е настроение стало сильно распространенным. К этому же времени уже и американцы постарше присоединились к социальному и интеллектуальному восстанию, сделав выражения "молодежная культура" и "пропасть между поколениями" неадекватными. "Контркультура" оказалась более подходящим термином. Несмотря на свою неопределенность, он, по крайне мере, выражал тот факт, что энергия критики обращена против самих основ традиционных американских ценностей.
Закономерным является то, что контркультура находит ценность в дикой природе, которая всегда диаметрально противоположна цивилизации, возмущающей стольких людей. И действительно, многие американцы в 1960-е гг. стали считать природу и индейцев жертвами той же самой нацеленности на прогресс, развитие и соперничество, угрожающее таким "контркультурным ценностям", как мир, свобода и сообщность. Получалось, что защита дикой природы была равносильна сопротивлению так называемого "установленного порядка". И не случайно Чарльз Райх в заголовке книги, вышедшей в 1971 г. и призвавшей к пересмотру американских приоритетов, использовал фразу "позеленение Америки". Зеленый мир был природным миром, и он содержал сущностные истины. Поль Саймон и Артур Горфанкел пели: "Я бы стал лесом, а не улицей". Вероятно, одной из задач контркультуры было изменение "улицы", но превращение при этом в "лес" многим казалось должным средством на пути к этой цели. К 1970 г. слово "природный" в Америке стало положительным. Контркультура отождествляла его со свободой, подлинностью и спонтанностью или, как говорили в народе, "с позволением всему идти своим чередом". Гарри Снайдер побуждал своих соотечественников восторгаться дикой страной. Имея ввиду людей вроде Роберта Верника, Снайдер заметил, что кое-кто "очень боится своих собственных природных глубин. Им нужно успокоиться. Успокоиться относительно клопов, змей и собственных страхов". Верник страшился такой дикости в природе и в человеке из-за того, что ее нельзя было поставить под контроль. По той же самой причине контркультура ею восхищалась. В "Жильцах Земли" (1969) Снайдер сравнивал контркультурный символ длинных волос с дикой природой. Цивилизация, по его мнению, предпочитала подстриженный, выбритый вид подобно тому, как она предпочитала упорядоченную окружающую среду. Подстриженные волосы были подобны пасторальному ландшафту. Природные, нерасчесанные и свободные волосы означали естественность. "Длинные волосы, - заключал Снайдер, - равносильны "принятию и прочувствованию власти природы". Альтернативный этому курс, которого человечество придерживалось веками, означал завоевание природы или ее обман. Снайдер и его контркультурные единомышленники полагали, что наступило время перемен. В особенности они надеялись на появление "новой, экологически чувствительной, ориентированной на гармонию культуры и на новый образ жизни, основанный на близости к природе". Чарльз Райх и Теодор Розак поддержали Снайдера в том, что это может повлечь за собой отрицание слишком большой зависимости от науки, разума и технологии, и возникновение значимости магии, интуиции, загадки и благоговения. Этот неоромантизм придавал дикой природе, как воплощению всего непознанного и неконтролируемого, новую значимость. Эти люди считали, что на кон при этом поставлено само выживание человечества, потому что как сказал Снайдер, "культура, которая ограждается от природы снаружи и от природы извне, обречена на очень разрушительное поведение, и в итоге, возможно, на саморазрушительное поведение".
Критика американской цивилизации обрела особенно крупные масштабы в период "расцвета" контркультуры, и дикая природа действительно от этого только выиграла. Несколько участников "лагерного интервью" в Йосемитском национальном парке сказали, что "в обществе не осталось настоящих ценностей. Мы пришли сюда, потому что здесь красиво, и здесь все настоящее". Современный городской образ жизни для них был просто невыносим. Когда молодого калифорнийца спросили, почему он забрался в такую глушь, он указал на город, окружавший его квартиру и ответил: "Потому что я хотел выбраться отсюда". Колин Флетчер говорил то же самое: "Я отправился на природу, чтобы избавиться в себе от цивилизованности". Актер Стив МакКуин сказал: "Я бы скорее хотел проснуться в пустыне, чем в городе". Походы на природу стали превращаться в "уход от цивилизации", которая была чуждой для некоторых ее представителей. Среди природы человек зависел от себя, а не от общества. Один студент из университета в Юте сказал, что дикая природа предлагает возможность "испытать свою собственную исключительность". Находясь среди природы, человек принимает простые, важные, личные и должные решения. Другой молодой человек говорил: "Пребывая в лесу четыре месяца, я многое узнал и многому научился". Терри Рассел, автор популярной книги Сьерра Клуба "На свободе" (1967), писал: "Жизнь в городе пуста, бессодержательна, пугающа. Познайте лоно природы и вы избавитесь от своего страха". Джон Денвер, очень популярный певец в начале 1970-х гг., знал, что под этим имеет ввиду Рассел. Денвер рассказывал, как в возрасте 27 лет он отказался от городской жизни ради простых и открытых отношений среди друзей в горном лагере в Колорадо. Модная в то время философия Денвера сделала его наиболее успешным творцом песен в мире в 1973-1974 гг. Политические "крестовые" походы 1960-х гг. уступили место внутреннему поиску личного счастья, и природа многим казалась необходимым для этого ингредиентом. Гилберт Стакер объяснил, что дикая природа - это "вечное начало, где молодежь находит и силы и символ".
Интерес к природе в современном американском мышлении объяснялся не только "контркультурным всплеском", но и появлением модного экологического движения. В 1960 и 1970-е гг."окружающая среда" и "экология" стали широкоприменяющимися в обиходе словами. Они говорят о своем времени не меньше, чем вера говорила о пуританах, эффективность о прогрессе, и тяга к стабильности о поколении, которое пережило Великую Депрессию.
В основе того, что раньше называли "охраной природы", а сейчас все чаще стали называть "экологией", лежит страх. Это не был прежний страх лишиться ресурсов и потерять конкурентноспособность, что так напугало поколение Теодора Рузвельта и Гиффорда Пинчота. Не вызван этот страх был и возможностью обезображивания мира. "Косметическое" природоохранное движение, проявляющееся, например, в приукрашивании автострад, и многие идеи, касающиеся качества жизни и качества окружающей среды, лишились в конце 60-х гг. своей силы. Новые идеи, основанные на экологическом видении, оказались посвященными не качеству жизни, а страху за саму жизнь. Американцы внезапно поняли, что человек - существо уязвимое. Они стали видеть в человеке часть сообщности жизни, часть, зависимой от выживания экосистемы и здоровья окружающей среды. Иначе говоря, человек понял, что он принадлежит, как и все остальное, единой природе. Экологическое видение подразумевало также и признание того, что цивилизация подвергает хрупкий жизненный баланс большой угрозе. Новостью в американской экологической истории это конечно не было. Беспрецендентным же был размах общественной озабоченности и тенденции определить происходящее не в экономическом, а в этической контексте.
Реальность и, в особенности, идея дикой природы стала играть важную роль в новом природоохранном движении. Она напоминала о биологических истоках человека, его родстве со всей жизнью и его "членстве" в биосообщности. Хорвад Занисер считал, что природа нам нужна для того, чтобы мы забыли об иллюзии господства над природой и вспомнили о том, что мы ей принадлежим. "На природе, - говорил он, - мы ощущаем себя членами взаимозависимой сообщности живых существ, живущих благодаря единому солнцу. Кто-то в 1970 г. сказал, что природные места стали мекками "паломничества в прошлое нашего рода". В этих укромных убежищах мы можем свести нашу жизнь к своим простейшим потребностям. Благодаря этой идее о зависимости от окружающей среды и развился взгляд на человека, являющегося "частью природной системы, а не полубогом, стоящим от нее особняком".
Новое экологическое движение стало характеризоваться именно идеей взаимосвязанности живых существ и природных процессов, и полной зависимостью человека от природы. Дикая природа, согласно Дэвиду Броуэру, претворила в жизнь потребность человека в окружающей среде, "где бы он мог вспомнить о том, что цивилизация - это всего лишь тонкая надстройка на огромной толще эволюционных пластов, благодаря которым она и оказалась возможной". Это та среда, где "мы считаемся с нашим началом и тем, что вне нас, где мы учимся внимать, уважать, любить и помнить". Эдвард Эбби, близко к сердцу принимавший жизнь на Юго-Западе, считал, что природа способна напомнить цивилизованным людям о "существовании другого мира, более старого, древнего и глубокого, чем наш мир, мира, которого окружает и поддерживает маленький мир людей".
Нынешние защитники дикой природы придерживаются экологического мировоззрения. Уильям О. Дуглас писал, что его контакт с природой помог ему увидеть во всех живых существах "звенья цепи, частью которой является и человек". По мнению Дугласа Бэрдена, пребывание на природе способствует развитию "того понимания, что мы - часть одной огромной среды, так как в основе огромного разнообразия жизни лежить фундаментальное единство". И Колин Флетчер, описания походов которого стали в 70-е гг. бестселлерами, писал, что после контакта с природой "вы по настоящему чувствуете, что вы являетесь частью структуры жизни, к которой относятся и гора, и воздух, и вода, где казалось бы нет жизни. Вы начинаете ощущать целостность вселенной, великое единство". В результате такого восприятия вы перестаете "самонадеянно считать, что мир создан для человека".
Наиболее характерным уроком и экологии является потребность в скромности со стороны человека. Получив возможность изменить природу на глобальном уровне, человек сейчас должен "развить" самоограничение, необходимое для "ответственного экогражданства". Это, в свою очередь, зависит от распространения этики, от отношений "человек - человек" к отношениям типа "человек - окружающая среда", своего рода этики земли, которую Олдо Леопольд отстаивал в 1930-х и 1940-х гг. Учитывая пренебрежение человеком прав других существ, сделать быстро и легко это не удасться. Но природа может помочь человеку "отказаться от своей гордыни и развить скромность, необходимую для уважения сообщности и внимания к окружающей среде". Барбара Уорд и Рене Дюбо (последний из которых временно противоречил своим пасторальным наклонностям) утверждали, что люди в природе "могут найти великого учителя скромности, нужной человеку для его выживания". Лорен Айсли, антрополог, чувствовал, что встречи с дикой природой помогают цивилизованному человеку развить так необходимое уважение к жизни и к самой идее жизни. Многие полагают, что большое значение в "установлении" экологической отвественности играет фактор самоограничения. Сохранение дикой природы означает установление сомоограничительных рамок. "Развитие" должно происходить до определенного уровня, и мы не можем зариться на материальные ресурсы, которые могут содержаться в дикой природе. В конце 60-х гг. Дэвид Броуэр любил говорить, что если отмена строительства плотин в Гранд Каньоне означает экономическое самопожертвование, то США должны согласиться с тем, чтобы быть более бедными. На такого рода самоограничение американцы легко пойти не могут. Слишком глубоко укоренившейся в их представлении была связь между процветанием и дальнейшим развитием. В 60-е гг. экологи стали заявлять, что большее не всегда является лучшим. Сохранение дикой природы стало важным символом революционно нового образа мышления, касающегося связи человека с природой. Потребность в самоограничении выходила, согласно ему, на первый план, и права других жизненных форм становились жизненной реальностью. Природа являлась лучшим доказательством того, что земля не принадлежит человеку, что помогало людям увидеть в себе часть земли. Таким образом, природа "способствовала" изменению характера американского природоохранного движения, выражавшегося переходом от, как сказал Билл Деваль, "поверхностного" утилитаризма к глубокой неантропоцентрической заботе о всей экосистеме. 
В рамках благоприятного контекста, созданного контркультурой и экологическим движением, некоторые дополнительные идеи, касающиеся ценностей дикой природы, сегодня заслуживают особенного внимания. По сути, лишь немногие из них явились совершенно новыми. Защитники природы часто обращались к концепциям Леопольда, Мюира и Торо. Действительно новым в конце 20-го века стало понимание того, что будущее дикой природы зависит от распространения убедительной философии.
Нынешние защитники природы все чаще стали обращаться к тому аргументу, что дикая природа важна в качестве места для нормальных экологических процессов и генетического материала. Дикие территории, говорят биологи, являются моделями, которые наука может использовать в качестве индикаторов, помогающих оценить перемены, произведенные цивилизацией.
Экологи считают аксиомой то, что дикая окружающая среда является биологически разнообразной, и что разнообразие способствует стабильности. Природа предоставляет убежище всем жизненным формам, даже если эти формы, по мнению человека, являются бесполезными. Майкл Фроум сказал, что природа это "последнее прибежище для многих видов, которые в ином случае были бы обречены". Разумеется, аргумент сохранения видов не мог не принять утилитарного характера и по сути он был наиболее убедительным. В "Тонущем ковчеге" (1979) Норман Майерс описал то, какую выгоду извлекли для себя медицина и сельское хозяйство, благодаря якобы "бесполезным" видам, которые смогли сохраниться в природе без малейшего на то ведома человека.
Но подобно большинству современных экологов, Майерс считал, что сберегая биоразнообразие, человечество не должно заботиться только о своих материальных интересах. Учитывать здесь следует весь эволюционный процесс. Ясно то, что происхождение и формирование жизни на земле несравненно больше связано с природой, чем с контролируемым порядком, который человек начал навязывать природе с началом скотоводства и сельского хозяйства. "Не забывайте, - говорил Дэвид Броуэр, - что творческая способность ДНК была сформирована в условиях не цивилизации, а природы". Природа является важнейшим детищем эволюции. Лишь в самый последний миг геологического времени человек отважился контролировать то, что некогда контролировало его. Если мы покончим с природой, объяснял Броуэр, мы покончим с условиями, ответственными за всю жизнь, в том числе человеческую. Спасая дикую природу, добавил он, мы спасаем "жизненную силу, неразрывную живую цепь, простирающуюся до самых истоков жизни на земле, силу, создавшую нас и все сущее в его великолепии, чтобы мы могли жить в полном смысле этого слова". Может, как считал Рене Дюбо, человек и смог бы построить более великолепный мир, чем природа. И все же многие из его современников не были уверены в необходимости отказа от биологических природных корней. Выражая их мнение, физик А.Г. Раш говорил: "Если человек искоренит дикую природу, он тем самым отвергнет эволюционную силу, создавшую его. Человек останется в полном одиночестве".
Страхи, связанные с этим, часто фокусируются на скорости вымирания видов в современном мире. Биологи считают, что из 10 миллионов видов, разделяющих с нами эту планету, в течение столетия 2 млн. вымрет. Такая скорость вымирания в десятки раз выше той скорости вымирания, что имела место до появления цивилизации. Природный отбор уже не является ведущей силой эволюции. Его функции на себя взял человек и вместе с ними и колоссальную ответственность. В природоохранном движении считают, что мы выдираем страницы из "великой энциклопедии Творца", Майерс говорит о "Тонущем ковчеге". Но наиболее значимую форму этой концепции придал, пожалуй, Леопольд, говоря своим студентам Висконсинского университета, что первым законом успешной "работы часовщика" является наличие всех частей.
Согласно этой точке зрения, природа обретает значение как среда, где "состав" жизненных форм остается неизменным. Эдвард Вильсон определил дикую природу, как область для различной жизни, противопоставленную искусственной среде, например, полю с гибридными культурами или месту для выпаса скотины. Вильсон говорил, что на одной единственной горе в южноамериканском нетронутом тропическом лесу обитает 200 видов муравьев. Расчистка такого места для сельского хозяйства, по его мнению, равносильна уничтожению биологического чуда, создававшегося миллиард лет. Конечно, некоторое переоборудование природы, в том числе уничтожение видов, можно оправдывать на основе законной человеческой потребности. Но с приближением численности человечества к отметке 5 миллиардов человек, биологи вроде Вильсона задают вопрос относительно того, не зашел ли процесс прогресса слишком далеко? Как сказал Нэнси Ньюхалл, "ответы на вопросы, трудноразрешимые пока что для человечества, искать следует на уровне сбалансированности, пропорциональности и "ценности редкости природы". Благодаря природе мы, по сути, можем делать выбор.
Другой аргумент защиты природы подразумевает ее историческую значимость. Природные места можно ценить как документы, источники информации о прошлом человечества. В качестве "библиотеки"природа содержит потенциальную историческую информацию, предоставляя возможность узнать "из первых рук" о чувствах людей прошлого. Важную роль, разумеется, играет и фактор "редкости" природы. Там, где природа преобразована цивилизацией, дикие места можно сравнить с редкими книгами. В качестве исторического документа природа имеет значение для любой страны, но американцы претендуют на звание нации, особенно близкой к природе. Следуя примеру Фредерика Тэрнера и Теодора Рузвельта, философы дикой природы утверждают, что американская культура несет на себе печать длительной связи с дикой природой.
О долге американской мысли и культуры перед дикой природой говорил еще в 1890-е гг. Тэрнер, "выдвигая" свой "пограничный тезис". "Таяние" границы способствовало появлению новых и более красноречивых выражений. Одно из наиболее известных было сделано в 1960 г. писателем и историком Уоллесом Стигнером. Свое заявление перед Обзорной комиссией по ресурсам отдыха под открытым небом он начал с того, что его аргументы в пользу природы не имеют ничего общего с отдыхом. Обсудить же он хотел американскую историю и роль в ней природы. Природа, как ему казалось, оказывала на людей огромное формирующее влияние. Лишиться контакта с природой, по его мнению, значило лишиться того, что делало характер американским. "Если мы позволим погубить природу, - продолжал он, - мы лишимся части нас самих". Стигнер считал, что эта "часть" является залогом нового начала в новом мире, который лежал в основе "американской мечты". Причиной волнения Стигнера и его статьи (1960) была возможность лишиться того, "благодаря чему американцы отличаются от других народов и являются пока что более удачливыми, чем другие народы". Он рекомендовал относиться к остающейся американской дикой природе, как к своего рода "хранилищу природных ценностей", где можно было бы прочувствовать ощущения пионеров времен границы. Разумеется, музеи, придорожные пионерные деревни и другие "пограничные участки" не могут заменить восприятия от настоящей природы.
Марк Сагофф еще больше углубил аргумент Стигнера. В 1974 г. он предложил неутилитарный довод в пользу сохранения природы, основанный на ее важности, как центрального символа американской нации. Он считал, что долг по сохранению природы является долгом "перед нашей культурной традицией, нашими национальными ценностями, нашей историей и, следовательно, перед нами самими. По его мнению, на кон поставлены юридическое и политическое право. У каждого гражданина страны, как он считал, должно быть право не только голоса на выборах, но участия в культуре нации. Это "право наших граждан на свою историю, на знаки и символы своей культуры", делает сохранение природы таким же необходимым для американской нации,