од склонял к сдержанности в отношении красоты природы. Поэтому во времена Ренессанса христианство оказывало решительное сопротивление движению постижения диких ландшафтов. Подъем Петрарки в 1336 г. на гору служит примером. Скорее всего, он не имел никаких иных намерений, кроме постижения некоторых "прелестей", которые он встретил в странствиях "свободный и одинокий, среди гор, лесов и рек". "Мне открылась прекрасная панорама, - писал Петрарка другу, - и я стоял ошарашенный". Его ноги были в облаках, а на горизонте виднелись заснеженные Альпы. Возможно, Петрарка и спустился бы с горы с тем же чувством восхищения видом, если бы ему не пришло в голову открыть "Исповедь св. Августина". Случайно он открыл то место, где человеку внушалось не восхищаться красотами пейзажей, а искать избавления. Петрарка ответил как христианин: "Я был смущен. Я закрыл книгу злой на себя за то, что восхищался земными красотами, хотя должен был усвоить, что нет ничего прекрасней души". После этого он спешно покинул пик, "обратив свой внутренний взор поверх себя, и возвратился к своему пристанищу, бормоча проклятия мирской красе за то, что она отвлекает людей от их основной заботы".
Принимая пример св. Франциска и Петрарки во внимание, сравнение раннего западного отношения к "дикой природе" с другими культурами подчеркивает огромное влияние иудейско-христианской традиции во взращивании и усилении антипатии. На далеком Востоке, для контраста, отношения человека и природы были отмечены уважением и любовью, отсутствующими на Западе. Индийские ранние религии, особенно джайнизм, буддизм и индуизм подчеркивали сострадание всем живым существам. Человек воспринимался как часть природы. И дикая природа, как считали восточные люди, не была наделена значением зла и несвятости, а была почитаема, как символ и даже суть божественности. В 5 веке до н.э. китайские даосисты считали мир природы бесконечной и благотворной силой. Дикая природа не была проклятой. Далекие от избегания диких мест китайцы почитали их с надеждой достижения единения и ритма, которыми, как они считали, наполнена вселенная. Первая японская религия синто - была формой поклонения и обожествления гор, лесов, штормов и потоков рек, которым отдавалось преклонение перед плодородными сельскими угодьями, поскольку, как они полагали, нетронутые земли более сильны, чем возделываемые. В соединении Бога и дикой природы, в отличие от западных верований, синто и даосизм прививали любовь к дикой природе, а не ненависть.
Как результат этих религиозных взглядов и возможно из-за особенностей цивилизаций, лежащих в основе их государств, китайские и японские художники-пейзажисты стали воспевать дикую природу на тысячу лет раньше западных художников. В 6 веке полотна с изображениями природы были основной формой искусства. Часто художники-философы уединялись в дикой природе на многие месяцы для медитаций, поклонения и познания, и, если возможно, внутренней гармонии. Природные перспективы доминировали в этом жанре, тогда как фигуры людей если вообще и появлялись, то играли второстепенную роль на фоне деревьев, рек и скал.
Куо Ши - мастер пейзажа 11 века, выражал свою художественную философию карандашом и кистью. Его эссе "По пейзажной живописи" начиналось риторическим вопросом: "Почему благородный человек восхищается пейзажем?" Ответ был далек от ответа цивилизованного человека - "потому что это может обогатить его натуру". Расширяя свою мысль, Куо Ши продолжал: "Грохот суетного мира и закрытость людских жилищ - это то, к чему человеческая сущность питает отвращение, тогда как туманность, мглистость и охотничий дух гор есть то, что человеческая натура ищет и что редко может найти". Согласно ему, цель пейзажной живописи состоит в том, чтобы дать человеку возможность насладиться красотой природы и усвоить ее уроки тогда, когда человек не может этого сделать непосредственно созерцая природу. То, что Куо Ши имел ввиду дикую природу, а не пастораль, очевидно из части его эссе, где ударение сделано на скалах, соснах, реках и особенно на горах.
В отличие от классицизма, иудаизма и христианства - восточные культуры не опасались и не питали отвращения к дикой природе, как не чувствовали они конфликта между религией и ценностью красоты природы, как это было с Петраркой. Западная идеология сформировала предвзятое отношение к дикой природе, и заселение Нового Света было дополнительной возможностью для выражения этого отношения. 
Глава III
Романтизм и дикая природа
Как велики преимущества уединения!
Как величественна тишина вечных сил природы!
Есть нечто в великом слове - "дикая природа",
ласкающее ухо, ободряющее дух человека.
В нем содержится религия!
Ествик Ивенс, 1818 
Признание дикой природы начиналось в городах. Писатель, владеющий пером, сделал первый жест, направленный на сопротивление распространенной сильной антипатии, чего не сделал первопроходец с его топором. Идеи этих литераторов определились их опытом, потому что в большинстве они видели в дикой природе то, что хотели видеть. В шестнадцатом и семнадцатом веках европейцы заложили основы подходящих интеллектуальных позиций. Понятие грандиозности и колоритности вело к использованию эстетики диких мест в пользу деизма, соединявшего природу и религию. Объединенные с примитивистской идеализацией жизни в природе, эти идеи подготовили почву для романтического движения с далеко идущим значением для дикой природы. 
Дикая природа не стала от этого менее заброшенной, мистической, хаотичной, но, в некоторой степени, были желанны новые интелектуальные воззрения на эти качества. Европейские романтики восторгались дикой природой Нового Света, и постепенно некоторые американцы в городах из литературного интереса начали заимствовать сходные позиции. Однако, безразличие и враждебность относительно дикой природы оставались вобщем-то доминирующими. Даже энтузиасты защиты природы считали трудным полностью исправить точку зрения первопроходцев. Еще в середине 19 века некоторые американцы имели сильно выраженный акцент этого воззрения.
Часть людей представляла себе дикий простор как проклятое и безбожное место, враждебно воспринимаемое. Понимание появилось в объединении Бога и диких мест. Смена подхода началась с прорыва европейских астрономов и физиков, ознаменовавшего начало эры просвещения. Как только ученые обнаружили Вселенную всю сразу, которая была безбрежной, сложной и гармоничной, они усилили веру в божественное начало этого величественного и чудесного творения. И в то же время они чувствовали благоговейный страх, что расширение знаний о Солнечной системе вызвало увеличение великих физических черт Земли, таких как пустыни и океаны. Результатом была поразительная смена понятия "дикая природа". Горы, например, в начале 17 века рассматривались как бородавки, прыщи, волдыри и другие безобразные деформации поверхности Земли. Названия отдельных горных вершин, как-то Дьявольский перст в Англии, говорят о господствующем мнении. Но в конце столетия возникли противоположные подходы. Книги, названия которых говорят сами за себя: "Священная теория Земли" Томаса Барнета (1684), "Мудрость божья и сотворение Земли" Дж. Рея (1691), использовали детально разработанные теологические и географические аргументы для усиления вероятности факта, что горы могли быть творением рук Господа, хотя и не совсем по его образу. Сознание того, что нецивилизованные регионы оказались под влиянием Бога раньше, нежели Сатаны, было только шагом к постижению того, что прелесть и величие картин дикой природы сравнимо разве что с Богом.
Выражение этого нового ощущения дикой природы, как понятия возвышенного, получило широкое распространение и употребление в 18 веке. Понятие возвышенного, как эстетическая категория, изменило мнение о том, что природа прекрасна тогда, когда она удобна, плодородна, упорядочена. Безбрежные, хаотичные пейзажи также приятны. В соответствии с критериями возвышенности даже страх, внушаемый дикой природой, был необязательным. Эдмунд Бурк в своей работе "Философское исследование происхождения наших идей о возвышенном и прекрасном" (1757) выразил идею, что ужас в отношении природы произошел скорее в результате благоговейного торжества и восхищения, нежели от боязни и отвращения. Шестью годами позже Иммануил Кант в своей работе "Наблюдения за ощущениями прекрасного и возвышенного" выделял из двух чувств то, которое дает возможность относиться к природным чертам Земли - горам, пустыням, штормам, как к эстетически приятным. Такие взгляды значительно расширили понятие упорядоченной, пропорциональной красоты. В "Ремарках к лесным пейзажам и картинам лесной местности" Гилпина (1792) внушался риторический стиль четкого определения нецивилизованной природы. Дикая природа осталась той же, но изменение вкуса было изменением отношения к ней.
Возвышенность предполагала связь Бога и Природы. Деизм с его акцентом на Создателя или первопричину Вселенной использовал эти взаимоотношения, как основание религии. Конечно, с той начальной поры человек думающий поверил в духовное начало всех объектов и процессов природы, но природные доказательства были обычно второстепенными и дополняющими открытие. И дикая природа, как что-то нелогичное, была исключена из категории природы. Деисты, несмотря ни на что, полностью основывались в своей вере в существование Бога, обращаясь за объяснениями к природе. Более того, они рассматривали дикую природу, как чистое проявление природы как таковой, специальным предназначением которой являлось быть чистейшей средой, посредством которой Бог показывает свою силу и величество. Духовная истина наиболее убедительно проявилась в незаселенных местностях, тогда как в городах и селах люди были заняты работой, ниспосланной Богом. Вместе со смыслом возвышенности деизм помогал заложить фундамент значительного интеллектуального поворота. В середине 18 века дикая природа воспринималась с чистотой и набожностью, что предварительно определялось отсутствием людей. Люди находили все больше возможностей для восхваления, даже возводя в культ то, что прежде ненавидели. Хотя деизм и возвышенность произошли в большей мере от просвещения, они содействовали возникновению различных понятий о природе.В отношении к природе романтики предпочли дикий, свободный путь развития. Отбрасывая дотошно упорядоченные сады Версаля, так привлекательные для просвещенного разума, они вернулись к запущенным лесам. Дикая жизнь, терпящая и чувствующая отвращение к человеку и его делам, взывала к ним. Она не только предоставляла им спасение от общества, но также была идеальной платформой индивидуалам-романтикам в осуществлении культа. Заброшенность и полная свобода пустоши создавали наилучшее окружение для меланхолии или торжества.
Примитивизм был одной из наиболее важных идей романтизма. Примитивисты верили, что человеческое счастье и благополучие убывают в прямой пропорции от степени цивилизованности. Они идеализировали культурные проявления, наиболее близкие к дикости или предыдущей эпохе, в которой, как они верили, каждый человек был проще и лучше. Притягательности примитивизма и романтизма предшествует западная мысль о сути дикой природы, а также позднее средневековье, где многие народные традиции основывались на благородном варварстве. Выхваченный из своего дикого убежища и принесенный назад в цивилизацию, Дикий Человек, возможно, стал больше рыцарем, чем заурядной личностью. Контакт с дикой жизнью был основоположником его исключительной силы, дикости, твердости, смешанной с невинностью и врожденным благородством. Более того, перед эротической удалью Дикого Человека бледнеет цивилизованное человечество.
Традиция Дикого Человека-супермена вела к идее благотворного уединения в дикой природе. Германские писатели 15 века замечали, что жители городов делали все для поисков среды обитания Дикого Человека. Идиллическая жизнь, вероятно, ждала вошедших в леса. Мир, любовь и гармония, думали они, заменяют тоску, конфликты и материализм городов. Что возвращение к примитивизму может освободить человека от социальных ограничений, которые препятствуют полному выражению чувственности. Ганс Захс в своем труде "Оплакивание Диким Человеком мира безверия" (1530) начал с каталога недостатков, присущих городам и попытался объяснить, как протестуя, недовольные бросили цивилизацию, дабы обитать в пещерной пустоши. По словам Захса, они живут там в высшей простоте, успокоенные, и ждут там своих заблудших собратьев.
Ганс Захс писал за пол-столетия до выхода эссе "О каннибалах" Монтеня, ознаменовавшего начало расцвета европейского примитивизма. После этого заявления резко возрос энтузиазм у популярных литературных собраний к благородной дикости и дикой жизни в природе. В начале 18 века они широко использовались как инструмент критики цивилизации. В Англии такие писатели, как Уортонс, Шефтсбери и Поуп атаковали "дымные города" с их "блеском и помпой", одновременно тоскуя по "неразрушенной, непроторенной дикой жизни". Более разоблачительным в этом отношении был Даниель Дефо с "Жизнью и неожиданными приключениями Робинзона Крузо". Опубликованная в 1719 г., с огромным успехом вышедшая книга повествовала о действительном опыте, испытанным моряком, проведшем годы в неблагоприятных условиях на пустынном острове возле чилийских берегов.
В Европе лидером примитивистов был Жан Жак Руссо. Одно время он не идеализировал полностью дикое состояние и не выражал личного желания возвратиться в леса. В "Эмиле" (1762) Руссо убеждал современников объединить примитивистские качества с современной цивилизованной жизнью. Его книги восхваляли грандиозность диких пейзажей Альп, стимулирующих поколение писателей и художников к восприятию обычаев романтизма.
Новый Свет с его изобилием дремучих лесов и дикой жизни будоражил романтическое воображение. Некоторые европейцы предприняли путешествие через океан, чтобы удовлетворить свою потребность примитивизма. Среди первых посетителей был Франсуа Рене Шатобриан, который провел пять зимних месяцев в Соединенных Штатах в 1791-92 гг. Путешествуя чащами северного Нью-Йорка, он отмечал "бредовое" состояние, охватившее его, наслаждавшегося отсутствием дорог, городов, правителей и королей. В заключение он сказал: "Напрасным представляю себе скитание по большим (европейским) обработанным равнинам... зато среди этих пустынных мест душа наслаждается возможностью скрыться и потеряться среди безбрежных лесов... смешаться и раствориться... с дикой величавостью Природы". Вернувшись во Францию, он написал две популярные новеллы: "Атала" и "Рене", повествующие в романтическом свете о жизни индейцев в "величественных пустошах Кентукки". Главный герой новелл, прототип романтического героя, ищет "нечто для заполнения безбрежной пустоты своей сущности" и находит свободу, волнующую новизну весьма привлекательной дикой природы. 
Следуя Шатобриану, ряд европейцев с романтическими представлениями, такие как Алексис Торквилль, посетили или писали о американской дикой природе. Джордж Гордон, больше известный как лорд Байрон, стал одиним из наиболее откровенных и влиятельных защитников дикой природы. "С ранней юности мой дух отличался от душ других людей... мои беды, переживания и мои силы сделали меня чужим... моя радость в пустоши" - гласила одна из его характеристик. Для своих героев Байрон выбрал меланхолический цинизм, как последствие разочарованности цивилизацией, ведущий их к пониманию истинной ценности забвения диких мест. Обворожительность возможности побега от общества привлекала внимание к дикой жизни Нового Света и к людям, поглощенным этой идеей. Байрон прославляет Даниеля Буна, героя-романтика, а не первопроходца-завоевателя. В байроновской "Исповеди" (1816), взятой его поколением за манифест, читаем: "Есть наслаждение от дремучих лесов, есть восторг от одинокого берега, есть общество, где совсем нет вторжения... Я люблю больше не человека, а природу". Байрон думал именно о дикой части природы и его работа, явившаяся высшей точкой достижений европейских романтиков, на протяжении столетия была непререкаемой. Американцы, признавшие дикую природу, полностью доверились этим традициям и сделали эти идеи первостепенными.
Энтузиазм, проявившийся к дикой природе, основанный на романтизме, деизме и чувстве возвышенности, развивался в среде интеллектуальных европейцев, окруженных городами и книгами. В Америке первыми отдали должное природе писатели, художники, ученые, туристы, интеллигенция - люди, не смотревшие на природу взглядом первопроходца. 
Вильям Берд Второй был одним из первых в данном случае. Родившись в штате Вирджиния, формировался как личность в Лондоне, где получил знания и овладел манерами английского мелкопоместного дворянства. Вернулся в колонию в 1705 г. на обширную семейную плантацию Вестовер, которую унаследовал, занялся политикой. Но все же Берд был сильно втянут в английскую социальную и литературную моду, включая рождающееся романтическое восхищение дикой природой.
В 1728 г. Берд начал работать в комиссии штата Вирджиния по исследованию границы между колонией и штатом Северная Каролина. Работа забросила его в верховья Южных Аппалачей, и его описание этого региона "История линии раздела" явилось первым в Америке расширенным комментарием о дикой природе, вызывавшим иные чувства, нежели враждебность. Берд описал экспедицию в эту "большую глушь", как полное восторга приключение. Он говорил о том, что партии случалось останавливаться в домах, но даже когда это случалось, они отдавали предпочтение ночевке под открытым небом, потому что намного приятней находиться в природном жилье. В примитивистской манере он обобщает: "Человечество много теряет, пребывая в теплых жилищах на мягких постелях".
Исследовательская работа вела их дальше на запад, в необитаемые земли, и возбуждение Берда росло. 11 октября 1728 г. они впервые достигли Аппалачских гор. Берд описал их в "кручах облаков, восходящих одно за другим".
Несмотря на недостаток сильных религиозных предпосылок, Берд наслаждался дикой природой полностью благодаря своим интеллигентским склонностям. Первым делом, он был хорошо знаком с эстетическими и литературными взглядами относительно дикой природы, о которых большинство его колониальных современников ничего не знало.
Опыт Берда также показывает, что американская признательность дикой природе была не всегда безупречной. Старая антипатия первопроходцев сдавалась нелегко; в некоторой степени романтический энтузиазм служил прикрытием противоречивых отношений. Неубедительными выглядели ссылки Берда на "печальную дикую жизнь" и высказанная благодарность "день за днем нас кормила щедрая рука Провидения среди необитаемой природы". В духе приграничных жителей Берд идеализировал пасторальную природу. Созерцая дикую долину, замечая, что "ничего ей не нужно, но все же эту картинку дополнили бы пасущиеся на лугу коровы, овцы и козы на холме".
В середине столетия новые ноты зазвучали в научных записках. Джон Клейтон, Питер Калм, Андре Мишу и местный самоучка Бертрам, ботаник, были взволнованы таким положением дел, ибо американская природа - это не только сырьевая база цивилизации, но и научная лаборатория. Завоевание не было их первичным интересом, иногда они бросали работу, чтобы полюбоваться пейзажем. Полагаясь на европейскую мысль о мире природы, взрастившую деизм и смысл возвышенности, они предположили, что, как писал Марк Кейтсби, дикая природа учила их "славным делам Создателя".
Ботаник второго поколения, Бертрам, возвел свои впечатления от дикой природы в исключительную степень. Родившись в семье, где высоко ценили живость мысли, Бертрам, перед тем как начать в 1773 г. обширное исследование природы на Юго-Востоке, был хорошо осведомлен о романтическом мировоззрении. На протяжении последующих четырех лет он прошел около 5000 миль, ведя детализированный дневник. Предыдущие ботаники Нового Света, поглощенные изучениями, уделяли слишком поверхностное внимание дикой природе. Бертрам менял такой порядок. В 1975 г. он забрался на гору в северной Джорджии. " Оттуда я наслаждался обзором, онемев от великолепия и глубины... гор, дикую чащу которых я пересек недавно". Позднее он добавил: "Мое воображение с этого моме