете,  совершенно  лишившись  покоя,  она  решила
разложить на него карты.
   - Он влюблен! - вскричала она, раскладывая  карты  в  третий  раз.  -
Бабилас влюблен!
   На сей раз, как сказал Беранже, карты не соврали.
   Бабилас оставил свою бочку с еще более искаженной мордой после второй
бессонной ночи.
   Броканта  окунула  в  молоко  печенье,  Бабилас  нехотя  его  съел  и
приказал, как и накануне, отворить окно.
   Хотя в праздник святого Медара шел дождь, что обещало сорок дождливых
дней,  однако  этот  день  как  нарочно  выдался  солнечным,  и  Бабилас
повеселел.
   Должно быть, в этот день ему действительно везло: в тот же час, что и
двумя днями раньше, он  увидел  рыжую  собачку  из  своих  снов!  Те  же
аристократические лапки, та же красивая походка, гордая и вместе  с  тем
ррбкая.
   У Бабиласа заколотилось сердце, он взвизгнул от радости.
   На этот звук собачка повернула голову, но не из кокетства, а  потому,
что, как бы ни была она невинна, у нее было нежное сердце, и в его визге
прозвучали для нее и любовь, и тоска.
   Она вновь увидела Бабиласа,  которого  еще  в  первый  раз  приметила
украдкой.
   Что до Бабиласа, он видел ее только в профиль, теперь же,  рассмотрев
в упор, задрожал всем телом. Бабилас был очень нервным, после  того  как
перенес в молодости серьезную болезнь.
   Как мы сказали, он задрожал всем телом и заскулил нежно и  жалобно  -
так бывает с людьми, наделенными подобным темпераментом, когда  волнение
превосходит их силы.
   Видя его смущение, которое  собачка,  возможно,  разделяла,  она  под
влиянием жалости сделала несколько шагов по направлению к окну Бабиласа.
   Поддавшись непреодолимому влечению, Бабилас собирался  выпрыгнуть  из
окна, как вдруг послышался чей-то строгий голос:
   - Ко мне, Карамелька!
   Голос принадлежал, вероятно, хозяину. Поглядывая в сторону  Бабиласа,
Карамелька тем не менее поспешила на зов.
   Бабилас, как было сказано, приготовился к прыжку, но этот  голос  его
остановил. Он удержался  из  опасения  скомпрометировать  Карамельку,  а
может быть и из менее галантного побуждения - инстинкта  самосохранения?
Этого никто никогда не узнает.
   Бабилас присел на задних лапах и, постукивая передней по подоконнику,
прокричал:
   - Карамелька! Карамелька! Красивое имя!
   Он стал повторять на все лады:
   - Карамелька! Карамелька! Карамелька!
   Возможно, нашим читателям кличка покажется не такой уж красивой,  как
утверждал Бабилас; но оно подходило к  шубке  той,  что  его  носила,  и
Бабилас, оценивший по достоинству окрас любимой, должен был  полюбить  и
ее имя.
   Карамелька,  которую  строго  окликнул  хозяин,  подошла  к  нему   с
опущенной головой, бросив, как мы сказали, нежный взгляд Бабиласу.
   Тот провел две ночи в столь отчаянном  ожидании,  что  теперь  взгляд
Карамельки показался ему райским лучом.
   Он проводил взглядом Карамельку, скрывшуюся, как и накануне, за углом
улицы Вьей-Эстрапад, и отошел от окна, всячески  выражая  свою  радость:
стал прыгать на стулья, подниматься на задние лапы,  вертеться  волчком,
пытаясь  поймать   собственный   хвост,   надоедать   своим   товарищам,
притворяться мертвым - словом, показывать все, на что он  был  способен,
выражая всеми возможными способами несказанную радость.
   Собратья решили, что он взбесился, и, будучи в конечном счете добрыми
животными, забыли обиду и стали искренне его жалеть.
   Кое-кто уверяет, что любовь облагораживает. В этом  утверждении  есть
доля правды, и мы приведем еще одно доказательство этой истины.
   Мы сказали, что Бабилас был псом задиристым, голосистым,  даже  злым.
Вдруг он  преобразился  как  по  волшебству  -  в  моральном  отношении,
разумеется! - и стал ласковым и добродушным, словно  черный  барашек,  о
котором  говорит  Тамлет.  Он  вышел  к  товарищам,   принес   искренние
извинения, попросил у них прощения и повинился в своих ошибках, а  после
этого публичного покаяния стал их  умолять  вернуть  ему  дружбу  и  дал
честное слово соблюдать самые строгие правила и обязанности.
   Общество посовещалось.  Ньюфаундленд  и  бульдог  поначалу  никак  не
хотели отказываться от мысли его придушить, поддаваясь первому  движению
души, которое, в отличие от людей, у собак недоброе:  они  не  верили  в
искренность его преображения.
   Но белый пудель снова встал на  его  защиту  и  так  горячо  за  него
заступался, что перетянул на свою сторону почти все общество.
   Перешли к голосованию. Большинство присутствовавших собак высказались
за полную амнистию Бабиласа.
   Белый пудель подошел к нему, протянул лапу, и самые  уважаемые  члены
собрания, следуя его примеру, выразили Бабиласу свое доверие  и  обещали
дружбу.
   С этой минуты Бабилас  требовал  открыть  окно  только  с  разрешения
товарищей, а так как с каждым днем становилось все теплее,  они  любезно
давали ему свое согласие -  даже  борзая,  которая  продолжала  дрожать,
уверяла, что это уже вошло у нее в привычку.

XII

Господин, желающий знать, попадет ли он в рай

   Так прошел целый месяц.
   Почти каждый день в одно и то же  время  Карамелька  проходила  мимо,
посылая ласковый взгляд счастливому Бабиласу, а тот,  целиком  отдавшись
платонической любви, довольствовался этими взглядами:  его  сдержанность
объяснялась тем, какое неизгладимое впечатление произвел  на  его  легко
раздражаемую  нервную  систему  резкий  голос,  принадлежавший   хозяину
Карамельки. Не исключено, что Карамелька дала понять Бабиласу: рано  или
поздно она найдет возможность и вырвется из рук хозяина, чтобы  ответить
на его любовь еще более откровенным способом,  а  потому  Бабилас  и  не
терял терпения.
   И вот около двух недель спустя после той ночи, когда Жан Бычье Сердце
собирался сначала  задушить,  потом  убить,  а  затем  утопить  г-на  де
Вальженеза, в тот час, когда обыкновенно проходила Карамелька,  господин
в длинном рединготе, хотя, судя по погоде, такая  мера  предосторожности
была излишней, решительно вошел к колдунье с Ульмской улицы. На  носу  у
него сидели очки, а в руке он держал трость с золоченым набалдашником.
   Хозяйка заведения сидела на привычном месте в ожидании клиентов.
   - Это вы Броканта? - спросил незнакомец в упор.
   - Да, сударь, - отвечала та, не в  силах,  как  и  Бабилас,  сдержать
дрожь, стоило кому-нибудь заговорить чересчур громко или грубо.
   - Вы колдунья?
   - Я гадаю на картах.
   - Мне казалось, что это одно и то же.
   - Почти, однако не стоит смешивать.
   - Хорошо, я не  буду  смешивать;  я  хочу,  чтобы  вы  мне  погадали,
милейшая.
   - Господину разложить малый или большой пасьянс?
   - Большой, черт побери, большой! - отвечал господин,  забивая  в  нос
большую понюшку табаку.  -  То,  что  я  желаю  узнать,  имеет  огромное
значение, и чем больше будет пасьянс, тем лучше.
   - Может быть, господину угодно знать, удачным ли будет его брак?
   - Нет, любезная, нет. Брак - это зло само по себе и удачным  быть  не
может.
   - Господин желает знать, получит ли он н