о времени - в контексте XX века.
   Раздел второй. БЫТЬ ТЕОРЕТИКОМ...
   (Опыт историологической реконструкции)
   Очерк первый. Угол зрения:  ХХ  век.  Теоретик  становится  странным  для
самого себя
   В этом очерке я попытаюсь показать, что современная  научно-теоретическая
революция позволяет по-новому реконструировать историю классических  теорий,
говоря конкретнее, понять историю теоретической классики как историю особого
субъекта теоретической мысли, возникавшего где-то в XVII веке (здесь рубеж -
"Диалог..." Галилея) и  стоящего  сейчас  (середина  XX  века)  перед  своей
коренной историологической трансформацией.
   Под таким углом зрения  впервые  обнаруживается  парадокс,  о  котором  я
говорил в первом разделе: в тексте классических теорий начинает просвечивать
радикально  новый   логический   феномен,   одновременно   тождественный   и
нетождественный теоретической структуре: "микросоциум"  внутреннего  диалога
теоретика с самим собой. Спуск в классическую диалогику  начнем  на  жесткой
площадке физических теорий43, отталкиваясь от  соотношения  классической  (и
квантовой)  теоретической  механики,  этой  содержательной  логики   (теории
движения) всего естествознания Нового времени.
   1. Погружение в классическую диалогику
   Речь о "теоретике-классике" имеет сейчас  смысл  только  потому,  что  на
горизонте вырисовываются его реальные границы. В  середине  XX  века  (после
Бора и всех попыток создать единую теорию  поля  и  непротиворечивую  теорию
элементарных  частиц)  все  более  ясным   становится,   что,   сколько   ни
преобразовывай физическую теорию, она упрямо (пока  не  затронут  сам  метод
теоретизирования, сам тип теоретика), как ванька-встанька, вскакивает на  то
же основание, воспроизводится в  старом  виде,  не  дает  сумасшедших  идей,
насущных для решения назревших проблем. Необходимо, следовательно,  изменить
тип теоретика.
   (1990). Еще раз напомню: в  той  концепции,  которую  я  здесь  развиваю,
предполагается,  что  "тип  теоретика"  -  нечто  производное  от   основной
доминанты, основной установки данного разумения,  понимания.  Так,  теоретик
Нового времени - создатель теорий (и - текстов) разума познающего. Теоретик,
скажем,  разума  античного  строит  свои  теории,  исходя  из  установки  на
о-пределивание  хаоса,  введение  "неопределенности"  в  круг  эстетического
"эйдоса". И т.д. и т.п. Общим для теоретической устремленности  разных  форм
понимания (разных форм образования понятий) является идея определения  вещей
и явлений в отстранении от  их  действий  на  наше  тело  и  чувства,  в  их
"горизонтальном" - по отношению к  нашему  восприятию  -  действии  друг  на
друга. Но сам анализ такого действия, сам "тип" теорий оказывается логически
(всеобще) различным  в  понимании,  скажем,  "эйдетическом"  и  в  понимании
"познающем".  Поэтому,  когда  я  далее  буду  говорить  об  изменении  типа
теоретика, все время подразумевается  некое  одностороннее  выражение  более
целостной трансформации,  "трансдукции"  -  преобразования  самого  Субъекта
разумения, -  перехода  от  разума  познающего  к  разуму  культуры,  разуму
диалогическому, разуму начала логики (...логик).
   Но для такого преобразования, в  свою  очередь,  необходимо  (и  в  свете
современной  теоретической  революции  возможно)  прежде   всего   логически
осмыслить сам  подлежащий  преобразованию  феномен  -  фигуру  классического
теоретика Нового времени - как "предмет" преодоления.
   Можно даже сказать так. Современная теоретическая революция (революции  в
технике я сейчас не касаюсь) еще  не  могла  создать  никакой  принципиально
новой теории и тем более радикально нового  субъекта  теоретизирования.  Она
(революция) состоит в другом: в  такой  переформулировке  логики  построения
классических теорий, чтобы они обернулись своим "субъектным" определением  и
в этом качестве (как особый субъект теоретизирования) могли стать  предметом
преобразования.  Она,  эта  революция,  состоит  пока   в   открытии   самой
возможности  иного  субъекта  (и  предмета)  теоретического  исследования  и
соответственно иной логики (диалогики), чем само собой  разумеющаяся  логика
"теоретика-классика".
   Этого нового  субъекта  (и  предмета)  еще  нет,  есть  лишь  сомнение  в
единственности и непогрешимости классического субъекта  (и  предмета),  есть
какая-то "точка зрения", находящаяся вне классического теоретизирования,  но
пока что только по отношению к классике  (а  не  через  себя)  могущая  быть
определенной.
   Отмечу несколько характерных в этом отношении моментов.
   И   исторически,   и   логически   исходным   пунктом   была   революция,
осуществленная  Бором  в  концептуальном  строе  естественнонаучного,   или,
сосредоточеннее, - физического мышления (теории)44.
   Коль скоро я говорю о "физическом мышлении", о его логике, я  говорю  уже
не о физике, но  именно  о  логике,  а  логика  мысли  физика,  биолога  или
гуманитария для определенного периода одна и  та  же.  Это  не  значит,  что
содержание мысли физика нейтрально к логике его размышлений,  к  форме  того
логического движения понятий, которое  в  этом  размышлении  осуществляется.
Суть дела в том, что само физическое содержание я беру как логическую форму,
как развитие (обогащение) и обнаружение всеобщих логических основ  мышления.
Особенно это относится к "теории движения" (механике в самом широком  смысле
слова), которая составляет  не  только  (и  не  столько)  поле  "применения"
формальной  классической  логики,  сколько  источник  формирования  основных
идеализаций классической логики, ее тайну и ее  замысел.  Так,  размышляя  о
принципах Бора, я буду вести речь о всеобщих (для мышления  Нового  времени)
логических принципах, обнаруженных Бором в их особенной форме. Налицо уже не
Бор, а предельная логическая идеализация  его  утверждений  (осуществленная,
конечно,  исходя  из  возможностей,  заложенных  в   аутентичной   боровской
редакции). Только в контексте таких намерений прошу меня судить.
   До Бора вопрос о том, что или кто есть "физик-теоретик", не имел никакого
теоретического, физического смысла для самого теоретика-физика. Этот  вопрос
мог интересовать  психолога,  социолога,  историка  науки,  наконец,  самого
ученого физика, как любознательного человека, но  к  физической  теории  сей
вопрос отношения не имел, предметом физического исследования не был.
   Когда теоретик У приступал к осмыслению  и  развитию  данной  теории,  то
теоретик Х, в свое время ее создававший,  сливался  со  своим  теоретическим
продуктом, исчезал в нем и начисто устранялся из поля теоретического зрения.
Его индивидуальность ощущалась  только  в  недостатках  (неточностях,  малой
общности, или слабой формализации,  или  логической  неразработанности,  или
"неполном соответствии" с фактами) той теории, которую должен был  развивать
У. Х во всей его неповторимости был  для  У  частной,  может  быть  великой,
личностью, но отнюдь  не  логически  значимым  феноменом,  наличествующим  в
теории, хотя и нетождественным ей, выходящим (логически!) за ее пределы.
   Уже такая  постановка  вопроса  носит  явно  послеборовский  характер,  и
использованные  мной  обороты  ("субъект,  наличествующий   в   теории,   но
нетождественный  ей"...)  были  бы,   скажем,   в   XIX   веке   совершенной
бессмыслицей, имели бы некий мистический привкус.
   Что же изменил в этой ситуации Бор (Бор здесь имя нарицательное)?  Уже  в
принципе соответствия45  возникает  возможность  взглянуть  на  классическую
теорию со  стороны,  извне;  такой  остраненной  точкой  зрения  оказывается
"предельное условие" формирования классической  теории;  оно  же  -  "точка"
формирования неклассической теоретической системы46. Это какая-то  странная,
внетеоретическая (но в теории возникающая)  "точка",  в  которой  нет  самой
теории (ни классической, ни новой механики), но есть лишь импульс,  "момент"
их обоснования. И вот какая-то внетеоретическая "точка"  превращения  теорий
(принцип их взаимопревращения) все более  становится  собственным  предметом
физического знания.
   Под этим углом зрения классическая теория понимается  уже  не  как  нечто
единственно возможное и не как результат "недодуманности" или  "заблуждения"
(по  отношению  к  "единственной  логике",  записанной  в   книге   мира   и
расшифровываемой  с  переменным  успехом  гениями   науки),   а   как   итог
целенаправленного   построения,   как   феномен   продуманных   идеализаций,
предположений, упрощений, реализации одной из возможных логик бытия.
   Правда, непосредственно все эти предположения  вводятся  для  обоснования
классической теории только в XX веке, только в свете теории "неклассической"
(или хотя бы ее возможности).  Вводятся  в  форме  утверждений  типа:  "Если
предположить, что скорость тела крайне мала по сравнению со скоростью света,
то скорость света можно признать бесконечной, и  законы  специальной  теории
относительности  переходят  (в   этой   "точке")   в   законы   классической
механики..." Или: "Если предположить, что величина энергии процесса на много
порядков больше "кванта действия", то..." и т.д. и т.п.
   Но стоит взглянуть на классику под этим новым углом зрения  (попросту  со
стороны), и калейдоскоп  самой  классической  теории  поворачивается  другим
узором. И сразу же возникает сомнение: а не была ли позиция "извне" каким-то
образом  имманентной  для  самого  классика  на  всем  протяжении   развития
классических теорий?
   По  сути  дела,  новый  угол   зрения   позволяет   обнаружить   странное
несоответствие и "дополнительность" (в самом фундаменте  классической  науки
заложенные) между логикой имманентного монологического развития классических
теорий  (выводного  знания)  и   парадоксальной   логикой   их   построения,
изобретения.
   Но там, где построение, там и строитель, по положению расположенный извне
строящегося или перестраивающегося здания. Теоретизирующий субъект  (субъект
развития классической теории)  раздваивается  и  оборачивается  (вступает  в
радикальный  диалог  с)   субъектом   мысленного   эксперимента,   субъектом
изобретения,  построения  теории  (и  самого  ее   предмета   как   предмета
идеализованного).  Во  всяком  случае,  вопрос  о  субъекте  (классического)
теоретизирования становится отныне физически осмысленным, "трудным".  Больше
того, он становится логической проблемой.
   Прежде всего,  начинаешь  понимать,  что  исходные  понятия  классической
науки, возникшие еще в XVII веке (идеи  абсолютной  пустоты,  математической
точки, инерционного движения), сформулированы  удивительно  конструктивно  и
предусмотрительно. Они никак не могли возникнуть случайно или  в  результате
индуктивных обобщений ("обобщать" тут было нечего).  Они  не  могли  быть  и
результатом какого-то стихийного огрубления, скажем  из-за  незнания  других
форм движения. Эти идеализации  были  сформулированы  таким  образом,  чтобы
сводить все другие формы движения к исходной модели, за счет ее все большего
развития и уточнения, скажем так, чтобы скорость света (и  тяготения)  могла
быть  только  бесконечной  (идея   абсолютной   пустоты)47,   чтобы   эффект
"самодействия" мог быть исключен (идея  непротяженной  математической  точки
как точки "действия на другое").
   Классический  гений,  строивший   теоретическую   механику   в   какой-то
поразительной авантюре  духа,  как  будто  заранее,  в  "бегстве  от  чуда",
отталкивался от тех апроксимаций и идеализаций, которые Бор заметил только в
начале XX века, только с позиций новой,  неклассической  теории.  Но  откуда
могла возникнуть такая позиция у теоретика XVII века?
   Принцип соответствия, понятый  в  его  логическом  содержании,  позволяет
предположить, что классическая, строго непротиворечивая  теория  создавалась
глубоко    противоречивым,    противоречащим    самому    себе     субъектом
теоретизирования (субъектом  "построения"  и  "вывода",  "доказательства"  и
"изобретения", скептиком и догматиком, смотрящим на свою теорию из  прошлого
и из далекого будущего).
   Однако в  пределах  принципа  соответствия  представлялось  все  же,  что
противоречивость классического теоретика видится только с неких  внеположных
самому  классическому  теоретизированию  позиций,  хотя  последние  каким-то
загадочным образом должны были с самого начала присутствовать  в  построении
классической теории.
   Принцип дополнительности (опять-таки в плане "наших" задач) снимает, но и
- уже в ином смысле - усиливает эту загадочность.
   Тот угол зрения на классическую теорию, который  формируется  в  принципе
дополнительности, оказывается одновременно и вне этой теории  и  внутри  ее.
Или иначе, возможность  (и  необходимость)  "взгляда  со  стороны"  на  свою
собственную теоретическую деятельность, а  следовательно,  некое  логическое
"превышение"  теоретика  над  собственной  работой  и  ее   продуктом   есть
имманентное  определение   самой   классической   теории,   особенность   ее
внутреннего строения. Так что принцип дополнительности позволяет еще  глубже
проникнуть  в  антиномическую  "диалогику"   (то   есть   логическую   форму
осуществления мысленного диалога) "теоретика-классика".
   В  связи  с  целостностью  явлений  в  микромире  и  "невозможностью   их
подразделения" (Бор)  выясняется,  что  в  определении  микрочастицы  нельзя
отделаться  феноменологическим   противоречием   (чем   точнее   определение
импульса, тем менее точно определение положения, и обратно). Дело в том, что
логически каждое из таких определений охватывает  и  объясняет  не  одну  из
сторон процесса, не одну из сторон (или форм проявления) предметного  бытия,
а (явление - целостно, неделимо) весь предмет (микрообъект), все особенности
его  движения.  Столь  же  полно  охватывает  весь   предмет   и   все   его
характеристики другое, противоположное определение48.
   Оказывается, речь идет именно о разном понимании  того,  что  есть  бытие
микрообъекта, что значит быть, существовать в качестве объективного  явления
(предмета). Один ответ (получаемый  в  ходе  логического  анализа  показаний
одного классического прибора): "быть"  означает  быть  "частицей",  полагать
определенное,  тождественное  себе  место,  быть  -  в  пределе   -   точкой
"математического  континуума",  не  занимающей  пространства,  быть  точкой,
занимающей пространство только на самой себе". Другой  ответ  (получаемый  в
ходе логического анализа показаний другого  классического  прибора):  "быть"
означает  быть  волной,  полем,  занимать  "место",  нетождественное  своему
собственному  месту,  занимать  "место"  вокруг   себя,   вне   собственного
(геометрического) бытия. "Быть" - значит быть в другом (и только в  другом).
Так формируется  представление  о  точке  "физического  континуума"49.  Одно
представление логически исключает другое. Физик начинает свой "диалог логик"
с математиком.
   Полученная здесь антиномия в целом  охватывает  дихотомию  бытия:  "быть"
означает: или "быть только в себе, быть тавтологически тождественным  себе",
или "быть только в другом, исчезнуть как самобытие". Третьего не дано. "Быть
в себе и тем самым быть в другом, быть другим"  -  такое  решение  полностью
исключено.
   Мы  незаметно  заговорили  не  о   специфическом   микрообъекте,   но   о
противоречивости, антиномичности самих  исходных  классических  идеализаций.
Микрообъект как бы провоцирует и разоблачает  эту  антиномичность,  и  такое
"разоблачение"  (антиномичности  понятий  "точки"  "физического"  и  "точки"
"математического континуума") выступает  как  дополнительность.  В  принципе
дополнительности такое "разоблачающее  значение"  микрообъекта  выступает  с
особой определенностью: микрообъект оказывается  своеобразным  теоретическим
"прибором",  раскрывающим  внутреннюю  логическую  антиномичность   коренных
идеализаций классической  механики,  шире  -  классической  логики.  (Только
благодаря такому "разоблачающему значению" проблем  квантовой  механики  для
анализа собственно логических проблем мы о ней и заговорили, чтобы  говорить
не  о  физике,  а  о  логике,  чтобы  находиться  в  своей   -   логической,
содержательно-логической, философско-логической - епархии;  а  в  специально
физическую епархию я и не думаю и не решаюсь вмешиваться...)
   Что касается приборов не в переносном, а в самом нормальном смысле слова,
то обнаруженная в принципе дополнительности "дополнительность"  классических
приборов и есть феноменологическое обнаружение  логической  противоречивости
классической логики. Этот принцип "говорит, что для измерения  двух  величин
сопряженной пары,  таких,  как  время  и  энергия,  положение  и  количество
движения, в соответствии с их определением требуются различные приборы.  Для
определения  времени  и  положения  нужны  часы  и  неподвижная  сетка;  для
определения энергии и количества движения  (скорости)  необходима  подвижная
часть для записи. Подробное  обсуждение  показывает,  что  оба  эти  условия
исключают друг друга..."50
   Уже  до  того,  как  физика  встретилась  с   микрообъектом,   логическое
определение положения и времени, с  одной  стороны,  количества  движения  и
энергии  -   с   другой,   поскольку   они   относились   к   теоретическому
идеализированному предмету, были глубоко антиномичны. Но реальные  приборные
измерения относились к таким реальным объектам, для которых  эти  логические
противоречия были незначимыми, несущественными. "Часы и  неподвижная  сетка"
лишь неявно актуализировали бытие объекта в качестве точки  "математического
континуума"; "весы" - в качестве точки "континуума физического". В квантовой
механике обнаружилась логика приборных определений,  обнаружилась  антиномия
двух радикально различных форм актуализации бытия.
   Для того чтобы обосновать это сильное утверждение,  необходимо,  хотя  бы
вкратце, проанализировать своеобразие самой практической деятельности в XVII
-  начале  XX  века.  Одновременно  будет  конкретизирована   действительная
диалогичность, полифоничность субъекта классического теоретизирования.
   Реконструкция  диалога  (внутри  классического   теоретического   разума)
"математика" и "физика" сможет быть дополнена иными,  "фоновыми"  диалогами,
которые теоретик ведет с самим  собой,  выходя  за  свои  "профессиональные"
пределы.
   Вне исторически  определенного  типа  праксиса  (когда,  скажем,  понятие
материальной  точки  возникало  на  мысленном  продолжении  -  в  логический
парадокс - той  орудийной,  материально-чувственной  "идеализации",  которая
осуществляется с реальным куском металла или глыбой камня) основные  понятия
классической науки вообще не могли бы возникнуть  и  не  имели  бы  никакого
смысла.
   (1990). Необходимо твердо понять: бессмысленно обычное  утверждение,  что
"деятельность,  практика  определяют   сознание   и   мысль...".   Мышление,
формирование невозможного для бытия  предмета  мысли  органично  включены  в
единое,  неделимое  определение  предметной  деятельности.  Так  же,  как  в
определение, в неделимый атом деятельности включено "общение"  -  общение  с
реальным и потенциальным "сотрудником" и  общение  со  своим  alter  ego.  В
практике всегда возникает "микросоциум" внутреннего несовпадения "работника"
и - того возможного деятеля, кто будет  использовать  изготовляемый  предмет
(соответственно - орудие), кто будет  им  действовать.  Или  в  элементарном
примере: обрабатывая  камень,  чтобы  сделать  каменный  топор,  первобытный
работник смотрит на камень и "четыре глаза" - глазами каменотеса  и  глазами
будущего  охотника,  включенного  (мысленно)   совсем   в   другой   процесс
деятельности, в иной процесс общения. Так - с соответствующими изменениями -
всегда; в каждом  деятельном  акте.  И  последнее:  предметная  деятельность
всегда есть деятельность "самоустремленная",  есть  деятельность,  на  самое
деятельн