остановился.
     - Ступай,   -  почти  прошептал  кондуктор,  помогая  Рыжику  слезть  с
площадки.
     Санька ступил босой ногой на холодную железную лесенку площадки.
     - Сейчас поезд пойдет...  Отходи в  сторону,  а то,  гляди,  под колеса
попадешь, - сказал кондуктор, которому вдруг до боли стало жаль мальчика.
     Рыжик услыхал добрые,  участливые нотки в  голосе кондуктора и заплакал
горько, жалобно...
     - Дяденька,  я боюсь...  Миленький...  родненький!.. - залепетал сквозь
рыдания Санька, судорожно обхватив обеими руками ноги кондуктора.
     В это время раздался свисток. Кондуктор заторопился:
     - Ничего я,  голубчик, не могу сделать... Вон там видишь огонек? Туда и
ступай... Там станция...
     - Дяденька,  миленький, боюсь... - твердил свое Санька, обливая слезами
сапоги кондуктора.
     - Ничего  я  не  могу  сделать...  -  с  горечью  прошептал кондуктор и
насильно оторвал крепко вцепившегося в него мальчика.  -  Ступай на станцию,
скоро гроза будет, - добавил он и стащил Рыжика вниз.
     Только  он  успел  это  сделать,  как  раздался  оглушительный,  резкий
свисток,  и  поезд  снова запрыгал по  рельсам.  Через минуту поезд был  уже
далеко.
     Рыжик  остался один.  Он  стоял  на  песчаном откосе  железной дороги и
горько плакал.  Ему было жаль самого себя.  Вокруг было темно и тихо. Только
стук  умчавшегося поезда далеким,  едва слышным отголоском долетал до  слуха
Саньки.
     Полустанок спал мирным,  крепким сном.  Начальник крохотной станции, он
же  телеграфист и  кассир,  проводив поезд,  прошел  в  телеграфную комнату.
Сторож,  зная,  что поездов больше не  будет,  отправился спать.  На станции
воцарилась тишина.
     Рыжик,  брошенный на произвол судьбы, вдоволь наплакался, вытер подолом
рубахи лицо и медленно направился к станции, куда манило его освещенное окно
телеграфной комнаты.  Мальчиком  стало  руководить  чувство  самосохранения.
Безлюдная равнина,  темная ночь  и  сознание полнейшей беспомощности ужасали
Рыжика.
     Когда Санька взошел на  деревянный помост платформы,  на небе сверкнула
молния.  Синей огненной змейкой врезалась она в  черные тучи и  на мгновение
озарила  их  ярким,  ослепительным  светом.  Гром  сухой,  трескучей  трелью
рассыпался под сводом низко упавшего неба. Вслед за первой молнией вспыхнула
другая,  третья,  четвертая... Небо рвалось на куски, а из расщелин грозовых
туч вырывалось зловещее синее пламя.  Озлобленное и грозное небо заговорило,
и мощный голос его,  разносимый ветром,  оглушительными раскатами проносился
над притихшей, испуганной землей.
     Рыжик  окончательно  струсил  и  бегом  направился  к  станции.  Молнии
неоднократно  озаряли  маленький  желтый  домик  вокзала.  Подбежав  к  окну
телеграфной комнаты,  Рыжик на мгновение остановился.  В комнате, освещенной
большой лампой  с  синим  колпаком,  сидя  перед  аппаратом,  дремал молодой
человек.  Рядом с окном Санька увидал дверь. Он подошел и толкнул ее плечом.
Дверь бесшумно открылась,  и  Рыжик очутился в небольшой квадратной комнате.
На одной из стен горела висячая лампа.  Огонь в  лампе был маленький и слабо
освещал комнату.  Однако Рыжик успел разглядеть длинную скамью,  на  которой
спал какой-то человек. Другой конец скамьи был свободен. Санька тихо подошел
к  скамье и сел.  Тут он разглядел спавшего.  Это был старик с длинной седой
бородой.  Ноги  старика  были  обуты  в  кожаные опорки.  Возле  него  лежал
небольшой,  чем-то наполненный полосатый мешок.  Рыжик сидел несколько минут
без  движения,  боясь,  что сейчас придет кто-нибудь и  выгонит его вон.  Но
потом он немного освоился и решил прилечь.  Он лег головой к ногам старика и
уснул под шум дождя, который барабанной дробью стучал по крыше вокзала.


        "II"

        "ДЕДУШКА"

     Рыжик  еще  спал,  когда  гроза прошла и  стало светать.  На  небе  шла
торопливая,  лихорадочная работа. Ветер молча разрывал огромные тучи. Рыхлые
серые клочья облаков,  будто в панике,  метались по необъятному куполу.  Все
светлее и светлее становилось небо. Голубые просветы постепенно расширялись,
и к восходу солнца небо сделалось совершенно бирюзовым. На станции появились
люди.  Откуда-то пришел сторож,  неуклюжий, здоровый и сутуловатый украинец.
На нем были тяжелые сапоги,  пропитанные дегтем.  В  руках он держал длинную
метлу.  Проходя мимо спавших старика и  Рыжика,  сторож остановился,  бросил
взгляд  на  Саньку,  а  затем,  громко  и  сладко  зевнув,  отправился мести
платформу.  Потом явился какой-то высокий,  худой человек в белом кителе и в
форменной фуражке.  Человек этот прошел в телеграфную комнату.  Через минуту
из телеграфной комнаты раздался звонок. Сторож, услыхав на платформе сигнал,
бросил  метлу,  подошел к  зданию  вокзала и  несколько раз  дернул  веревку
колокола,  висевшего над дверьми. Резкий, неровный звон разбудил старика. Он
медленно поднялся,  сел  и  стал потягиваться.  Потом он,  как вор,  обшарил
глазами  комнату  и  остановился на  Рыжике.  Небольшие  темные  глаза  его,
притаившиеся под  седыми  нависшими бровями,  как-то  загадочно смотрели  на
мальчика.  Санька,  свернувшись калачиком,  спал  лицом к  стене.  Старик не
спускал глаз с  Рыжика до  тех пор,  пока из телеграфной не вышел дежурный -
тот  самый  молодой  человек,   который  ночью  спал,   сидя  за  аппаратом.
Телеграфист вышел на платформу и стал прогуливаться взад и вперед.  Несмотря
на  теплую погоду,  молодой человек ежился,  прятал руки  в  рукава и  часто
позевывал.
     Старик зорко следил через окно за тем,  что происходило на платформе, и
в то же время не упускал из виду и Рыжика.  Широкоплечий,  здоровый, он имел
свежий,  бодрый вид. Его старила одна только борода. Одет он был, как нищий:
в  рваную,  заплатанную свитку и в грязную серую рубаху с раскрытым воротом.
Убедившись,  что  на  вокзале  никого  нет,  старик  подвинулся к  Саньке  и
осторожно стал  будить его,  слегка дергая мальчика за  плечи.  При  этом он
полузакрыл глаза, и лицо его сделалось неподвижным, как у слепых.
     Санька проснулся и  вскочил на  ноги.  События вчерашнего дня не успели
еще  изгладиться  из   памяти,   и   он  проснулся,   охваченный  страхом  и
беспокойством.  Как раз в  ту  минуту,  когда Санька,  разбуженный стариком,
вскочил на  ноги,  мимо  станции с  грохотом и  свистом промчался курьерский
поезд.  Рыжик глазом не  успел моргнуть,  как  мимо окна с  быстротой молнии
промелькнуло что-то  большое,  черное и  скрылось из  виду.  Спустя немного,
когда  станционный домик  перестал вздрагивать и  когда  гуденье умчавшегося
поезда стихло,  Рыжик поднял голову и  робко взглянул на старика.  Тот стоял
уже со своим полосатым мешком за плечами и  с длинной толстой палкой в руке,
готовый,  по-видимому,  уйти.  Рыжик,  как только взглянул на  старика,  так
сейчас  же  решил,   что  дед  слепой.  Последнее  обстоятельство  почему-то
успокоило мальчика,  и когда старик протянул свободную руку и стал ощупывать
его,  как  какой-нибудь  неодушевленный предмет,  Санька совершенно спокойно
отнесся к этому, зная, что слепые люди всегда так делают.
     - Ты здешний?  -  тихим, дрожащим голосом спросил старик, проводя рукой
по голове и плечам мальчика.
     - Нет, я не здешний, - жалобным тоном ответил Рыжик.
     - Откуда же ты, касатик?
     - Не знаю,  -  совсем уже плаксиво пробормотал Санька,  и на ресницах у
него сверкнули слезы.
     При последнем ответе мальчика в  полузакрытых глазах старика неожиданно
блеснул беспокойный, но радостный огонек.
     - Ох,  грехи наши тяжкие!  -  вздохнул дед,  а затем добавил:  - А что,
касатик, не можешь ли ты меня вывести отсюда?.. Я слепой и ничего не вижу...
Тут  двери  есть...  Вчера,  спасибо сторожу,  пустил  меня  переночевать...
Проводи, касатик, а?..
     Старик положил руку  на  плечо Рыжика и  почти насильно повернул его  к
выходу. Санька молча повиновался.
     - Здесь,  дедушка,  ступеньки,  -  счел он нужным предупредить старика,
когда они стали выходить из вокзала.
     - Спасибо,  спасибо тебе,  касатик!  -  кряхтя, промолвил дед, ощупывая
посохом дорогу.  -  Ох,  нехорошо, деточка, быть слепым... Ничего не видишь,
ничего не знаешь...  Всегда темнота перед тобою лежит...  Что сейчас -  день
аль ночь?.. Не знаю...
     - Утро сейчас, дедушка, - подхватил Санька.
     Старик остановился,  снял шапку и перекрестился. Он тихо шептал молитву
и  низко кланялся.  Рыжик стоял подле и  обводил тоскливым взором незнакомую
местность.  Позади остались желтый домик станции с  красной железной крышей,
рельсы,  полотно дороги  и  золотые отблески восходящего солнца.  Впереди же
широко и свободно разметалась обнаженная степь.
     Никогда еще Рыжик не видал такого простора, такой шири.
     Нарядное голубое небо,  убранное по  краям серебристо-светлыми тучками,
висело  над  необъятной покойной и  безлюдной равниной.  Ветер  чуть  слышно
пробегал, обдавая теплым дыханием задумавшегося Саньку. Он думал о вчерашнем
дне,  о Полфунте, о Мойпесе... Двухнедельное путешествие с Полфунтом оказало
сильное влияние на  впечатлительного мальчика.  Он  за  это  время  сделался
серьезнее и  словно старше.  Благодаря фокуснику Рыжик узнал об очень многом
из  жизни людей,  стран и  городов.  Всезнающий и  опытный Полфунта посвятил
своего маленького спутника во  все  тайны  бродяжнической жизни.  Рыжик живо
воспринимал все,  о  чем рассказывал Полфунта,  и наивные,  заманчивые грезы
наполняли его восторженно настроенное воображение. Еще вчера только, подходя
к Киеву,  Санька вслух мечтал о том,  как они с Полфунтом обойдут всю землю,
как они будут в цирках представлять,  как они много-много денег заработают и
как он,  Санька Рыжик,  богачом вернется к  себе на Голодаевку и удивит всех
своим  роскошным костюмом.  Дуне  он  полный кошелек с  деньгами подарит,  а
Мойпесу  принесет золотой  ошейник...  Полфунта с  улыбкой на  губах  слушал
детский лепет мальчика и  одобрительно покачивал головой.  И  вдруг все  эти
мечты неожиданно разлетелись в  прах,  и  даже сам Полфунта исчез неизвестно
куда.
     Рыжик знал,  что  машина далеко увезла его  за  ночь и  что встретиться
теперь с  Полфунтом невозможно.  Рыжик понимал и  чувствовал,  что он  всеми
покинут, что он оставлен на произвол судьбы, и это главным образом угнетало,
мучило и доводило мальчика до отчаяния.  Как бездомный, выброшенный на улицу
щенок пристает ко  всякому прохожему,  так и  Санька готов был пойти за  кем
угодно,  чтобы только не быть одному. Вот почему он так охотно последовал за
незнакомым слепым дедушкой.
     - Ох-хо,  грехи  тяжкие!..  -  прошептал старик,  надел  шапку и  снова
положил руку на плечо Саньки.
     Рыжик,   выведенный  из  задумчивости,  вздрогнул  от  неожиданности  и
взглянул на  дедушку.  Лицо  старика,  обрамленное седой окладистой бородой,
было покойно,  неподвижно, а полузакрытые глаза под густыми бровями выражали
безжизненность и равнодушие ко всему окружающему.
     - А что, касатик, глазки у тебя хорошие? - обратился старик к Рыжику.
     - Хорошие.
     - Ну и скажи спасибо,  что хорошие...  Не дай бог быть слепым... А что,
касатик, не видишь ли тут местечка такого, где бы нам присесть можно было да
закусить?
     - Вижу  такое место,  -  быстро ответил Санька,  у  которого при  слове
"закусить" явился волчий аппетит.  -  Вон там,  за кустами, где камни лежат,
хорошо сидеть будет...
     - Ох, не вижу... Веди меня, касатик! - перебил Рыжика старик.
     Мальчик охотно исполнил просьбу,  и  спустя немного они  оба  сидели на
пропитанной  не   то  дождем,   не  то  росой  траве.   Широко  разросшиеся,
светло-зеленые,  омытые грозой кусты  скрывали их  из  виду.  Рыжик  недаром
пространствовал две  недели с  Полуфунтом.  Он  умел  уже  выбирать укромные
местечки и с чисто бродяжническим комфортом устраиваться на лоне природы.
     - Вот сюда,  дедушка,  садись!  - заботливо говорил он, помогая старику
сесть. - Здесь тебе хорошо на травке будет, а мешок на камень положим.
     - Спасибо, касатик, спасибо, - кряхтел старик, усаживаясь.
     Потом дед ощупью развязал мешок, достал два больших ломтя белого хлеба,
несколько огурцов, соли и складной ножик. Они принялись за еду. Старик ел не
спеша, Рыжик, наоборот, ел с жадностью и глотал недожеванные куски хлеба.
     - Откуда же ты, касатик, пришел сюда? - спросил старик после некоторого
молчания.
     - Я  приехал на машине,  -  отвечал Санька и тряхнул кудрями.  -  Я,  -
продолжал он,  проглотив последний кусок хлеба,  -  под скамейкой ехал... из
Киева...
     - Из Киева?! - вырвалось восклицание у старика.
     - Да. Я с Полфунтом туда пришел...
     - С кем? - заинтересовался дед.
     - С Полфунтом, - повторил Рыжик и тут же рассказал всю свою историю.
     Рассказывал Санька бойко,  толково и с увлечением. Дед весь превратился
в  слух  и  внимание.  Во  время рассказа Рыжик как-то  случайно взглянул на
своего слушателя и  остановился на полуслове:  его испугали и поразили глаза
старика.
     Дед  смотрел на  него  совсем не  как  слепой.  Глаза его  были  широко
раскрыты,  и  в  них светился живой,  трепетный огонек.  В  черных блестящих
кружочках его зрачков Санька успел разглядеть двух крошечных мальчиков.
     Дед,  увидав,  что  Санька глядит на  него с  разинутым ртом,  медленно
опустил веки, и светлый огонек угас в его глазах.
     - А дальше что с тобою было,  касатик? - как ни в чем не бывало спросил
старик.
     - Дедушка,  ты не слепой?  -  вместо ответа,  в  свою очередь,  спросил
Рыжик.
     - Слепой,  касатик,  слепой...  Ох,  ежели б  я  зрячий был!..  У меня,
касатик,  вода темная в глазах...  Смотрят у меня глаза,  а ничего не видят.
Солнышка и того не видят.
     Санька  обвел  глазами  старика,  успокоился  и  стал  продолжать  свой
рассказ.
     - Куда ж  ты,  касатик,  теперь пойдешь?  -  спросил у него дед,  когда
мальчик насытился.
     - Не знаю, - тихим, грустным голосом ответил Санька.
     Старик опустил голову и задумался. Наступило молчание.
     В  это  время над степью взошло солнце и  залило равнину ярким светом и
теплом. Ветер притаил дыхание.
     День обещал быть жарким, знойным.
     - Ох-хо,  грехи тяжкие!..  -  нарушил наконец молчание старик и  поднял
голову. - Так как же, касатик, куда ты пойдешь?
     Санька молчал, готовый заплакать.
     - Ну, слушай, малец, что я скажу тебе, - не получив ответа, снова начал
дед,  -  человек я калечный,  бедный,  живу, как видишь, подаянием... И вот,
ежели хочешь, я возьму тебя в поводыри. Ты будешь мне дорогу показывать, а я
просить, и будем мы сыты. Как скажешь, касатик?
     - Хорошо, пойдем! - обрадовался Рыжик.
     - Ну вот и отлично: компанию, стало быть, составили, - улыбнулся дед. -
А теперь ты мне еще вот что скажи, касатик: сколько тебе лет?
     - Одиннадцатый.
     - А зовут тебя как?
     - Санька.
     - А ходить умеешь?
     - Умею. Мы с Полфунтом две недели ходили...
     - Хорошо...  Ты умный,  должно быть, мальчик... Ну, а теперь пора нам в
путь-дорогу. Пока солнышко не жгет, мы до места доберемся.
     - До какого места, дедушка? - полюбопытствовал Рыжик.
     - А  вот до  какого,  касатик:  пойдем это мы  по дороге,  все прямо да
прямо. Этак верст двенадцать пройдем, а там и город будет...
     - Какой город?
     - А какой, обнаковенный, - замялся немного старик.
     - А как он называется?
     - Архипом звать меня, касатик. Так и зови меня - дедушка Архип.
     - Нет, я про город, дедушка, спрашивал.
     - Про город?..  Гм... Как он прозывается... Запамятовал... Да, вот как:
Незнамов  город  прозывается...   Ох-хо,  грехи  тяжкие...  -  в  заключение
простонал дед и поднялся с места.
     Через четверть часа дедушка Архип и Рыжик пустились в путь.


        "III"

        "СРЕДИ НИЩИХ"

     Было еще рано,  когда дед с  Санькой подошли к городу "Незнамову",  как
назвал его дедушка Архип. Небольшой город прятался в зелени дерев и почти не
был  виден.  Только кое-где  из-за  тенистых садов  выглядывали белые уютные
домики.  Зоркие глаза Рыжика еще издали увидали в густой зелени садов спелые
вишни.  Маленькими  красными  шариками  висели  вишни  на  тоненьких,  будто
восковых, веточках и дразнили Рыжика.
     - Ой-ой-ой, сколько вишен! - невольно вырвалось у него.
     Карие  глаза Саньки забегали по  зеленым вершинам дерев,  врезывались в
самую чащу и находили бесчисленное множество спелых вишен.
     - Дедушка, чьи они? - спросил Рыжик.
     - Кто, касатик?
     - Да сады?
     - А горожанские они. У кого домик, у того и садик имеется...
     - Хорошо здесь, дедушка! - с чувством проговорил Санька, войдя в город.
     Здесь все для него было ново,  и все ему здесь нравилось. С дедушкой он
держал  себя  совершенно свободно и  нисколько его  не  боялся.  Рыжик  имел
способность скоро привыкать к людям и к новым местам.
     В  городе народу было  мало.  Все,  должно быть,  попрятались от  жары.
Тишина и  покой царили на безлюдных и немощеных улицах Незнамова.  Только на
обширной базарной площади,  куда наши путники попали, пройдя несколько улиц,
заметно было  движение.  Здесь  не  было  ни  садов,  ни  маленьких домиков.
Квадратная площадь  была  с  трех  сторон  застроена  каменными одноэтажными
корпусами,  в  которых помещались лавки,  магазины и  амбары.  На  восточной
стороне   площади   возвышалась  многоглавая  церковь   с   высокой   желтой
колокольней.  Мужики,  бабы, дети, горожане, монашки шумной толпой двигались
по площади.  Говор,  смех и различные восклицания беспрерывно раздавались то
там, то сям и нарушали тишину летнего знойного утра.
     Рыжик остановился.
     - Теперь куда,  дедушка, идти? - спросил он, с любопытством вглядываясь
в толпу.
     Он все еще надеялся встретить Полфунта, о котором сильно тосковал.
     - А мы третью улицу уже прошли? - в свою очередь, спросил дедушка.
     - Прошли. Теперь мы там, где людей много.
     - А церковь видишь?
     - Вижу. Вон она там...
     - Пришли,  значит...  Ох-хо, грехи наши тяжкие!.. - Старик снял шапку и
перекрестился.  -  Теперь, касатик, - заговорил дед, - веди на церковь, а от
церкви я скажу, куда повернуть.
     Дедушка положил руку на плечо Рыжика,  поправил мешок на спине,  и  они
двинулись в путь.
     По  дороге Санька,  вглядываясь в  прохожих,  заметил среди  них  много
длинноволосых  людей,  одетых  в  подрясники,  как  послушники.  Между  ними
попадались и  женщины  в  черных  платочках и  в  грубых  мужицких сапогах с
подковами.  Как у женщин,  так и у мужчин за спинами висели котомки, кожаные
сумки;  у  кого помимо сумки болтался жестяной чайник,  а  у кого и чугунный
котелок.  Таких людей Рыжик встречал на большой дороге под Киевом.  Полфунта
называл их "дармоешками".
     Рыжик шел  на  церковь,  держась середины базара.  Площадь хотя и  была
вымощена,  по камней почти не было видно:  они были покрыты соломой, мокрыми
клочьями сена и навозом.
     Санька ловко проскальзывал мимо лошадей,  телег, волов и людей, таща за
собою дедушку Архипа.  Когда они  прошли половину площади,  ударил церковный
колокол.  Густой,  сильный звон,  вырвавшись из высокой колокольни, пролетал
над  залитой солнечным светом  площадью,  заглушал говор  и  шум  подвижной,
оживленной толпы и, медленно затихая, таял в теплом светлом воздухе.
     Дед, услыхав звон, заспешил сам и заторопил мальчика.
     - Шагай проворней,  касатик,  -  обратился он к Рыжику,  - а то, гляди,
поздняя отойдет, и монастырь опустеет.
     - Какой монастырь, дедушка?
     - А  церковь,  про которую я  давеча спрашивал;  церковь-то эта и  есть
монастырь.  Женский  он...  Народу  страсть сколько там...  Сегодня храмовой
праздничек. Ярмарку вчерась открыли.
     - Дедушка, мы, стало быть, на ярмарке теперь? - воскликнул Санька.
     - На ярмарке,  касатик,  на ярмарке...  Чай,  видишь, народу-то да шуму
сколько...
     Рыжик прибавил шагу.  То  обс