как и сохранение таких институтов, как суд присяжных и общественное обучение. Удалив дикую природу, вы устраните возможность быть американцем.
Аргументы, касающиеся исторической ценности природы, подчеркивают также и ее особую связь с человеческой свободой. Эту связь Стигнер и имел ввиду, описывая природу как "часть географии надежды". Пуритане поняли это, найдя в природе Нового Света убежище, где они могли бы поклоняться так, как этого хотели. Когда Роджер Уильямс оставил ряды пуританской олигархии, он также отправился в дикие места Бухты Нарагансет (остров Роуд). В 1840 гг. мормоны в дикой природе также искали свободу, в 1960-е гг. их примеру последовали некоторые контркультурные сообщности.
Тогда как экологи признавали вклад природы в биоразнообразие, социальные ученые и гуманисты подчеркивали ее важность в деле поддержания интеллектуального разнообразия. Согласно определению дикая природа, неконтролируемая и неорганизованная, является антиподом цивилизации. В этом качестве она представляется благодатной почвой для отклонений, эксцентричности и своеобразия в положительном смысле. Раймонд Дасманн называл природные области "резервуарами свободы" и говорил, что "без них не осталось бы места для последней природной вещи, свободного человеческого духа". Джозеф Вуд Кратч говорил, что "природа и идея о ней являются одними из постоянных элексиров человеческого духа". Разумеется, одними из первых стали так думать Торо и Леопольд, афоризм которого "чего стоят сорок свобод без единого белого пятна на карте?", является одной из наиболее частых цитат в современной экофилософии.
В книгах Джорджа Оруэлла "1984" (1949) и Олдоса Хаксли "О дивный новый мир" (1932) выражается страх по поводу исчезновения дикой природы, как свободной среды в неком будущем тоталитарном обществе. "Автор "1984", - говорил Сигурд Ольсон, - хотел показать, что мы находимся под угрозой потери духовных ценностей, являющихся частью нас самих". Правители полицейского государства, придуманного Оруэллом "поставили природу вне закона, так как они знали, что она поддерживает свободу мысли и действия". В силу подобных соображений, дикая природа обретает значение не только места для отдыха и развлечений. Отряды повстанцев свои базы устраивают именно в природных местах. Без них возможность и даже идея сопротивления во многом теряет свой смысл. Верховный судья Уильям О. Дуглас говорит, что без дикой природы человека легче превратить в "автомат". Поэтому "бездорожные места являются одним из залогов свободы". Эдвард Эбби указывал на "политическую необходимость" того, чтобы места вроде Гранд Каньона и Сьерры оставались дикими. В них он видел "убежище, в котором можно срыться от авторитарного правительства, политического угнетения и базу для сопротивления централизованному доминированию". Уоллес Стигнер на этот счет выразился так: "Без какой-либо дикой природы мы обречены на стремительное скатывание к техническому "термитному" образу жизни, на превращение мира в полностью контролируемую среду". Гарри Снайдер испытывал подобного рода страхи, когда он отмечал, что "нетронутой природы у нас почти не осталось, и то, что уцелело, постоянно вырубается и выжигается".
Другим аргументом в пользу сохранения дикой природы является "концепция творчества". С одной стороны, очень часто можно услышать повторяющиеся тезисы культурных националистов XIX в. о том, что возвышенная дикая природа вдохновляет великое искусство и литературу. В качестве современных доказательств сторонники дикой природы приводят музыку Джона Денвера, эссе Эдварда Эбби, фотографии Анселя Адамса и Элиота Портера и поэзию Гарри Снайдера, получившего в 1975 г. премию Пулитцера. Но с другой стороны, некоторые мыслители видят связь между природой и творческим процессом. Все тот же Торо назвал природу "сырьевым материалом жизни". Леопольд всю историю человеческой мысли видел состоящей из "последовательных вылазок из единой исходной области, которой была дикая природа". Эту идею Эдвард Эбби развил в своих книгах, заявляя, что в дикой местности мы "самым непосредственным образом сталкиваемся с голой сутью существования, стихийной и основополагающей". 
Согласно этому аргументу, если художественное и интеллектуальное творчество зависит от постоянного контакта со стихийной реальностью и ее интерпретацией, то природа, как источник свежих идей, оказывается очень важным фактором. Это делает возможным то, что Эмерсон называет истинными отношениями со вселенной. В обратном случае мы обречены на извлечение синтеза из синтеза или, как сказали братья Расселл, "после первого художника может быть лишь копировщик". Открытия подразумевают наличие непознанного, немодифицированного, природного. И не случайно такие сравнения науки с "прокладыванием пути", "пионерной деятельностью" и т.д. впервые были сказаны в контексте природы. В случае отсутствия дикой природы, творчество может не исчезнуть, но оно, по крайней мере, станет совершенно иным. 
Влияние дикой природы на здоровье является еще одним аргументом из арсенала защитников природы. Начало этой аргументации было положено работой Зигмунда Фрейда, касающейся угнетающего воздействия цивилизации. Гид из Миннесоты, Сигурд Ольсон, "материализовал" теорию Фрейда своими описаниями воздействия путешествий на каноэ на себя и на своих клиентов. Он понял, что миллионы лет жизни среди природы оставили в психике человека слишком глубокий след, который относительно короткая история цивилизации не смогла искоренить. Человек по-прежнему живо реагирует на природные места, он прошел "долгий путь от примитивного состояния, но этот путь не был достаточно долгим, чтобы он смог забыть о своих истоках". Цивилизованный человек в результате своих достижений, по сути, оказался лишенным контакта с природой. Лишенный физического вызова выживания благодаря своим личным качествам, он ощущает себя неудовлетворенным, несчастным и даже угнетенным. Чтобы исправить упущенное, многие люди стараются побывать на природе раз в месяц или раз в году, что можно сравнить с регулярными визитами к врачу. Находясь среди природы, они стараются забраться в древние рощи и обрести восприятие, которое Ольсон определял, как" простоту, безмятежность и давнишнее мировоззрение, о котором в городах очень часто забывают". Походы на природу позволяют на какое-то время сменить искусственное на природное, они помогают обнаружить "духовный резерв среди механического мира, в котором мы живем". "Цивилизованные люди, - заключает Ольсон, - всегда будут тянуться к последним границам, где они смогут найти самую обычную радость и удовлетворение". Он описывает, как неоднократно был свидетелем того, как равнодушные, почти отчаявшиеся городские жители во время своих походов на природу вновь становились счастливыми. Такие походы, как считал Ольсон, были не просто отдыхом, а психологическими праздниками, такими важными для здоровых умов.
Профессиональные психологи и психиатры начали предоставлять свои свидетельства в поддержку теории Ольсона. Возникли две различные, но не противоречивые теории. Одна из них указывала на способность природы положительно действовать на жизнь, слишком усложненную цивилизацией. На природе люди могут насладиться тишиной, спокойствием и, особенно, одиночеством. Одиночество, говорят, также является большим целителем. "Парки Америки, - сказал нейролог Уильям Гибсон на конференции Сьерра Клуба, - являются величайшими опекунами ментального здоровья". Некоторые психиатры отмечают, что одна область дикой природы может "сэкономить обществу затраты на несколько психологических госпиталей". И действительно, фраза "природная терапия" стала очень часто применяться в психиатрической литературе 1970-х гг. 
Некоторые психологи уверены в том, что стресс необходимо "лечить" только в природных условиях. Цивилизация подавляет некоторых людей, делая их беспомощными и затравленными. Пребывание же в природных условиях помогает развивать уверенность в своих силах.
На более философском уровне эта ценность природы вытекает из ее способности "устранять опеку" цивилизации, которая стоит между человеком и "естественными испытаниями". Одна из главных ироний цивилизации состоит в том, что она ликвидирует "неприятные стороны жизни", включая страх, лишения, боль, которые и помогли выжить доцивилизованному человеку. Тысячи лет ориентации на цивилизованное существование, в течение которых люди стремились избавиться от страхов, связанных с пребыванием в природных условиях, вылились в печальный факт осознания того, что достигнув обетованного рая супермаркетов и воздушных кондиционеров, мы поплатились чем-то обладающим большей ценностью. Находясь на природе "в окружении неконтролируемых объектов и явлений", человек оказывается перед лицом извечных испытаний. Некоторым людям это надо в силу сложных психологических причин. Исходя из этой точки зрения, "избыток безопасности в итоге приводит лишь к неприятностям". Д.Р. Андерсон исследовал это и пришел к выводу, что опасность и страх были главными силами эволюции задолго до того, как финансовый успех и социальный статус вышли на мировую арену. Эдвард Эбби также говорил о тех людях, которые желают "прочувствовать опасность" и отправляются в самую глушь, чтобы испытать там это чувство.
Концепция природы, как храма, как места, где можно встретить Бога и поклоняться ему, способствовала развитию интеллектуальной революции, которая вылилась в высокое оценивание природы. Логика была такова, что если природа воплощает собой моральный закон и духовную истину, то она же может предоставить наиболее явную связь с Богом. Торо и Эмерсон прониклись этим духом благодаря европейским романтикам и азиатским мистикам, а Мюир сделал его присущим американскому Западу. Его походы в Сьерра Неваду стали актами поклонения.
В последние десятилетия в Америке перестали природу напрямую увязывать с Богом. Еще в 1913 г., когда Мюир говорил, что деревья ему представляются "поющими псалмы", Джордж Сантаяна утверждал, что "девственное уединение... не дает уроков трансцендентальности... и не свидетельствуют о какой-либо сознательно насаженной в мире моральности". Согласно этой точке зрения, связь Бога с природой была почти что мифом, почти антроморфическим заблуждением, сродни прошлой тенденции увязывать природу со злом. Природа, как считают современные философы, является ни моральной, ни аморальной, она просто далека от всякой морали. Разумеется, ее можно считать святой в смысле внушения почитания и "предложения особой значимости". Новым здесь является то, что эти чувства в большой степени, чем когда либо, основаны на понимании того, что такое природа на самом деле, а не то, какие страхи или надежды связывают с ней люди. Природа может быть святой, но лишь в силу присущих ей свойств, а не как свидетельство или символ некоей высшей силы.
Эдвард Эбби называл природу "раем", но объяснял, что это "не обычные небеса святых... сад блаженства и неизменного великолепия". Раем Эбби была "настоящая земля" и, в особенности, пустыня, которую он характеризовал, как "бережливую, скупую, суровую, заставляющую ее не любить, а размышлять". Эбби никогда не говорил о том, что он находил в пустыне какие-либо свидетельства Бога. То, что он там встретил, было "опасным и ужасным местом камней, зыбучих песков, кактусов, колючек, скорпионов и гремучих змей". Поэтому он не рекомендовал здесь появляться любителям природы и тем, кто желал встречи с Богом. "Пустыня не говорит ничего", - утверждал он. Но тем, кто все-таки отваживался на это, он сжато советовал: "Полагайтесь только на самого себя. Возьмите с собой воду. В полдень прячьтесь от солнца. Не обращайте внимания на стервятников".
Тогда зачем вообще идти в пустыню, или вообще в любое дикое место? Эбби попытался ответить на это в 1977 г. описанием одного из своих походов в Сев. Аризоне. Взобравшись по стене каньона до точки, которую, как ему казалось, никто до него не достигал, он понял, что ошибался. Почти на самой вершине находилась сложенная из камней стрела, указывающая на север. Посмотрев в бинокль в этом направлении, он увидел лишь "другие каньоны, плато, вершины, пустынные мили, залитые солнцем, и небо с немногочисленными на нем облачками". Пойдя все-таки в направлении, указанном стрелой, Эбби подошел к отвесному утесу, после этого он вернулся к стреле. Он решил, что "дальше нет ничего. Ничего совершенно. Ничего кроме пустыни. Ничего кроме молчаливого мира". И внезапно его осенило, что стрела указывала на нечто, обладающее нематериальными свойствами. Она говорила о безбрежности, непостижимости и противопоставлении природы цивилизации во всех ее мифах. Если она и обладала религиозной ценностью, как подразумевал Эбби, она во многом отличалась от простого, пусть и искреннего пантеизма Джона Мюира. И наконец, некоторые защитники природы утверждают, что она имеет право на существование ради себя, независимо от ее ценности для человека. Многое для развития этой идеи сделал Альфред Норт Уайтхед своей так называемой философией процесса. Все в мире, считает Уайтхед, занимает свое место в общей схеме вещей, независимо от своей полезности для любого другого компонента, но в связи с этим подходом к защите природы возникают некоторые неувязки. Например, как мы уже говорили, природа - это чисто человеческая концепция, придуманная цивилизованным человеком. Объекты, составляющие природу, такие как: животные, леса и реки, могут действительно считаться обладателями прав, но мы не можем с той же легкостью применить ту же логику в отношении концепции, существующей исключительно в мыслях человека. 
Другие философы считали примерно то же самое. Природа, говорили они, это не чувственное существо с четко определяемыми интересами и поэтому способное "выиграть" или "проиграть". Она не может иметь прав в общепринятом понимании. Ущерб, наносимый природе, следует понимать, как ущерб, наносимый людям, которые ценят природу. Именно их права, по сути, и оказываются затронутыми. Например, когда в 1965 г. Уильям О. Дуглас изложил "закон о правах природы", он имел ввиду право людей на восприятие природы. И в 1972 г., относительно судебного разбирательства по калифорнийской долине Король Минералов, Дуглас сказал, что долина как и природа вообще, имеет в суде легальный статус. Но дальше эту идею он расширить не смог, говоря, что люди, "тесно связанные с неодушевленным объектом, которому угрожает нанесение ущерба, являются его закоными выразителями интересов". В итоге так и не ясно, кто именно, люди, которые любят долину, или сама долина, обладает легальным статусом. И раз природный объект не может представлять свои интересы, раз человек-посредник всегда необходим, то грань между правами природы и правами людей действительно выглядит хрупкой.
Придание природе прав - притягательная идея, оказавшаяся полезной тем, что благодаря ей число сторонников защиты природы стало еще большим. Но на политической и законодательной аренах, где формируется будущее природы, ее вклад в природную философию можно считать минимальным. Наиболее эффективной защитой природы является та, которая исходит из потребностей и интересов цивилизованных людей. Таковой предпосылкой предусматривается то, что природа и цивилизация больше не пребывают во враждебных отношениях. Современная цивилизация нуждается в природе, и если природе суждено выжить, то это произойдет только при принятии цивилизацией соответствующих охранно-самоограничительных мер.
Глава XII
Ирония победы
Леса переполнены до невозможности
и сучьи дети вроде меня
являются лишь частью проблемы.
Колин Флетчер, 1971 
Ирония, как говорят нам литературные критики, имеет место, когда результат противоположен тому, который ожидался. Успех оборачивается неудачей. Нечто очень хорошее становится плохим. Восторженное отношение к природе является классическим примером иронии в наше время. На протяжении более ста лет Торо, Мюир, Леопольд и Броуэр старались привлечь внимание американцев к природе, как к ресурсу, восстанавливающему силы. Сохранение дикой природы, казалось, зависит от появления ее клиентуры. Долина Хетч Хетчи была потеряна, по мнению Мюира, потому, что лишь очень немногие лично знали ее красоты. Каньон Глен исчез под резервуаром во времена Броуэра потому, что это место никто не знал. И затем, в конце 1960-х и 1970-х гг., победа! Природа внезапно оказалась в почете. Постоянно растущее городское население обратилось в беспрецендентном количестве к остающимся невостребованным уголкам страны. По приблизительным подсчетам, посещение природных мест ежегодно увеличивается на 12 процентов, удваиваясь за десятилетие. Считается, что к 2000 году эта цифра увеличится десятикратно. В широко рекламируемых местах, таких как Гранд Каньон, скорость роста посетителей была почти показательной до тех пор, пока не вмешалась Служба национального парка. Подобная популярность способствовала спасению природных областей от "прогрессивного развития". Привлекая внимание общественности к природе, Мюир и его коллеги добились замечательных успехов. Но даже во время празднования наибольших триумфов природоохранного движения, наиболее проницательные из защитников дикой природы видели новую угрозу дикой природе в своем собственном энтузиазме. По иронии, именно рост восторженного отношения к природе угрожал привести ее к гибели. Обретя значительные дивиденды в сфере общественного мнения за последнее столетие, дикая природа может быть "зацелована нами до смерти" в следующем столетии.
Вся проблема, конечно, заключалась в людях. Плотины, шахты и дороги не являются главной угрозой "дикому" состоянию окружающей среды. Такую угрозу представляют цивилизованные люди. С какими целями они являются: с экономическими или туристическо-оздоровительными, в определенном смысле, не столь уж важно. Природные ценности обладают таким характером, что даже "правильные виды" оздоровительного применения могут "в определенной дозировке" покончить с дикостью места. Как выразился эколог Стэнли А. Кэйн, "бесчисленное число людей не может наслаждаться уединенностью одновременно".
Сейчас мы можем сказать, что четыре революции способствовали тому явлению, которое Колин Флетчер называет "переполненностью лесов". Интеллектуальная революция, по сути, является темой этой книги. Как сказано нами ранее, к 1970 г. появилась совершенно развитая философия ценностей дикой природы. Более важно, с точки зрения популярности то, что аргументы в пользу положительного принятия природы "просочились" от интеллектуалов к более широким слоям американского общества. Успех "Серии выставочного характера" Сьерра Клуба и Дэвида Броуэра, повсюду встречающихся книг, превозносящих дикую природу, является тому примером. В 1970-е гг. такие журналы, как "Любитель рюкзачных походов", "Пребывание среди дикой природы" и "Извне" донесли идею до еще большего числа людей. Генри Дэвид Торо и Олдо Леопольд, которые были известны лишь небольшому кругу посвященных, стали прославленными лидерами движения в защиту природы. Подобная разница объясняется революционной переменой в отношении.
Но сами по себе идеи не могут вызвать "переполненность лесов". Революция в оснащенности облегчила проявление любви к природе. Нам трудно даже представить, какого рода снаряжение первые поколения отдыхающих на лоне природы использовали в своих походах. Палатки в 1920-е гг. изготовлялись из белого полотна и весили 50 фунтов. Люди спали в громоздких шерстяных постелях, скрепляемых огромными безопасными булавками. Пищу перевозили в баках, и, разумеется, все снаряжение тащили лошади и мулы. Любители природы, несущие свой багаж на спине, считались эксцентриками. Еще в 1934 г. Дэвид Броуэр мог совершать 10-ти недельный рюкзачный поход по Сьерра Неваде и исписать две страницы своего журнала описанием мест, которые никто до него не посещал. Но технореволюция, произошедшая после второй мировой войны, начала все это менять. Пластик, нейлон, алюминий и поролон, наряду с холодильными установками прочно вошли в жизнь американцев. К 1950 г. обычный человек уже мог без прежних неудобств отправляться в поход на природу больше, чем на несколько дней. Улучшение качества изолирующего материала и лыжи-вездеходы способствовали появлению туристо