... - В.Б.), Пушкин должен был бы сказать не
о Татьяне, а о поэме: знаете, я читал Онегина, как читал когда-то Байрона. Я
не представляю себе, кто ее написал. Как поэт он выше меня. Субъективно  то,
что только написано тобой. Объективно то, что (из твоего) читается тобою или
правится в гранках, как написанное чем-то  большим,  чем  ты"158.  Существен
этот   пастернаковский   сдвиг    "на    поэму"    пушкинского    парадокса,
сосредоточенного в судьбе Татьяны.
   В-четвертых. Те три "узелка на память", которые  я  только  что  завязал,
были пока сформулированы  в  редакции  10  -  20-х  годов,  отталкиваясь  от
коллизии "гуманизм-артистизм", намеченной Александром Блоком. Но  сейчас,  к
концу XX века, все видится иначе.
   Блоковский "артистизм" обнаружил сейчас - в своем тайном ядре - не только
игру ролей, но - сопряжение различных форм культуры;  различные  всеобщности
(спектры смыслов) исторического  бытия  постепенно  (а  иногда  -  порывами)
подтягивались в одно культурное пространство (XX века) и сопрягались в нем -
не иерархически, не по схематизму гегелевского "снятия" или просвещенческого
"прогресса",  но  -  одновременно,  взаимо-соотносительно,  равноправно,   с
векторами в обе стороны (от более ранней культуры - к позднейшей,  от  более
поздней -  к  более  ранней...  только  еще  предстоящей,  предугадываемой).
Различные  смысловые,  но  значит  и  нравственные...   спектры:   "античный
средневековый, нововременной; западный, восточный просто событийно оказались
в  сознании  современного   человека   (европейца,   азиата,   африканца...)
одновременными  и  сопряженными  друг   с   другом,   вступили   в   сложное
диалогическое сопряжение.
   Событийно оказались... Это  -  вновь  вспомним  -  крушение  колониальных
империй;  реальная   информационная   и   экономическая   всемирная   связь;
революционные  сдвиги,  смещающие  и  сближающие  разные  временные  пласты;
соположение восточного и европейского искусства, художественных форм антики,
средневековья  (иконопись),  современных  эстетических  новаторств;  принцип
соответствия и принцип дополнительности в  физике  -  принципы,  исключающие
иерархическое  гегелевское  "снятие"...  Я  сознательно   перечислил   самые
различные по значимости феномены, в  совокупности  затрагивающие  все  этажи
жизни современного человека. Смыслы различных культур осознаются (и  реально
существуют) в XX веке уже не как высшие и низшие смыслы;  каждый  из  них  с
правом претендует на всеобщность,  единственность,  вершинность,  хотя  -  в
нашем современном сознании  -  они  имеют  смысл  (действительно  культурный
смысл) только в отношении друг к другу. Только  в  сопряжении  и  споре.  Но
именно в таком одновременном сопряжении (на  грани...как  сказал  бы  Михаил
Бахтин)  они  действительно  осуществляются  как  феномены   культуры,   как
неисчерпаемые источники своего культурного  смысла,  заново  порождаемого  и
трансформируемого только в ответ на вопросы  и  сомнения  других,  столь  же
всеобщих смыслов культуры, других актуализаций бесконечно-возможного бытия.
   Индивид XX века существует, сознает и мыслит в промежутке многих культур.
Мыслит на той безобъемной грани, которая вне-культурна  и  внутри-культурна,
по определению, в одном и том же отношении. Но такое "мышление на  грани"  и
есть философский смысл (идеализация) собственной природы разума.
   В этом одновременном и обратимом общении культур,  проникающем  теперь  в
повседневные срезы быта, раскрывается  и  освобождается  от  первоначального
нигилизма и первоначальных ницшеанских соблазнов исходная идея  отбрасывания
всех определений культуры к безначальному началу, к точке превращения  хаоса
- в космос. Теперь этот хаос осознается - одновременно и в том же  отношении
- как абсолютно и безоговорочно до- и вне-культурный и -  как  исключительно
внутри-культурный,  возникающий  в  точке  превращения  одного   культурного
космоса (в пределе его развития) в другой культурный космос. В другую  форму
бесконечного преображения  довременного  хаоса  в  этот  смысл  человеческой
культуры. С особой парадоксальностью эта  коллизия  реализуется  как  раз  в
отношении  к  нравственности.  В  XX   веке   отталкивание   к   абсолютному
нравственному  началу  осуществляется  в...  самой   середке   действительно
культурного бытия, в разуме действительно культурного  индивида.  Скажем,  в
точке перехода античных и - средневековых; средневековых и...  нововременных
перипетий. Перипетий Запада и Востока. И этот переход  может  осуществляться
только Разумом, только в разуме, но ни в коем случае -  не  а  инстинктах  и
голых эмоциях...
   В перипетиях современности всеобщее определение нравственности (общение -
на  грани  -  различных  нравственных  трагедий;  коллизии  их   предельного
перехода...)  оказывается  вместе  с  тем  неповторимым,  особенным  смыслом
нравственности XX века.
   Теперь нечто вроде  вывода:  смысл  современной  нравственной  перипетии,
воплощаемый в общении лирических образов, -  это  -  "впервые  -  начинание"
извечных и всеобщих нравственных форм - в точке, где их еще нет (хаос...), в
точке их - только возможного - бытия. Но это означает  -  ответственность  и
свобода их начала (1), - ответственность и свобода  извечного  бытия  (моего
бытия)  в  этих  нравственных  формах  (2),  -  ответственность  и   свобода
человеческого бытия накануне этих форм нравственности, в "дырах" их  небытия
(3).
   Так - по идее.
   Другое дело, что в сознании современного  человека  коллизия  эта  обычно
срабатывает - в конце века  -  совсем  иначе,  чем  в  намеченном  идеальном
схематизме.
   Близость нигилистической  пропасти...  рядоположенность  самых  ранних  и
самых  поздних  по  времени  нравственных  смыслов...   соблазны   различных
тоталитарных режимов, вбирающих в  себя  воли,  и  страсти,  и  личные  цели
"простых  людей"  и  освобождающих  "винтики"   от   всякой   индивидуальной
ответственности за свои поступки, и -  многое-многое  другое...  -  все  это
облегченно разрешается в хитрых  попытках  ухватиться  за  один  из  старых,
добрых (сейчас он кажется  особенно  близким)  до-культурных  или  в  мораль
вырожденных культурных смыслов. Тем более что в историческом преображении он
выглядит соблазнительно уютным, ладным, бесконфликтным. Наименее способным к
рождениям и смертям. По большей части эти умильные ретроспекции современного
усталого сознания, сознания "на исходе"... вообще ничего общего не имеют  не
только с началами нравственности, но и с  исторически  укорененными  нормами
морали. Вновь повторю один из фрагментов, сформулированных в  начале  второй
части. -
   Будет  ли  это  придуманный  деревенский  лад  (затемнивший  в   сознании
толстовскую  власть  тьмы...);  будет  ли  это  вымышленный   -   в   пафосе
перевернутых западных ценностных знаков - внеличностный и внеразумный Восток
- Восток современного малообразованного европейца; будет ли это возрожденная
религиозность, лишенная культурного и  духовного  максимализма  христианских
средних веков... Будет ли это социальная  утопия,  относящая  современность,
сегодняшнюю жизнь сегодняшних неповторимых людей (и всю реальную историю)  к
предысторическим родовым мукам и дающая гетерогенной,  индивидуализированной
современной жизни единую, общую ("счастье сотен тысяч",  счастье  миллионов)
цель и направленность. В любом случае личная ответственность перекладывается
"на совесть" неких анонимных  общностей  (патриархальных,  священных  или  -
грядущих).
   Все  эти,  легко  находимые  ценностные  утешения  сразу   же   подменяют
нравственность  заемными,  где-то  и  когда-то   имеющими   смысл,   сухими,
однозначными моральными нормативами. А  поскольку  современные  нравственные
перипетии, о которых я вкратце  только  что  сказал,  особенно  нетерпимы  к
моральным ссыханиям, то все эти поспешные, надуманные  (в  том-то  и  горе!)
морали,  облегченные  и  усталые,   оказываются   предельно   и   рискованно
вне-нравственными,  лишающими  индивида  всякой  способности  к   свободному
нравственно ответственному поступку, к тайной свободе Пушкина или Блока.
   Но это уже другой вопрос. Сейчас существенно иное. Мое  краткое  описание
неповторимой  нравственно-поэтической  перипетии  XX  века  ведет  к  одному
принципиальному выводу.
   Идея начала - как коренная идея всей культуры нашего времени -  означает,
что эта, назревающая сейчас, культура  (всеобщий  "социум  культуры")  имеет
своей доминантой разум по преимуществу философский,  даже  более  всеобще  -
философскую  интуицию  нашего  сознания.  И  нравственность,  и  поэзия,   и
теория... в канун XXI века оказываются современными в той мере, в какой  они
выходят на грань, в точку философского начинания ("впервые").
   Но эта бытийная изначальность  всех  феноменов  культуры  непосредственно
смыкается в  XX  веке  с  трагедийным  началом  удел  личности.  Именно  это
непосредственное  сближение  двух  регулятивных  начал   культуры   сообщает
лирический смысл  философскому  разуму  и  -  философский  смысл  личностной
поэтике.
   Однако "гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить...".
   Никогда еще наш разум не был так далек от философского умонастроения, чем
в конце XX века.
   5. Может ли сбыться философский разум культуры?
   Здесь есть одна проблема, что все  время  оставалась  в  подтексте  наших
размышлений, - но - предполагаю - все больше назревала в сознании читателей.
Архитектурное сведение целостного свода "социума культуры" требует той точки
предельного самообращения нашего разума, где он способен изменять - свободно
изменять  -  основания,  начала  собственного  бытия,  где  разум  по-новому
актуализирует бесконечно-возможное  бытие  мира.  Это  и  есть  замедленная,
заторможенная  в  до-действии   точка   (средоточие)   философской   логики,
собственно философского мышления.  Это  -  пафос  предельного  погружения  в
изначальность мышления, это -  способность  авторства  "мира  впервые".  Вот
этой-то точки,  этого  пафоса  нового,  Высокого  рационализма  недостает  в
спектре нашей духовной жизни в конце XX века.  В  современной  культуре  нет
настоящей, обновляющей, достаточно безумной философии. Скажу резче: нет даже
интуиции, стремления, жажды, острого ощущения отсутствия (без нового  разума
невозможно жить!) такой философии.
   Конечно, Сова Минервы и пр. ...
   Но все же греческая философия, как  минимум,  совпала  с  веком  Перикла;
Августин возвещал начало средневекового бытия; спор  логических  начал  XVII
века (Декарт, - Спиноза, - Лейбниц, -  Гоббс,  -  Паскаль...)  предшествовал
культуре Нового  времени;  "Энциклопедия"  Дидро  возвещала  первые  зарницы
французской революции...
   В XX веке все  как-то  странно  сместилось  и  новый  философский  разум,
только-только (и еще не в собственной форме) проклюнувшийся в  начале  века,
затем резко затормозился, ушел в нети, не спешит  предъявить  свои  права  и
раскрыть свои  возможности.  Регулятивная  идея  всеобщего  разума  культуры
потеряла действительно всеобщий социально-культурный пафос.
   Между тем только всеобщее (и у каждого индивида - свое), свободной волей,
свободным выбором, свободным решением  определяемое,  бесконечным  разбросом
возможностей обладающее, возникновение нового  -  диалогического  -  разума,
новой - парадоксальной  -  логики159  может  стать  действительно  бродилом,
ферментом  нового  "осевого  времени",  сосредоточением  и  обращением   "на
себя..." всех социальных и  производственных  сил,  формирующих  предпосылки
новой духовной революции.
   В истории всегда необходимо (насущно) обращение сил "детерминации  извне"
(скажем, в марксовом варианте) в действительные импульсы самодетерминации.
   Если  такого  обращения  нет,  если  нет  тайной   свободы   философского
переопределения  основ  собственного  бытия  и   сознания,   тогда   никакие
"автоматизации", "компьютеризации", "революции свободного времени" не смогут
сосредоточиться в ядрах  свободного  перерешения  своей  судьбы,  не  смогут
сомкнуться в действительный всеобщий "социум культуры". Подчеркну  еще  раз:
всеобщий  разум,  обращенный  индивидом  на  самого  себя,   изменяющий   (в
неизвестность) собственные начала, только это,  но  отнюдь  не  мощные  силы
детерминации  извне,  из  социальных  структур,  -  вот  единственный  исток
изначальности и всеобщности "человека культуры" XX века.
   В истории уже случались кануны, кончающиеся ничем, если не  формировались
духовные силы самодетерминации (новая идея  личности;  новая  идея  разума).
Древний Египет... Древняя Вавилония... Цивилизация Древнего Эбла...
   Такой исход в никуда (историческое или попросту  физическое  уничтожение)
сейчас совсем не исключен. Ведь наиболее типичным современным умонастроением
оказывается - к концу века - массовое и индивидуальное отталкивание  от  Сил
Высокого рационализма, страшная неохота задумываться на свой страх и риск...
   Кое-что о причинах упорного "бегства от чуда" нового разума я уже  сказал
в основном тексте, но сейчас необходимо  более  продуманно  свести  концы  с
концами.
   Буду конспективен.
   (1) Назревающий в XX веке всеобщий (философский) разум  культуры  требует
такого  резкого  разрыва  с  разумом   классическим,   такой   всеобъемлющей
логической "трансдукции", которой не было  в  нашем  разумении,  наверно,  с
"осевого времени" кануна античности. Этот разрыв  совершенно  невыносим  для
привычных (в течение тысячелетий) "фигур понимания" и  стереотипов  здравого
смысла.  Эта  пропасть  между  двумя  формами  разумения  до  неразличимости
смахивает на безумие.
   ...Во-первых, новый тип разумения предполагает необходимость  включить  в
определение мысли - немыслимое  бытие,  во  всей  его  противопоставленности
мышлению,  в  целостности  его  вне-логического   статута.   Новому   разуму
необходимо воспроизвести это вне-понятийное бытие  во  внутренней  структуре
("связке") самого понятия. Бытие (как возможность и основание мышления,  как
не-мысль, небытие мысли) должно именно в этом своем определении быть  понято
мыслью, должно, как гранит в эстетическом восприятии современной скульптуры,
войти в пафос нового разумения. Это я называл выше - парадоксализмом  разума
(конечно, не рассудка) современной эпохи. Или,  иначе  определяя,  это  есть
философско-логическое  выворачивание  "нутром  -  наружу"  несамоотносимости
самоотносимого (через рефлексию) определения всеобщих понятий.
   В относительно  частном  виде  эти  парадоксы  несамоотносимости...  были
выявлены уже в современной математике - парадоксы  теории  множеств  -  и  в
физике - парадоксы элементарности.
   Но столь неукротимое вторжение вне-мысленного бытия в самые недра  мысли,
в глубь понятия осознается, - прежде и ближе всего -  как  полный  отказ  от
самой традиции  Высокого  рационализма,  как  отречение  от  разума  вообще.
Совершается ли это  отречение  от  философской  логики  в  форме  "философии
жизни", или  в  форме  хайдеггеровского  "бытия  для  бытия",  или  в  форме
откровенного  мистицизма...  Глубинный  замысел  новой  философской   логики
(логики культуры) - понять внепонятийное  бытие,  включить  его  в  исходное
определение самой сути разума, в его начало (принцип), - такой оборот до сих
пор (и чем дальше, тем острее) представляется нашему (даже  -  философскому)
сознанию  особенно  трудным,  невозможным,  невыносимым,  не  могущим   быть
логически определенным и развернутым.
   ...Во-вторых, в XX  веке  в  одно  логическое  пространство  стягиваются,
сближаются и граничат  различные  формы  разумения,  различные  актуализации
всеобщего, бесконечно-возможного мира, бытия, различные формы бытия индивида
в "горизонте  личности":  античный  эйдетический  разум,  причащавщий  разум
средневековья, познающий разум Нового  времени...  Разум  западный  и  разум
восточный. Об этом я уже много писал... Но сейчас  существенно  подчеркнуть,
что  это  столкновение  многих  форм  разумения,  многих  форм  актуализации
бесконечно-возможного  бытия  в  одном  логическом  пространстве,  в   одном
сознании, неизбежно вызывает предположение о катастрофе разумения вообще,  о
пустом "месте" человеческого ума (в промежутке многих -  голова  кружится  -
форм разумения). В сумятице выбора между  одинаково  всеобщими  и  одинаково
необходимыми разумными мирами легко формируются фантомы мистицизма  или  (и)
релятивизма. Кроме того, промежуток разумения никак не может быть  определен
(очень трудно определяется...) как особый  разум,  как  особенное  всеобщее;
диалог разумов никак не складывается (очень трудно складывается...)  в  один
из голосов этого диалога, в уникальность нового типа личности. Все нарастают
и нарастают соблазны прислониться к одному  из  давно  известных,  а  сейчас
совсем  рядом  стоящих,  форм  разумения  (средневекового  -   причащающего;
античного - эстетического; или просто-напросто до-разумного мифологического,
"архетипического" лада...). Прислониться к нему,  слиться  с  ним,  уйти  от
невыносимых трудностей  века  XX.  Ведь  теперь  эти  формы  разумения,  эти
духовные миры уже не расположены как ступени восходящей лестницы (все выше и
выше, все дальше и дальше друг от друга), но действительно толпятся на одном
пространстве, и "пространство" это - объем моего собственного "черепа".
   Иными словами, диалогическое определение нового разума  как  бы  отрицает
его собственно логическое (и гуманитарное) определение. Но - поди распознай,
что это лишь "как бы...", что  диалогичность  -  лишь  одна  сторона  нового
изначального, неповторимого строя разумения и бытия... Поди  распознай,  что
главное здесь - разумение самой  бесконечной  "возможностности"  мира,  само
осмысление мира накануне бытия, мира впервые...
   Это - о собственно логических моментах. Но  есть  еще  и  социологические
причины.
   (2) Дело еще в том, что назревание нового разума, новой логики  совпадает
(в XX веке) с экстенсивным разрастанием разума  классического.  Классический
познающий разум Нового времени не уходит сейчас  в  тень,  не  отбрасывается
"назад", как это было в предшествующие эпохи с иными формами разумения. Нет,
в статуте рассудка,  ответвляясь  в  русло  рассудка,  научно-теоретического
расчета,  классический  разум  обеспечивает  нашу  жизнь   всем   богатством
материальных благ, остается основой научно-технических  новаций,  определяет
коммуникацию мегаколлективов совместного труда. - Производственных гигантов.
- Государственных всемогущих "орднунгов". Идеологических Левиафанов. В такой
ситуации, во-первых, представляется особо бессмысленным поддаться на  вызовы
нового "безумия" (?), отказываясь от реальных и экстенсивно все возрастающих
преимуществ  классического  разумения.  Во-вторых,  "слабые  взаимодействия"
всеобщего труда, "социума культуры" кажутся  (нашему  сознанию)  бессильными
против   всемогущих   государственно-идеологически-индустриальных   чудовищ.
Бессильными - и "поэтому" (силлогизм конформизма) неправыми, иллюзорными.
   Да и реально  (см.  об  этом  выше)  в  самих  механизмах  сознания  силы
"детерминации извне" и из иррационального "нутра", невероятно взвинченные  в
наши дни, упорно теснят слабые силы самодетерминации, и прежде всего - силы,
соединяющие сознание и мышление, формирующие новую философскую логику бытия.
   (3)  В  XX  веке  (особенно  в  его  начале)  переплетаются  и   как   бы
отождествляются друг с другом две революции, по сути не имеющие между  собой
ничего общего.
   - Революция духовная - в ключе  формирования  нового  "социума  культуры"
(искусство, научно-теоретическая мысль, философские искания первой  четверти
века) - совпадает по времени  с  революцией  социально-аргументированной,  с
диким напором государственно-идеологического всевластия, с  утопизмом  новой
мессианской мощи. Одно принимается за  другое,  революция  духовная  черпае