Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Фантастика. Фэнтези
   Научная фантастика
      Абрамов Александр. Всадники ниоткуда 1-3 -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  -
ество в обороне. "Что говорил в таких случаях Кирш? - попытался я вспомнить советы своего учителя фехтования. - "Не дай себя обмануть; он отступит, и твоя шпага пронзит воздух. Не атакуй преждевременно". Я сделал вид, что ухожу в защиту. Он прыгнул по-кошачьи мягко и нанес удар уже слева. И я опять отбил его. - Умно, - заметил Бонвиль, - есть чутье. Ваше счастье, что я атакую левой. С правой бы вам конец. Его клинок, как тоненький усик, пошел на меня, колеблясь, качаясь, будто ища чего-то. А искал он просвета, крохотной дверцы в моей защите. Наши клинки словно вели молчаливый разговор. Мой: "Не достанешь, я длиннее. Только отклонись, береги плечо". Его: "Не уйдешь. Чуешь, как сокращается дистанция? Сейчас я поймаю твою руку". Мой: "Не успеешь. Я уже повис над тобой. Все-таки я длиннее". Но Бонвиль преодолел длину моей шпаги, он отвел ее и молниеносно нанес удар. Однако клинок его проткнул только пиджак, скользнув по телу. Бонвиль поморщился. - Скинем камзолы, - и сделал шаг назад. Я остался на месте. Без пиджака, в одной рубашке, я почувствовал себя свободнее. И пожалуй, беззащитнее. На спортивных соревнованиях мы обычно надевали специальные курточки, прошитые тонкой металлической нитью. Укол шпаги, прикосновение металла к металлу фиксировалось специальным электроаппаратом. Сейчас укол был уколом. Он вонзался в живую ткань, рвал кровеносные сосуды, мог тяжело ранить, убить. Но если исключить умение и мастерство фехтовальщика, мы были в одинаковом положении. Наши клинки одинаково поражали, наши рубашки одинаково открывали тело для поражения. Но как отличалась моя кургузая расписуха от его белой шелковой рубахи, точь-в-точь такой же, в какой Пол Скофилд играл Гамлета. Шпаги опять скрестились. Я вспомнил еще один совет Кирша: не атаковать преждевременно, пока противник хоть на мгновение не утратит чувства пространства. "Ждите, когда он откроется", - говорил Кирш. Но Бонвиль не открывался. Его шпага кружила у моей груди, как оса. Вот-вот ужалит. Но я отступал и отбивался. Удар. Отбил. Еще удар. Отбил. Какая удача для меня, что он фехтовал левой: я успевал поймать его движения. Бонвиль словно прочел мои мысли. - Левой мне только сапоги тачать, - сказал он. - А хотите посмотреть правую? Он снял руку с перевязи и мгновенно перехватил клинок. Тот сверкнул, отвел мою шпагу и кольнул в грудь. - Вот как это делается, - похвастался он, но не успел продолжить. Кто-то невидимый знакомо напомнил: - Левая, Бонвиль, левая! Уберите правую. Бонвиль послушно перехватил шпагу. Кровавое пятно у меня на груди расползалось. - Перевяжите его, - сказал Бонвиль. С меня стащили рубаху и перевязали ею плечо. Рана была неглубокая, но сильно кровоточила. Я согнул и разогнул правую руку: больно не было. Я еще мог оттягивать время. - Где учились? - спросил Бонвиль. - В Италии? - Почему? - У вас итальянская манера уходить в защиту. Но это вам не поможет. Я засмеялся и чуть не упустил его: он подстерег меня справа. Я еле успел присесть, шпага его только скользнула по плечу. Я отбил ее вверх и в свою очередь сделал выпад. - Молодец, - сказал он. - У вас кровь на руке. - Не страшно. Шпага его снова закружила у моей груди. Я отбивался и отходил, чувствуя, как леденеют пальцы, впившиеся в рукоятку. "Только бы не споткнуться, только бы не упасть", - повторила предостерегающая мысль. - Не затягивайте, Бонвиль, - сказал невидимый голос, - дублей не будет. - Ничего не будет, - ответил Бонвиль, отходя назад и предоставляя мне желанную передышку. - Я не достану его левой. - Так он достанет вас. Я перестрою сюжет. Но вы супермен, Бонвиль, - таким я вас задумал. Дерзайте. Бонвиль снова шагнул ко мне. - Значит, был разговор? - усмехнулся я. - Какой разговор? Передо мной снова был робот, все забывший, кроме своей сверхзадачи. А я вдруг почувствовал, что моя спина уперлась в стену. Отходить было некуда. "Конец", - безнадежно подумал я. Его шпага снова поймала мою, метнулась назад и вонзилась мне в горло. Боли я не почувствовал, только что-то заклокотало в гортани. Колени у меня подогнулись, я уперся шпагой в землю, но она выскользнула из рук. Последнее, что я услышал, был возглас, прозвучавший, казалось, с того света: - Готов. ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ЕСТЬ КОНТАКТ! 24. ПРОБУЖДЕНИЕ Все последующее я видел урывками, бессвязным чередованием расплывчатых белых картин. Белое пятно потолка надо мной, белые, не затемняющие комнаты шторы на окнах, белые простыни у лица. В этой белизне вдруг сверкали какие-то цилиндрические никелированные поверхности, извивались, как змеи, длинные трубки и склонялись надо мной чьи-то лица. - Он в сознании, - слышал я. - Я вижу. Наркоз. - Все готово, профессор. И все по-французски быстро-быстро, проникая в сознание или скользя мимо в хаосе непонятных, закодированных терминов. Потом все погасло - и свет, и мысль, и вновь ожило в белизне оформления. Опять склонялись надо мной незнакомые лица, блестело что-то полированное - ножницы или ложка, ручные часы или шприц. Иногда никель сменялся прозрачной желтизной резиновых перчаток или розовой стерильностью рук с коротко остриженными ногтями. Но все это длилось недолго и проваливалось в темноту, где не было ни пространства, ни времени - только черный вакуум сна. Потом картины становились все более отчетливыми, словно кто-то невидимый регулировал наводку на резкость. Худощавое строгое лицо профессора в белой шапочке сменялось еще более суровым лицом сестры в монашеской белой косынке; меня кормили бульонами и соками, пеленали горло и не позволяли говорить. Как-то я все-таки ухитрился спросить: - Где я? Жесткие пальцы сестры тотчас же легли мне на губы. - Молчите. Вы в клинике профессора Пелетье. Берегите горло. Нельзя. Однажды склонилось надо Мной знакомое до каждой кровинки лицо в дымчатых очках с золотыми дужками. - Ты?! - воскликнул я и не узнал своего голоса; не то хрип, не то птичий клекот. - Тсс... - Она тоже закрыла мне рот, но как осторожно, как невесомо было это прикосновение! - Все хорошо, любимый. Ты поправляешься, но тебе еще нельзя говорить. Молчи и жди. Я скоро опять приду. Очень скоро. Спи. И я спал, и просыпался, и ощущал все уменьшавшуюся связанность в горле, и вкус бульона, и укол шприца, и вновь проваливался в черную пустоту, пока наконец не проснулся совсем. Я мог говорить, кричать, петь - я знал это: даже повязка на горле была снята. - Как вас зовут? - спросил я свою обычную суровую гостью в косынке. - Сестра Тереза. - Вы монахиня? - Все мы монахини в этой клинике. Она не запрещала мне говорить: ура! И я спросил не без скрытой хитрости: - Значит, профессор - католик? - Профессор будет гореть в аду, - ответила она без улыбки, - но он знает, что самые умелые медицинские сестры - мы. Это наш обет. "Я тоже буду гореть в аду", - подумал я и переменил тему: - Давно я в клинике? - Вторую неделю после операции. - Безбожник делал? - усмехнулся я. Она вздохнула: - Все Божий промысел. - И розовые "облака"? - Энциклика его святейшества объявляет их созданьями рук человеческих. Творением наших братьев во Вселенной, созданных по образу и подобию Божьему. Я подумал, что его святейшество уступил меньшему злу, отдав предпочтение антропоцентристской гипотезе. Для христианского мира это было единственным выходом. А для науки? На какой гипотезе остановился конгресс? И почему я до сих пор ничего не знаю? - У вас больница или тюрьма? - рассвирепел я. - И почему меня медленно морят сном? - Не морят, а лечат. Сонная терапия. - А где газеты? Почему мне не дают газет? - Полное отключение от внешнего мира тоже входит в лечение. Закончится курс - все получите. - А когда закончится курс? - По выздоровлении. - А когда... - Спросите профессора. Я внутренне усмехнулся: не выдержала все-таки. И начал атаку с фланга: - Но мне гораздо лучше, правда? - Правда. - Тогда почему нет свиданий? Или меня все забыли. Нужно быть монахиней, чтобы выстоять перед таким больным. Сестра Тереза, только однажды сорвавшись с тона, выстояла. Даже некое подобие улыбки скользнуло по ее невозмутимым губам. - День свиданий сегодня. Прием начнется... - она посмотрела на ручные часы, блеск которых я столько раз видел во время своих пробуждений, - через десять минут. Я выдержал эти десять минут, покорный, как ягненок. Мне даже разрешили сидеть на постели и разговаривать, не глядя на секундомер: голосовые связки у меня совсем зажили. Но Ирина все же предупредила: - Говорить буду я, а ты спрашивай. Но мне даже спрашивать не хотелось, а только повторять пять букв в одной и той же интонации: милая, милая, милая... Занятно все-таки у нас получилось: никаких предварительных объяснений, вздохов, намеков и полунамеков. Всю подготовку провел мой противник Бонвиль - Монжюссо. Интересно, знала ли об этом Ирина? Оказывается, знала - от Зернова. А сама она пребывала в это время в каком-то оцепенении - сон не сон, а сплошной провал в памяти. Очнулась: утро, дремота, вставать не хочется. - А ты в это время кровью истекал у Зернова в номере. Хорошо, он добрался вовремя: ты еще дышал. - Откуда добрался? - Снизу. Из холла. Сам почти без сознания лежал - все тело избито. Чудеса! Словно возвращение из крестовых походов. - Пожалуй, попозже. Шестнадцатый век, по-моему. Шпаги без ножен, а клинок - как тростинка. Попробуй отбей - молния! - И ты отбивал? Тоже мне мушкетер! Уметь же надо. - Учили когда-то в институте: киношникам до всего дело. Вот и пригодилось. - Пригодилось на операционный стол. - Так я же в ловушку попал. Позади - стена, сбоку - ров. А у него маневр! - У кого? - У Монжюссо. Попробуй выстоять против олимпийского чемпиона. Помнишь парня с повязкой на лбу за табльдотом? Ирина не удивилась. - Он и сейчас в отеле. И по-прежнему вместе с Каррези. Кстати, я считала его почему-то киноактером. Кроме нас, эта пара - единственные постояльцы, не сбежавшие из отеля после той ночи. Ну и паника была! А портье даже повесился. - Какой? - вскрикнул я. - Тот самый. Лысый. - Этьен? - переспросил я. - Почему? - Никто не знает. Не оставил даже записки. Но, по-моему, Зернов что-то подозревает. - Блеск, - сказал я. - Собаке собачья смерть. - Ты тоже подозреваешь? - Не подозреваю, а знаю. - Что? - Долго рассказывать. Не сейчас. - Почему вы от меня скрываете? - Кое-что знать тебе еще рано. Узнаешь потом. Не сердись - так надо. Лучше скажи, что с Ланге? Где он? - Уехал. Должно быть, совсем из Парижа. С ним тоже история, - засмеялась она. - Мартин за что-то изувечил его так, "то узнать было нельзя. По крайней мере, в первые дни. Думали, будет дипломатический скандал, а вышел пшик. Западные немцы и пикнуть не посмели: Мартин американец и правая рука Томпсона. Здешним риббентропчикам не по зубам. Да и сам Ланге вдруг отказался от всяких претензий: с умалишенными, мол, не судятся. Репортеры бросились за объяснениями к Мартину. Тот угостил их виски и сообщил, что Ланге хотел отбить у него русскую девушку. Это - меня. В общем, смех, но за смехом тоже какая-то тайна. Сейчас Мартин уехал вместе с Томпсоном. Не выпучивай глаз: тоже долго рассказывать. Я тебе все газетные вырезки подобрала - прочтешь. Там и записка к тебе от Мартина - о драке ни слова. Но, по-моему, Зернов и тут что-то знает. Кстати, завтра его выступление на пленарном заседании - все газетчики ждут, как акулы за кормой корабля, а он все откладывает. Из-за тебя, между прочим. Хочет с тобой предварительно встретиться. Сейчас. Опять глаза выпучиваешь? Я же сказала: сейчас. Зернов появился с кинематографической быстротой и не один. Его сопровождали Каррези и Монжюссо. Более сильного эффекта он произвести не мог. Я разинул рот при виде Монжюссо и даже не ответил на их приветствие. - Узнал, - сказал по-английски Зернов своим спутникам. - А вы не верили. Тут я вскипел, благо по-английски кипеть было легче, чем на любом другом языке, кроме русского. - Я не помешался и не потерял памяти. Трудно не узнать шпагу, которая проткнула тебе горло. - А вы помните эту шпагу? - почему-то обрадованно спросил Каррези. - Еще бы. - А вашу? - Каррези даже привстал от возбуждения. - Миланская работа. Стальная змейка у гарды, вьющаяся вокруг рукояти. Помните? - Пусть он ее помнит, - злорадно сказал я, кивнув на Монжюссо. Но тот не обиделся, даже не смутился ничуточки. - Она висит у меня после шестидесятого года. Приз за Тулузу, - флегматично заметил он. - Я ее у тебя и запомнил. И клинок и змейку, - снова вмешался Каррези. Но Монжюссо его не слушал. - Сколько вы продержались? - спросил он, впервые оглядывая меня с интересом. - Минуту, две? - Больше, - сказал я. - Вы же работали левой. - Все равно. Левая у меня много слабее, не та легкость. Но на тренировках... - Он почему-то не закончил фразы и переменил тему: - Ваших я знаю: встречался на фехтовальной дорожке. Но вас не помню. Не включали в команду? - Бросил фехтованье, - сказал я: мне не хотелось "раскрываться". - Давно уже бросил. - Жаль, - протянул он и взглянул на Каррези. Я так и не понял, о чем он пожалел: об утраченном мной интересе к спортивной шпаге или о том, что поединок со мной отнял у него более двух драгоценных минут чемпиона. Каррези заметил мое недоумение и засмеялся: - Гастон не был на этом поединке. - Как это - не был? - не понял я. - А это? Я осторожно пощупал косой шов на горле. - Вините меня, - смущенно проговорил Каррези. - Я все это придумал у себя на диване. Гастон, которого синтезировали и которому дали в руки такую же синтезированную шпагу, - это плод моего воображения. Как это было сделано, я отказываюсь понимать. Но действительный, настоящий Гастон даже не коснулся вас. Не сердитесь. - Честно говоря, я даже не помню вас за табльдотом, - прибавил Монжюссо. - Ложная жизнь, - напомнил мне Зернов наш разговор на лестнице. - Я допускал моделирование предположений или воображаемых ситуаций, - пояснил он Каррези. - А я ничего не допускал, - нетерпеливо отмахнулся тот, - да и не подпускал к себе эту мировую сенсацию. Сначала просто не верил, как в "летающие блюдца", а потом посмотрел ваш фильм и ахнул: дошло! Целую неделю ни о чем другом говорить не мог, затем привык, как привыкаешь к чему-то необычному, но повторяющемуся и, в общем, далекому. Профессиональные интересы отвлекали и разум и сердце: даже в тот вечер накануне конгресса ни о чем не думал, кроме новой картины. Захотелось воскресить исторический фильм - не голливудскую патоку и не музейный экспонат, а нечто переоцененное глазами и мыслью нашего современника. И век выбрал, и героев, и, как у вас говорят, социально-исторический фон. А за табльдотом "звезду" нашел и уговорил. Одна ситуация ему не нравилась: поединок левой рукой. Ну а мне виднее, как это ни странно. Я его помню на фехтовальной дорожке. Со шпагой в правой - слишком профессионален, не сумеет войти в образ. А в левой - бог! Неумная сила, ошибки, злость на себя и чудо естественности. Убедил. Разошлись. Прилег в номере, думаю. Мешает красный свет. Черт с ним, зажмурился. И все представил - дорогу над морем, камень, виноградники, белую стену графского парка. И вдруг чушь какая-то: наемники Гастона - он Бонвиль по роли - останавливают на дороге бродяг не бродяг, туристов не туристов, чужаков, одним словом. Не тот век, не тот сюжет. Хочу выбросить их из замысла и не могу - как прилипли. Тотчас же переключаюсь: пусть! Новый сюжетный поворот, даже оригинально: скажем, бродяги, уличные актеры. А Гастон у себя, естественно, тоже о фильме думает, не о сюжете, конечно, а о себе, все о той же дилемме: левой или правой. Я вступаю с ним в мысленный спор: горячусь, убеждаю, требую. Наконец приказываю: все! - Это я видел, - вспомнил я. - Кучка малиновой пены у дороги, и вы из нее как чертик из ящика. Каррези закрыл глаза, должно быть, зрительно представил себе услышанное и снова обрадовался: - А ведь это идея! Гениальный сюжетный ход. Восстановим все, что было, и все, как было. Словом, хотите партнером к Гастону? - Спасибо, - прохрипел я, - второй раз умирать не хочется. Монжюссо улыбнулся вежливо, но с хитрецой. - На вашем месте я бы тоже отказался. Но заходите ко мне на Риволи просто по-дружески. Скрестим шпаги. Тренировочные, не бойтесь. Все по форме - и колеты, и маски. Мне хочется вас прощупать, как вы смогли выстоять так долго. Я нарочно попробую левой. - Спасибо, - повторил я, зная, что никогда больше с ним не увижусь. 25. ПУТЕВКА В ГРЕНЛАНДИЮ Когда режиссер и шпажист ушли, воцарилось неловкое молчание. Я с трудом сдерживался, раздраженный этим ненужным визитом. Зернов посмеивался, ожидая, что я скажу. Ирина, тотчас же подметившая многозначительность паузы, тоже молчала. - Злишься? - спросил Зернов. - Злюсь, - сказал я. - Думаешь, приятно любезничать со своим убийцей? Так мы, не сговариваясь, перешли на "ты". И оба этого не заметили. - Монжюссо не виноват даже косвенно, - продолжал Зернов. - Я это сейчас и выяснил. - Презумпция невиновности, - съязвил я. Он не принял вызов. - Каюсь, я нарочно столкнул их с тобой - не сердись. Хотелось сопоставить моделированное и его источник. Мне для доклада нужно было точно проверить, что моделировалось, чья психика. И что еще более важно - память или воображение. Теперь знаю. Они заглянули и к тому, и к другому. Тот просто хотел спать, вероятно лениво раздумывая над предложением Каррези. Не много ли мороки, приемлем ли гонорар. А Каррези творил. Создавал конфликты, драматические ситуации - словом, иллюзию жизни. Эту иллюзию они и смоделировали. Довольно точно, между прочим. Пейзаж помнишь? Виноградники на фоне моря. Точнее любой фотографии. Я невольно пощупал горло. - А это? Тоже иллюзия? - Случайность. Вероятно, экспериментируя, они даже не понимали, как это опасно. - Не понимаю, - задумчиво перебила Ирина, - тут что-то другое - не жизнь. Биологически это не может быть жизнью, даже если ее повторяет. Нельзя создать жизнь из ничего. - Почему - из ничего? Вероятно, у них есть для этого какой-то строительный материал, что-то вроде первичной материи жизни. - Красный туман? - Может быть. До сих пор никто не нашел объяснения, даже гипотезы не выдвинул. - Зернов вздохнул. - Завтра и от меня не ждите гипотез - просто выскажу предположение: что моделируется и зачем. Ну а как это делается? Извините... Я засмеялся: - Кто-нибудь объяснит. Поживем - увидим. - Где? - То есть как где? На конгрессе. - Не увидишь. Зернов пригладил свои прямые светлые волосы. Он всегда это делал перед тем, как сказать неприятность. - Не выйдет, - сказал я злорадно. - Не удержите. Выздоровел. - Знаю. Послезавтра выписываешься. А вечером укладывай чемоданы. Он сказал это так твердо и так решительно, что я вскочил и сел на постели. - Отзывают? - Нет. - Значит, опять в Мирный? - И не в Мирный. - А куда? Зернов молчал и улыбался, искоса погляды

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору