тоже
своеобразный неоплатонизм, но только построенный не на космическом уме,  эма
нацией которого является все существующее, но  на  человеческом  Я,  которое
тоже  мыслило  все  существующее  как  только  результат  своей  собственной
эманации.
   Однако историческая судьба зло посмеялась  над  Леонардо.  Преувеличенная
оценка реального и обычно довольно слабого  человеческого  субъекта  привела
его к тому, что этого субъекта и его неугомонную деятельность  он  увенчивал
волевым охватом всего мира, а так
   как этот  мир  Леонардо  склонен  был  трактовать  материалистически,  то
наивысшей мечтой человеческого субъекта он иной раз считал  распадение  мира
на дискретные и вполне материальные элементы.  Да  и  в  реальной  обрисовке
живого человека он тоже  в  конце  концов  н  ачинал  обнаруживать  хилость,
беспомощность и  нигилистическую  настроенность,  как  это  можно  отчетливо
видеть на его "Иоанне  Крестителе".  Личностно-материальный  неоплатонизм  и
субъективные страсти антропоцентризма приводили его к нигилизму, к раскаянию
во в сех своих жизненных и художественных тенденциях,  к  самому  настоящему
трагизму. И это - весьма удивительный феномен: классическая четкость  формы,
артистически-богемное самообожествление и - трагизм.
   Таков трагизм личностно-материальной эстетики Высокого Ренессанса и,  что
самое интересное, трагизм одного из наиболее  материалистически  настроенных
мастеров Ренессанса, Леонардо да Винчи.
   Глава четвертая. МИКЕЛАНДЖЕЛО (1475 - 1564)
   Личностно-материальная эстетика  Ренессанса,  весьма  ярко  выраженная  в
творчестве  Боттичелли  и  Леонардо,  достигает  у  Микеланджело   настолько
интенсивно выраженных форм, что такую эстетику с полным правом можно назвать
колоссально напряженной и даже космичес кой. С другой стороны, однако,  этот
личностно-материальный  космизм   ввиду   того   ничтожества   изолированной
личности, на которой базировался весь Ренессанс,  этот  напряженный  космизм
Микеланджело достигает степени весьма интенсивного трагизма. И когда говорят
о  светской  личности,  выступившей  в  эпоху  Ренессанса,  о  привольном  и
жизнерадостном самочувствии человека в эту эпоху, то достаточно одной только
мрачной титанической фигуры Микеланджело, чтобы разрушить  все  такого  рода
либерально-буржуазные вымыслы об э похе Ренессанса.
   Неоплатонизм и его колебания
   Прежде  всего  обычно  весьма  неправомерно  игнорируют  ярко  выраженный
неоплатонизм   Микеланджело.   Если   невозможно    обойтись    без    учета
неоплатонических  элементов  в  анализе   почти,   можно   сказать,   любого
возрожденческого явления, то у Микеланджело это особенно бр осается в глаза.
Приведем суждение самого крупного исследователя эстетики  и  искусствознания
Ренессанса  Э.Пановского,  который  посвятил  этой  эпохе  десятки  и  сотни
прекрасных страниц.  Вот  что  мы  читаем  в  одной  его  книге,  давно  уже
получившей  мировую  известн  ость:  "Произведения   Микеланджело   отражают
неоплатоническое мировоззрение не только в  форме  и  мотивах,  но  также  в
иконографии и содержании... Микеланджело прибегает к неоплатонизму  в  своих
поисках зримых символов человеческой жизни и судьбы, как он их  пер  еживал"
(184, 182 - 183).
   В другом месте той же книги Э.Пановского мы читаем  следующее.  В  ранний
период творчества у Микеланджело преобладают светские темы.  Но  "его  стиль
постепенно развивается в направлении, противоположном классическим  идеалам,
и в конце концов  он  оставляет  ком  позиционные  принципы,  которые  можно
находить  в  его  прежних  работах.  Его  сильные,  но  скованные  trapposti
("противоположения") выражали борьбу  между  природным  и  духовным.  В  его
последних произведениях эта борьба  затихает,  потому  что  духовное  начало
победил о... Его самые последние работы, начиная  с  Распятия  св.  Петра  в
часовне Паолина, сопоставимые с  сонетами,  в  которых  он  оплакивает  свой
ранний интерес к "басням мира" и  находит  убежище  в  Христе,  обнаруживают
бестелесную прозрачность и холодную напряженнос ть, заставляющие вспомнить о
средневековом  искусстве;  а  в  некоторых  случаях  у  него  можно   видеть
фактическое использование готических прототипов" (там же, 229).
   "Платонизм"  Микеланджело  отмечали  уже  его  современники.  Теперь  это
считается несомненным фактом (см. там же, 262). С неоплатоническими учениями
Фичино Микеланджело познакомился еще в детстве, будучи  учеником  Полициано.
Даже Данте он изучал через неоплато нический комментарий Кристофоро Ландино.
Конечно, для итальянского художника XVI в. неоплатоническое  влияние  вполне
естественно; было бы странно, если бы оно отсутствовало. Однако Микеланджело
был единственным, кто воспринял неоплатонизм не  только  в  неко  торых  его
аспектах, но и в цельности, не как интересную и модную философскую  систему,
а как метафизическое обоснование своей собственной  личности  (см.  там  же,
264). Опыт его интимной жизни очень напоминает  платоническую  любовь  в  ее
подлинном смысле.  Неоп  латоническая  вера  в  насыщенность  материи  духом
вдохновляла любовь Микеланджело к красоте, а представление  о  нереальности,
иллюзорности и мучительности земной жизни, сравниваемой  с  жизнью  в  Аиде,
хорошо вяжется со всегдашней неудовлетворенностью Микеландж ело самим  собою
и миром. Страдальческие позы борьбы и  поверженности,  характерные  для  его
персонажей, хорошо передают идею тела как "земной темницы" души.
   Неоплатонизм Микеланджело очевиден  не  только  в  форме  и  мотивах  его
произведений, но и в их иконографии и содержании, хотя в простую иллюстрацию
идей Фичино они все же не превращаются. Нечто подобное Пановский находит и в
творчестве Тициана, произведения
   которого он тоже подвергает подробному анализу (см. там же, 223 - 228).
   Однако можно и не опираться на  авторитет  Э.Пановского,  чтобы  заметить
неоплатонические корни творчества Микеланджело. Этот великий художник уже  и
сам в совершенно ясной и прозрачной форме выражал неоплатонизм как  в  своих
произведениях  изобразительного  ис  кусства,  так  и  в   своих   словесных
высказываниях.  Однако,  всячески  используя  наблюдения  Э.Пановского   над
неоплатонизмом Микеланджело, мы сначала  хотели  бы  сказать,  что  с  точки
зрения  истории  эстетики  Микеланджело,  конечно,  является  фигурой  очень
сложной. Ч тобы уловить эту сложность  в  конкретно-эстетических  воззрениях
Микеланджело, приведем суждение  одного  советского  исследователя,  который
вполне правомерно объединяет у Микеланджело  его  платонизм,  его  глубинное
понимание человеческого тела (мы бы сказали,
   личностно-материальное понимание)  и  борьбу  этого  прекрасного  тела  с
прекрасной душой.  А.Дживелегов  пишет:  "В  его  сознании  мощно  сливались
Платон, Данте, Савонарола. Его художественные идеалы, искавшие оформления  в
классических образах, не утрачивали от  э  того  своей  цельности,  особенно
когда Фичино, Пико или Ландино знакомили его с вдохновенными мыслями Платона
о красоте, когда, ведомый теми же  пестунами,  он  находил  в  "Божественной
комедии" живое воплощение красоты в слове, а в проповедях Савонаролы слыша л
рассуждения о том, что из-за красоты тела не следует забывать красоты  души"
(45, 30 - 31).
   Таким образом, в эстетике  Микеланджело  основная  личностно-материальная
тенденция тоже колеблется, так что Ренессанс и здесь отнюдь не  обнаруживает
такой уже своей безусловной опоры на телесный человеческий субъект.
   Анализ некоторых произведений
   Все   эти   философско-эстетические    колебания    Микеланджело    можно
иллюстрировать  огромным  количеством  разного  рода  примеров  как  из  его
творчества в области изобразительных искусств, так и из его поэзии.
   То, что человеческий субъект, на котором, как это  обычно  думают,  хотел
базироваться Ренессанс, уже с самого  начала  трактуется  у  Микеланджело  в
тонах весьма неуверенных, слабых  и  далеких  от  всякого  титанизма,  можно
видеть на примере его раннего рельефа "М  адонна  у  лестницы"  (ок.  1491).
В.Н.Лазарев  замечает,  что  Микеланджело  уже   здесь   "вкладывает   новое
содержание в традиционный образ Марии...  Микеланджело  трактует  Марию  как
провидицу своей трагической судьбы. Она кормит младенца  и  в  то  же  время
погружена в тяжелую думу о том, что ожидает ее сына" (69, 13).
   Таким  образом,  неправомерно  было  бы  считать,  что  трагические  ноты
появляются у Микеланджело только  лишь  в  поздний  период  его  творчества.
Вместе с  тем,  очевидно,  неправомерно  было  бы  и  преувеличить  титанизм
Микеланджело,  если  только  не  понимать  этот  после  дний  именно  в  его
обреченности и полной бесперспективности. Единственная фигура, где мы  видим
героизированный у Микеланджело титанизм, - это "Давид" (1501  -  1504).  "Он
стоит спокойно, уверенный в своей  правоте  и  в  грядущей  победе.  У  него
непропорциональн о большие  конечности  и  тяжелая  голова,  чем  подчеркнут
юношеский характер  телосложения.  Прекрасное,  мужественное  лицо  отмечено
печатью необычайного благородства, могучий торс и великолепно моделированные
руки и ноги не только выражают физическую мощь, но
   и подчеркивают силу духа" (там же,  20).  Так  характеризует  эту  фигуру
В.Н.Лазарев. Вазари прямо считал, что образ Давида, созданный  Микеланджело,
призывает правителей Флоренции мужественно  защищать  ее  и  справедливо  ею
управлять. Однако здесь нельзя не зам етить и еще один  характерный  момент,
позволяющий  связать  и  эту  скульптуру  с  теми  настроениями   постоянной
вопрошающей тревоги перед будущим, которые были свойственны Микеланджело  во
все периоды его творчества.
   Давид изображен перед битвой с  Голиафом.  Он  весь  сосредоточенность  и
ожидание. Ведь еще ничего не произошло.  Давид,  таким  образом,  отнюдь  не
окончательное решение проблемы человека у Микеланджело, а только  постановка
вопроса. Давид еще только  сама  эта  пр  облема,  данная  на  грани  своего
разрешения. Каково  это  решение  -  ответ  на  этот  вопрос  мы  находим  в
дальнейшем творчестве Микеланджело.
   Само собою разумеется, в нашу  задачу  не  входит  подробно  прослеживать
художественное творчество Микеланджело  на  всех  этапах  его  развития.  Мы
остановимся только на некоторых характеристиках,  которые  В.Н.Лазарев  дает
одному из самых зрелых и известных произ ведений мастера - фреске  "Страшный
суд" (1535 - 1541).
   Здесь Микеланджело изображает не  сцену  суда,  когда  "царь  славы"  уже
разделил всех воскресших на грешников и праведников, а тот  момент,  который
ему непосредственно предшествует (adventus Domini):  "Христос,  подъявший  в
грозном жесте правую руку, скорее пох одит  на  Зевса  Громовержца,  чем  на
христианского бога. Здесь  ангелов  не  отличить  от  святых,  грешников  от
праведников, мужчин от  женщин.  Всех  их  увлекает  один  неумолимый  поток
движения, все они извиваются и корчатся от охватившего их  страха  и  ужаса.
Этому
   движению придан вращательный характер, и у зрителя не остается  сомнения,
что связками, гроздьями могучих по своей комплекции тел  управляет  какая-то
выше их стоящая сила, которой они не могут противодействовать" (69, 82).
   Можно согласиться и с теми замечаниями, которые делает Г.Дунаев, когда он
говорит об использовании у Микеланджело эффекта двойников в "Страшном суде".
Смысл этого приема не поддается однозначному определению,  но  действительно
"можно сказать, что Микеланд  жело  трактует  зло  не  как  что-то  внешнее,
ужасное, в виде чудовищ, губящих людей, а как внутри  человека  существующее
преступление. Страх есть страх перед самим собой. Микеланджело изображает не
стихийную катастрофу, а духовный Страшный суд, более близкий
   Достоевскому  и  нашему  современному  сознанию,  нежели   представлениям
окружавшей его среды" (47, 52).
   В этом замечании Г.Дунаева хотя и дается несколько своеобразное в  смысле
новоевропейского раздвоения личности  толкование  трагизма  Микеланджело,  у
которого личностно-материальное понимание бытия  вполне  целостно,  так  что
мотивы личностные всегда связаны у
   него и с их материальным воплощением, однако само заострение внимания  на
личностном моменте вполне правомерно, поскольку речь идет о таком художнике,
как Микеланджело. Понимание этого  позволяет  Г.Дунаеву  сделать  интересное
наблюдение  о  взаимоотношении  ли  чности  и  коллектива.  Г.Дунаев  пишет:
""Случайно" сбитые группы  при  внимательном  подходе  обнаруживают  строгую
закономерность и связанность между собою...  На  первый  взгляд  это  трудно
разбираемый вихрь тел, данных в невообразимых движениях. Но когда начинае шь
вслушиваться в музыку этих движений, то открываешь строгую  обработку  темы.
Оказывается, что это всего лишь одна фигура в одном и том же  движении  (вот
где была необходима глиняная модель), но изображенная во всех всевозможных и
противоположных друг дру гу ракурсах. Они объединяются движением  по  кругу,
каждой фигуре соответствует  обратное  движение  ее  темного  двойника.  Это
головокружительное "вращение в себе" при постоянном переходе из мнимого мира
в действительный и наоборот дает наглядное представление о  последней  битве
за действительное существование" (там же).
   У  Микеланджело  в  личностно-материальном  целом  действительно   подчас
гипертрофирована личностная сторона, что создает и тот сомнительный титанизм
внешнего облика изображаемых у  него  фигур.  Вместе  с  тем  это  замечание
Г.Дунаева отражает также и еще одну суще ственную и  принципиально  для  нас
важную  особенность  творческого  метода  Микеланджело,  тесно  связанную  с
мировоззренческими  моментами,  нашедшими   свое   выражение   в   эстетике.
Обнаруживая  несостоятельность   эстетической   возрожденческой   программы,
поставившей ли чность в центре  всего  мира,  деятели  Высокого  Возрождения
разными способами выражают эту потерю главной опоры в своем творчестве. Если
у Леонардо изображаемые им фигуры готовы раствориться в окружающей их среде,
если они как бы окутаны у него некоей легко й дымкой,  то  для  Микеланджело
характерна совершенно противоположная черта. Каждая  фигура  его  композиций
представляет собою нечто замкнутое в себе, поэтому фигуры оказываются иногда
настолько не связанными друг с другом, что  разрушается  цельность  композиц
ии, как  это  случилось  в  "Битве  при  Кашина"  и  в  многофигурной  сцене
"Всемирный потоп". Вот что замечает по этому поводу  В.Н.Лазарев:  "...здесь
(во "Всемирном потопе". - А. Л) Микеланджело не удалось, как и в картоне для
"Битвы при Кашина", создать  целостн  ую  живописную  композицию.  Последняя
распадается на отдельные звенья... слабо друг с другом связанные. К тому  же
фигуры обладают столь ярко выраженной статуарностью, что это препятствует их
соединению в живописные  группы"  (69,  6).  Далее,  описывая  изображе  ние
предков Христа, Лазарев показывает, как эта тенденция доходит у Микеланджело
до прямого выражения в своих фигурах духа отчужденности и  одиночества:  "Мы
видим усталых матерей, сидящих прямо на  земле.  Их  окружают  дети,  иногда
рядом изображены и их мужь я.  Между  фигурами  нет  внутренней  связи,  они
разобщены, и каждая из них как бы обречена на тяжелое одиночество. Благодаря
тому что фигуры сдавлены тесными границами обрамления, их  позы  и  движения
кажутся скованными,  что  во  многом  предвосхищает  стиль  поздн  их  работ
Микеланджело.  Все  эти  тенденции  еще  явственнее  выступают  во  фресках,
украшающих люнеты... В каждой люнете художник размещает  сцену  из  оседлого
образа жизни. Одна женская и одна мужская фигура изображаются сидящими  друг
к другу спиной. Чаще всего около них представлены дети. Однако и здесь царит
дух отчужденности. Дети не радуют родителей, а, скорее, вселяют  в  их  души
тревогу за будущее. Отцы и матери  чаще  всего  даны  в  застылых  позах,  с
грустными, отягощенными заботами лицами,  с  неподвижным,  уст  ремленным  в
пустоту взором. В некоторых фигурах художник  выражает  неприкрытое  чувство
отчаяния и столь  безмерную  душевную  усталость,  что  у  зрителя  невольно
создается впечатление, будто он видит перед собою восставшие из дантова  ада
"погибшие поколения""
   (там же, 53).
   В "Страшном  суде"  сказывается  та  же  тенденция  мастера.  В.Н.Лазарев
убедительно показывает, что здесь мы видим глубочайшее противоречие в  самом
методе Микеланджело,  подчеркивая,  что  "пластическое  мышление  скульптора
воздвигало столь непреодолимые преграды , что это мешало  успешному  решению
поставленной им перед собой задачи" (там же, 85). Однако противоречие  здесь
имеет гораздо более  глубокую  основу,  поскольку  уходит  корнями  в  самое
существо личностно-материального восприятия бытия и жизни.  Опираясь  на  из
олированную человеческую личность, Микеланджело в  отличие  от  Леонардо  не
приходит к распадению самой этой личности на отдельные и не связанные  между
собою бессмысленные части. Трагедия мировоззрения, в основе  которого  лежит
личностно-материальная  эстетик  а,   осознается   им   гораздо   глубже   и
определеннее,  чем  это  было  у  Леонардо.  Эта  трагедия  у   Микеланджело
приобретает космические  размеры.  Если,  по  мнению  Леонардо,  в  эстетике
которого момент материальный часто почти целиком поглощал личностный момент,
челове ческое тело с радостью распадается на  составляющие  его  элементы  и
растворяется в  материальном  космосе,  так  что  дело  здесь  идет  лишь  о
материальном разрушении грубо материалистически понимаемой  личности,  то  у
Микеланджело личность, оставаясь личностным же  образом  противопоставленной
всему космосу, уже ощущает беспредельный  ужас  собственного  одиночества  и
беспомощности перед этим космосом. В своей отъединенности она уже  не  может
опереться и на другую, столь же замкнутую в себе и одинокую личность.
   Поэтому "Страшный суд" Микеланджело имел для Высокого Ренессанса такое же
примерно значение и тот же символический смысл, что и "Св.  Иоанн"  Леонардо
или приятие тем же Леонардо (если верить Вазари) католичества,  поскольку  и
то и другое является символом
   отречения от идеалов раннего Возрождения, когда эти  последние  оказались
доведенными до своего логического завершения.. Этот момент хорошо подчеркнут
В.Н.Лазаревым в заключительной характеристике "Страшного суда": "Работая над
фреской "Страшный суд", Мике ланджело хотел показать  тщету  всего  земного,
тленность плоти, беспомощность человека перед самим велением судьбы.  Таков,
несомненно, был его основной замысел. И для этого он должен  был  радикально
изменить свое представление о  человеке  и  человеческой  фигу  ре,  которая
должна была бы стать хрупкой,  легкой,  бесплотной.  Но  как  раз  этого  не
произошло. Не так-то легко  было  ему  расстаться  со  своими  ренессансными
героями. По-прежнему он изображает мощные фигуры, с мужественными лицами,  с
широкими плечами, с хорош о развитым торсом, с мускулистыми конечностями. Но
эти великаны уже не в  силах  противоборствовать  судьбе.  Поэтому  искажены
гримасами их лица, поэтому так безнадежны все  их,  даже  самые  энергичные,
движения, напряженные и конвульсивные. Из этого противореч ия между  глубоко
пессимистическим  замыслом  и  во  многом   сохранившим   былой   сенсуализм
художественным языком рождается трагизм совсем особого рода.  Обреченные  на
гибель титаны  утратили  то,  что  всегда  помогало  человеку  в  борьбе  со
стихийными  силами.  Они  утра  тили  волю.  По-видимому,  сам  Микеланджело
понимал,  что  подражание  его  позднему  творчеству   было   гибельно   для
художников. Иначе он  не  сказал  бы  копировавшим  "Страшный  суд"  молодым
живописцам: "Сколь многих из вас это  мое  искусство  сделает  дураками".  В
дейст вительности оно так и получилось. Маньеристы начали  усиленно  черпать
из творений великого мастера готовые мотивы движения, меха