Джон-1 с трудом  мог  бы  сделать  это
даже при помощи молота.
   Однако тренировки  приносили  пользу  не  только  Джону-2.  Когда  вторая
индивидуальность  утвердилась  достаточно  прочно,  время  тренировок   было
разделено в соотношении 50:50. Джон-1  изучал  все,  что  должен  был  знать
космонавт, но лишь до той поры, пока он не  входил  в  командную  рубку.  Он
обслуживал корабль -  осмотр,  ремонт,  загрузка,  функционирование  систем,
общение с пассажирами. Джон-1 был пилотом, и все обязаны были верить в него.
Они не должны были догадаться, что стоит ему переступить порог рубки, как он
проваливается в темноту.
   Много раз он пытался уловить этот момент, но тщетно. Сама командная рубка
теперь  являлась  тем  кодовым  словом,  которое   мгновенно   приводило   к
трансформации личности. Как только Джон делал шаг за порог рубки или хотя бы
бросал взгляд внутрь, тут же появлялся второй. Джон-2 сразу же занимал  свое
место и немедленно приступал к делу.
   День окончания подготовки оказался самым важным и в  то  же  время  самым
волнующим и тревожным в его жизни. Здесь не существовало выпускных  классов.
Как только пилот завершал обучение, он покидал Школу. Адмирал в  присутствии
персонала Школы лично вручал  пилоту  платиновые  крылья  -  древний  символ
человека в полете. Забыть этот момент было невозможно.
   Он едва успел попрощаться с домашними, потому что корабль уже был готов к
старту - еще одна традиция. Новый пилот совершал свой первый  полет  в  день
выпуска. Всего лишь короткий прыжок к Луне на корабле с грузом - но  все  же
это был полет. Джон вскарабкался по трапу  к  входному  люку,  повернулся  и
помахал близким, едва различимым отсюда. И вошел в командную рубку.
   Затем он вышел из люка на поверхность Луны.
   У него исчезло ощущение времени. Только что  он  находился  на  Земле,  а
следующий вдох сделал уже на  Луне.  Правда,  сейчас  он  был  в  скафандре,
мускулы ныли, и печаль терзала его.  Это  был  самый  грустный  опыт  в  его
жизни...

***

   В саду на Земле, глядя  на  молодую  Луну,  Джон  вспомнил  о  прошлом  и
почувствовал, как оно сухим жаром свело ему рот. В доме  кто-то  смеялся,  и
пилот явственно слышал перезвон бокалов. Тогда он собрал волю, заставив себя
вспомнить, где находится.
   Это их фамильный дом, и это вечер в его честь. Все было еще хуже, чем  он
себе представлял. Одно дело всю жизнь врать самому себе и совершенно  другое
быть фальшивым героем в своем собственном доме.
   Расправив плечи и сбив щелчком невидимую пылинку с пиджака,  он  вошел  в
дом.

***

   На следующее утро он уже прибыл на  базу,  где  его  ждали  изнурительные
48-часовые испытания, предшествовавшие каждому полету.  Все  его  физические
способности были доведены до предела, прежде чем доктор  дал  разрешение  на
полет. Путешествие обещало быть самым длинным и самым важным  из  всех,  что
совершал Джон.
   - Долгая дорога, - сказал дежурный офицер, готовя  звездные  карты.  -  К
Юпитеру или, точнее, к восьмому спутнику. Придется догонять его. На нем, как
вы  знаете,  теперь  база  и  обсерватория,  и  надо  снять   новую   группу
наблюдателей.  Астрофизики  измеряли   гравитационное   поле   Юпитера.   Их
двенадцать человек вместе с оборудованием. Немалый груз. Ваша главная забота
- пояс астероидов. Вы  не  должны  удаляться  слишком  далеко  от  плоскости
эклиптики, иначе можете попасть в метеоритный поток. Желаю удачи!
   Джон пожал руки пассажирам, когда  они  поднялись  на  борт,  и  проверил
техников, запечатывавших камеры анабиоза. Затем, завершив обход,  направился
к командной рубке. Прежде чем открыть дверь, он на мгновение  помедлил.  Это
было последнее  его  действие,  прежде  чем  на  свет  появится  Джон-2.  Он
замешкался лишь на секунду, затем рванул  дверь  на  себя,  успев  подумать:
следующая остановка - Юпитер.

***

   Но это был не Юпитер. Это был ад.
   Он не мог ни видеть, ни слышать. Тысячи ощущений обрушились  на  него,  и
все они несли боль. Она была  больше,  острее  и  страшнее  всего,  что  ему
приходилось испытывать до  этого.  Но  она  заставила  его  сделать  попытку
открыть глаза.
   Прямо перед ним оказался иллюминатор, а за  ним  -  звезды.  Джон  был  в
космосе, в командной рубке. На мгновение  он  почти  забыл  о  боли,  увидев
расстилавшиеся перед ним звездные просторы. Затем боль снова вернулась, и он
попытался понять, что произошло и  как  ему  необходимо  действовать,  чтобы
прекратить эту невыносимую пытку. В  рубке  было  темно,  освещалась  только
гигантская  панель   управления.   Она   мигала   разноцветными   огоньками,
подрагивала стрелками  датчиков,  но  он  не  имел  представления,  что  они
означают.
   Боль достигла таких размеров, что он застонал и потерял сознание.
   На эти несколько  минут  Джон-1  вернулся  в  свое  тело,  откуда  Джон-2
испарился в легкой панике. Он потерял контроль  над  собой  и  провалился  в
черноту. И не  мог  допустить,  чтобы  это  случилось  снова.  Тренированная
нервная система нейтрализовала часть болевых ощущений, но их оставалось  еще
достаточно, чтобы сознание мутилось от боли.  Метеорит  -  да,  это,  должно
быть, метеорит.
   На передней переборке образовалась дыра размером с кулак, сквозь  которую
со свистом вырывался воздух. Пробив дыру, метеорит ударился в  переборку  за
ним.  Когда  он  испарился  при  ударе,  здесь,   должно   быть,   произошла
ослепительная  вспышка  и  взрыв,  наделавший  немало  бед,  -  повсюду  был
разбрызган расплавленный металл и покорежено основание кресла пилота.
   Джон-2 с трудом дышал. так  как  компрессоры,  надсадно  гудя,  не  могли
справиться с изменившимся давлением, резким падением температуры  и  утечкой
воздуха:
   В шкафчике в десяти футах от него хранился скафандр. Но  Джон  был  не  в
состоянии отстегнуть привязные ремни, державшие его в кресле.
   Электрический разъем вышел из строя, а  механический  был  покорежен.  Он
рванул пряжку, но тщетно.
   Дышать становилось все труднее. Снова нахлынула паника, побороть  которую
он не сумел.
   Джон-2 сделал судорожный глоток и закрыл глаза.
   Открыл их Джон-1.
   Захлестнувшая его боль казалась невыносимой. В бегстве от нее он рухнул в
темноту.
   И снова пилот открыл помутневшие глаза. Первое  мгновение  он  ничего  не
видел, но потом ему удалось сфокусировать взгляд.  Он  смотрел  прямо  перед
собой, и в глазах его не было и следа здравого смысла.
   Ибо  Джон-3  был  ближе  к  своему  животному  естеству,  нежели  человек
разумный, когда-либо ступавший по Земле. Выжить - вот и все, что он хотел.
   Выжить и спасти корабль. Он смутно помнил  о  Джоне-1  и  Джоне-2,  но  в
случае необходимости мог прибегнуть к их памяти. Сам он не  вспоминал  и  не
мыслил ни о чем, кроме боли. Рожденный в боли и существующий  в  боли:  всем
его миром правила одна сплошная боль.
   Джон-3 был глубоко имплантирован в сознание Джона-1.  Когда  даже  второе
"я" не  может  спасти  корабль,  когда  все  усилия  оказываются  тщетны,  в
последнем рывке на помощь должен прийти Джон-3.
   Он был предназначен не для решения тонких и сложных  проблем.  Увидеть  -
сделать.  Память  Джона-1  подсказала  ему:  "Добраться  до  скафандра!"  Он
попытался встать и понял, что не может этого сделать. Двумя руками он рванул
ремни, но они не поддались. Дело в застежке; он должен открыть ее!
   Из всех инструментов у него оставались только руки. Он  засунул  палец  в
пряжку  и  рванул  ее.  Палец  согнулся,  хрустнул  и  сломался.  Джон-3  не
почувствовал боли. Он вообще ничего не почувствовал. Он пустил в дело второй
палец и снова потянул. Второй палец  почти  справился  с  задачей,  но  Джон
ободрал его до кости. Он ухватился за пряжку третьим пальцем. Пряжка наконец
сломалась, когда он зацепил ее большим пальцем. Изуродованная и переломанная
кисть безвольно повисла. Он с усилием выдрался из кресла.
   Бедро правой ноги сломалось в тот момент, когда лопнул нижний ремень.
   Подтягиваясь на правой руке и  отталкиваясь  левой  ногой,  он  пополз  к
скафандру.
   Дышать становилось все труднее. Он непрестанно моргал, стряхивая  ледяные
кристаллы, налипавшие  на  ресницы.  Его  сердце  билось  вчетверо  быстрее,
доставляя кислород борющемуся телу.
   Джона-3 не беспокоило то, что с ним происходит. Его мир всегда был только
таким. Единственное, что он мог сделать, чтобы  снова  впасть  в  счастливое
забытье, это завершить начатое. Только так. Он никогда не знал и его никогда
не учили тому, что смерть - тоже путь к спасению.
   Он старательно освободил скафандр от зажимов  и  влез  в  него.  Повернул
тумблер  подачи  кислорода  и  застегнул  последнюю  молнию.  И  со  вздохом
облегчения закрыл глаза.
   Джон-2 открыл глаза и почувствовал боль. Но теперь ее можно было терпеть,
ибо ситуация изменилась. Аварийная заплата  прекратила  утечку  воздуха,  и,
пока компрессоры повышали давление, пилот изучал контрольную панель. Корабль
должен был переходить на  вспомогательную  орбиту.  Джону  надо  было  брать
управление в свои руки. Это все, что от него требовалось.
   Когда давление достигло семи фунтов, он расстегнул скафандр и оказал себе
первую помощь. Он был удивлен,  увидев,  в  каком  состоянии  находится  его
правая рука. Он не помнил, как это произошло. Поспешив закончить  перевязку,
он вернулся к ремонту.
   Джон так никогда и не узнал о существовании  Джона-3,  этого  безвестного
спасителя, способного на  смертельный  рывок  и  теперь  покойно  спящего  в
глубинах его существа. Джон-1 был уверен, что вытащил их из  этой  передряги
Джон-2. Джон-2 даже не задумывался над  такими  вещами.  Его  дело  -  вести
корабль.
   Джон медленно восстанавливал  силы  в  госпитале  на  Юпитере-8.  Он  был
потрясен, увидев, как изуродовано его тело, но опасность, по мнению  врачей,
миновала. Боль еще долго мучила его, но он не обращал на нее  внимания.  Это
была недорогая цена за все, что ему досталось.
   Он больше не был лжецом. Он был пилотом - пусть даже на несколько секунд.
   Он видел звезды.



   Гарри ГАРРИСОН
   КАПИТАН ГОНАРИО ХАРППЛЕЙЕР



   ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru


   Сцепив за спиной руки и стиснув зубы в бессильной ярости, капитан Гонарио
Харпплейер взад и вперед расхаживал на крошечном юте корабля  Ее  Величества
"Чрезмерный". Впереди медленно двигалась по  направлению  к  гавани  изрядно
потрепанная  французская  флотилия;  на  ветру  громко  хлопали  разорванные
паруса, а за бортом по воде волочился  рангоут;  разбитые  в  щепки  корпуса
зияли пробоинами  после  его  залпов,  с  грохотом  разносивших  их  хрупкие
деревянные борта.
   - Будьте добры, пошлите двух матросов на бак, мистер Шраб, - сказал он, -
и прикажите им облить водой грот. Мокрые паруса добавят к ходу одну  восьмую
узла, и мы еще сможем догнать этих трусливых лягушатников.
   - Н-но, сэр, - запинаясь и пасуя перед одной мыслью о несогласии со своим
любимым капитаном, произнес его первый помощник, флегматичный Шраб.  -  Если
мы снимем с помп еще нескольких матросов,  мы  потонем.  Нас  продырявили  в
тринадцати местах ниже ватерлинии, и...
   - Будь проклято ваше зрение, сэр! Я отдал вам приказ, а не просьбу, чтобы
вы тут затеяли дебаты. Выполняйте, что вам приказано.
   - Есть, сэр! -  смиренно  пробормотал  Шраб,  костяшками  пальцев  быстро
смахнув слезу из печального, как у спаниеля, глаза.
   На паруса плеснули водой, и "Чрезмерный" сразу осел. Харпплейер сцепил за
спиной руки. Он ненавидел сейчас себя за  то,  что  не  сумел  сдержаться  и
нагрубил верному Шрабу. Но точно так же, как он вынужден был носить  широкий
кушак, чтобы хоть немного подтянуть выступающий  живот,  и  бандаж  -  из-за
грыжи, он был вынужден постоянно поддерживать образ капитана,  радеющего  за
строгую дисциплину на корабле, перед своей командой  -  отбросами  общества,
собранными в тысяче мест на побережье. Он был  обязан  выглядеть  подтянуто,
будучи капитаном этого судна - самого малого из кораблей блокадной  флотилии
с пост-капитаном  на борту и в то же время играющего  не  последнюю  роль  во
флотилии, которая удушающей  петлей  обвилась  вокруг  Европы,  заперев  все
выходы сумасшедшему тирану. Наполеон  даже  в  мечтах  не  мог  помыслить  о
завоевании  Англии,  пока  на  его  пути  стоят  эти  крошечные   деревянные
суденышки.
   - Молитесь за нас, капитан, чтобы мы поскорее пришвартовались на небесах,
потому  как  мы  тонем!  -  донесся  до  него  возглас  из  толпы  матросов,
трудившихся у помпы.
   - Узнайте имя этого крикуна, мистер  Доглег,  -  обратился  Харпплейер  к
гардемарину, мальчику семи-восьми лет, которому столь юный возраст не мешал,
однако, нести сейчас вахту. - Лишить его рома на целую неделю!
   - Есть, сэр! - пискнул Доглег, лишь недавно научившийся говорить.
   Корабль  тонул,  и  этот  печальный  факт  можно   было   считать   делом
свершившимся. Из трюма на палубу  полезли  крысы.  Не  обращая  внимания  на
сыплющих проклятиями моряков, крысы ловко увертывались от тяжелых ботинок  и
бросались  в  море.  Впереди  французская  флотилия  добралась  наконец   до
безопасного места - под защиту береговых батарей мыса Пьетфе. Зияющие  жерла
орудий нацелились на "Чрезмерного", готовые плевать  огнем  и  смертью,  как
только хрупкое суденышко подойдет на расстояние выстрела.
   - Приготовьтесь убрать паруса, мистер Шраб, - приказал Харпплейер и затем
громко - так, чтобы слышала вся команда, - добавил:
   - Эти трусливые французишки сбежали и лишили нас миллиона фунтов призовых
денег.
   Матросы зарычали. Больше всего на свете они любили ром, а  после  него  -
фунты, шиллинги и пенсы, на которые они могли купить  этот  самый  ром.  Рев
внезапно  оборвался,  сменившись  сдавленными  воплями,  когда   грот-мачта,
подрубленная французским ядром, рухнула прямо на толпу людей,  работающих  у
помп.
   - Что ж, нужда в исполнении моего приказа  отпала,  мистер  Шраб.  Верные
холуи нашего друга Бонапартишки убрали паруса за нас, -  сказал  Харпплейер,
буквально принуждая себя выдавить одну из  тех  редких  острот,  от  которых
команда приходила в восторг. Но сам он ненавидел  себя  в  такие  минуты  за
вынужденную неискренность чувств, когда ему  приходилось  подобным  способом
добиваться расположения этих  невежественных  людей.  Ему,  впрочем,  ничего
иного не оставалось, ведь в его обязанности  входило  поддержание  на  судне
неукоснительного порядка. Кроме того, если бы он время от времени не  шутил,
матросы вскоре возненавидели бы такого жестокого, хладнокровного и рискового
капитана. Они его, разумеется, все равно ненавидели, но  при  этом  хотя  бы
смеялись.
   Они смеялись и сейчас, разрезая спутавшийся такелаж и  вытаскивая  из-под
него мертвые тела, которые затем  аккуратно  складывали  в  ряд  на  палубе.
Корабль осел еще глубже.
   - Отставить покойников, - приказал капитан, -  и  живо  к  помпам,  иначе
обедать мы будем на дне морском.
   Матросы  вновь  разразились  хриплым   смехом   и   поспешили   выполнять
приказание.
   Их было легко ублажить, и Харпплейер даже позавидовал их непритязательной
жизни. Несмотря на изнурительную работу, протухшую воду и плетку,  время  от
времени  гулявшую  по  их  спинам,  жизнь  матросов   казалась   ему   лучше
собственной, заполненной мучительным одиночеством на вершине, с  которой  он
командовал людьми. Ему приходилось взваливать бремя решений только на  себя,
что  для  такого  человека,  как  он,  -   болезненно   впечатлительного   и
истеричного, делало жизнь совершенно невыносимой. Это была даже не жизнь,  а
сущий ад. Офицеры на судне - все до единого ненавидевшие его - были  вопиюще
безграмотны в своем деле. Даже Шраб, его  верный  и  многострадальный  Шраб,
имел недостаток: один  только  факт,  что  его  I.Q.    не  превышал  60,
означал, учитывая его низкое происхождение, что  ему  никогда  не  подняться
выше контр-адмиральского чина.
   Предаваясь размышлениям о пестрых событиях дня,  Харпплейер  снова  начал
мерить шагами маленький ют,  что  стало  у  него  чуть  ли  не  маниакальной
привычкой. Люди, находившиеся в это время на юте, прижались к правому борту,
чтобы не мешать ему. Четыре шага в одном направлении, затем три с  половиной
- в обратном; его колено, поднимаясь для последующего  шага,  каждый  раз  с
глухим стуком натыкалось на пушку. Однако Харпплейер  не  замечал  этого:  в
мозгу заядлого картежника  бешено  крутились  мысли,  взвешивая  и  оценивая
планы; содержащие хоть каплю здравого  смысла  напрочь  отвергались  и  лишь
безумные и невыполнимые принимались к дальнейшему обдумыванию. Неудивительно
поэтому, что на флоте его прозвали Дятел Харпи и восхищались как  человеком,
всегда способным вырвать победу из пасти поражения - и всегда ценой огромных
человеческих потерь. Но война есть война. Вы  отдаете  приказы  -  и  гибнут
отличные парни, шайкам газетчиков на суше это только и  подавай.  Длинный  и
тяжелый день подошел к концу, однако Харпплейер все  еще  не  мог  позволить
себе расслабиться. Напряжение и сильнейшие душевные переживания не разжимали
своей поистине церберской хватки с самого  рассвета,  когда  впередсмотрящий
объявил, что видит паруса на горизонте. Их было  всего  десять,  французских
линейных кораблей, и не успел  утренний  туман  рассеяться,  жаждущий  мести
"Чрезмерный" уже находился среди них, как  волк  в  стаде  овец.  Грохочущие
бортовые залпы точно наведенных английских орудий следовали один за  другим,
выпуская по десять ядер в ответ на каждый жалкий хлопок французской пушки. У
их лафетов стоял трусливый сброд восьмой и девятой статей призыва 1812  года
- седобородые патриархи и младенцы в  пеленках,  желавшие  одного:  поскорее
оказаться на своих семейных виноградниках, а не сражаться за Тирана, лицом к
лицу встречая ярость сеющей смерть пушки их неприятеля с острова - крошечной
страны, брошенной в одиночку биться против мощи целого континента. Вражеские
корабли преследовались упорно и неумолимо, лишь близость французской  гавани
предотвратила разгром всей неприятельской  эскадры.  Как  бы  там  ни  было,
четыре ее корабля покоились среди морских угрей на дне океана, а  оставшиеся
шесть нуждались в основательном ремонте,  прежде  чем  они  смогут  покинуть
гавань  и  осмелиться  еще  раз  пренебречь  карательной   мощью   кораблей,
опоясавших их берега.
   Харпплейер знал, что следует делать.
   - Будьте любезны,  мистер  Шраб,  прикажите  развернуть  рукав.  Полагаю,
сейчас самое время для купания.
   Измученные работой матросы приветствовали его предложение. Даже  в  самый
разгар  зимы  или  в   невероятно   холодных   северных   водах   Харпплейер
неукоснительно настаивал на привычном для матросов  купании.  Рукава  быстро
подсоединили к работающим помпам, и вскоре на палубу обрушились целые потоки
ледяной воды.
   - В воду! - закричал  Харпплейер  и  отступил  назад,  оберегая  себя  от
случайной капли и почесывая длинным указательным пальцем немытую с  прошлого
лета кожу. Капитан с улыбкой смотрел, как дурачатся Шраб и  другие  офицеры,
прыгая нагишом под струями воды, и подал знак остановить помпы,  лишь  когда
белая кожа у каждого приобрела прелестный небесно-голубой оттенок.
   С северного горизонта  послышалось  громыхание,  напоминающее  отдаленный
гром, но резче и громче. Харпплейер  обернулся  и  на  фоне  темных  облаков
увидел на мгновение огненный прочерк; тот исчез с неба, оставив глазам  лишь
воспоминание. Капитан тряхнул  головой,  проясняя  мозги,  и  несколько  раз
моргнул. Он готов был поклясться, что огненная  полоска  не  поднималась,  а
вопреки всем правилам опускалась, но такого просто не  могло  быть.  Слишком
часто он засиживается до глубокой ночи, играя с офицерами в бостон; стоит ли
удивляться, что зрение стало сдавать.
   - Что это было, капитан? - спросил лейтенант Шраб. Зубы его при этом  так
стучали, что слов почти не было слышно.
   - С