, не столько социально вынужденных,  сколько  духовно  свободных  -
selbstschtatigkeit - революций). Понимаю, однако, что, поскольку я сейчас не
развиваю этот тезис более детально, мое  изложение,  особенно  в  этом  его,
собственно  философском,  повороте,  может  выглядеть  особенно  трудным   и
загадочным. Но - приходится рисковать.
   4. XX век и бытие в культуре
   В XX веке, как я предполагаю, актуализируется не столько  та  или  другая
возможность бесконечно-возможного бытия, но актуализируется само бытие  мира
как бесконечно-возможного, актуализируется само  сопряжение  различных  форм
разумения, их диалог. Мир актуален как бесконечно "возможностный".
   Сила самодетерминации, "социум культуры" оказывается - в потенции своей -
уже не "обочиной" (хотя и решающей для поворота основных дорог исторического
развития), но - магистральным створом человеческого  бытия  -  в  постоянном
противоборстве с силами  детерминации  "извне"  и  "из-нутра".  (Собственно,
этому тезису и посвящена вся статья.) Во всяком случае, ясно,  что  в  таком
сознательном сопряжении различных форм разумения, различных форм личностного
горизонта сила самодетерминации резко возрастает. Индивид в XX веке  уже  не
срастается (не может срастись) с какой-то  определенной  -  одной  -  формой
разума, с однозначной формой общения. Он обречен - если  только  сознательно
не забивает волю своего сознания - быть свободным. Поэтому именно в XX  веке
и возможно сформулировать всеобщее - онто-логически значимое  -  определение
культуры. Об этом я и говорил в первом очерке этой части.
   Переформулирую это определение - более жестко  и  громоздко  -  еще  раз.
Конечный смысл культуры  (как  самодетерминации)  -  ее  основания,  граней,
вершины - есть (апорийное - в античности; антитетическое - в  средние  века;
антиномическое - в Новое время; парадоксальное - в XX  веке)151  сопряжение,
сосредоточение двух коренных регулятивных идей (разум - личность) в процессе
решающего самоопределения и самоперерешения нашего  сознания,  деятельности,
судьбы.
   Однако такое - преувеличенно-завершенное - определение нуждается все же в
неких оговорках и разъяснениях.
   Первое.
   Поскольку "идея" - очень  трудное  и  ответственное  состояние  мышления,
объяснюсь здесь до конца.
   Я совсем не считаю, что  регулятивные  идеи  личности  и  моего-всеобщего
разума существуют в нашем живом сознании в какой-то  однозначной  понятийной
форме.  Это  -  некие  предельные  и  изначальные  импульсы,  посылы  мысли,
обращающие  наш  дух  -  разум  и   волю   -   в   русло   самодетерминации,
самопредопределения нашего сознания, деятельности, судьбы.  В  произведениях
искусства,  философии,  теории,  в  нравственных   перипетиях   эти   посылы
реализуются, определяются, углубляются и - обращаются "обратно" на нашу волю
- наш разум... Вообще, "идея" обычно и понимается  в  философии  именно  как
такой исходный импульс  разума,  или,  если  сказать  тавтологично,  замысел
мышления в долгом и целенаправленном (иногда  тысячи  понятий  охватывающем)
интервале его развития. Другое дело, что имеют в  виду  различные  философы,
говоря о таком замысле.
   Предполагаю, что регулятивные  идеи  личности  и  изначального  разумения
существуют и сосредоточиваются в одно острие - с большей или  меньшей  мерой
понятийной осознанности - у каждого нормального человека. И формируются  они
вовсе не произвольно, не "от бога". Челнок обращения  присущ  всей  реальной
жизни  человека  -  его  бытию  и  культуре.   Исходная   самоустремленность
человеческой  предметной  деятельности  необходимо  -  в  конечном  счете  -
фокусируется  в   регулятивных   идеях,   в   их   неразрывном   сопряжении.
Сосредоточенный в этих  целях  разум-воля  индивида  изобретает  изначальную
свободу, обращается "на себя", оказывается способным перерешить  и  изменить
смысл и замысел сознания, деятельности, судьбы.
   Все эти размышления можно выразить  и  иначе.  В  основных  "регулятивных
идеях", в их сопряжении и взаимопредполагании формируется - и проецируется в
сознание - мое внутреннее и - снова раздвоенное - "другое Я"  (мое  насущное
"Ты"...), "личность, способная мыслить изначально, то есть разумно", "разум,
могущий перерешить жизнь личности"... Это "другое Я" "больше", основательнее
меня самого, оно способно судить мою целостную (от  рождения  -  до  смерти)
жизнь,  способно  изменять  и  переопределять  мое  извне  детерминированное
сознание, мою судьбу.  Но...  Процесс  формирования  и  коренного  изменения
самого этого всеобщего и (?!) личностного alter ego осуществляется в  работе
и прозрениях искусства, философии, нравственности... В  жизни  и  свершениях
моего индивидуального "малого Я".
   Второе.
   Конечно, весь очерченный выше феномен культуры как самодетерминации  есть
сильная идеализация. В своей чистой форме  этот  феномен  столь  же  "редок"
(попросту невозможен) в жизни человека, как, скажем, движении тел в пустоте,
в полном всевластии принципа "инерции", без всякого воздействия извне... Как
невозможно  движение  "тел"  в  образе  материальных  (и  -  еще  сильнее  -
математических)  точек...  Но  сама  эта  феноменологическая   невозможность
объясняет  все  реальные  трагедии  и  потенции  человеческого  сознания   и
человеческой деятельности. Объясняет их в контексте культуры. Иначе  говоря:
жизнь индивида всегда осуществляется в схематизме основных (выше очерченных)
"регулятивных идей", в возможности совершить невозможное, самопредопределить
свою судьбу. И - в отличие от "падающего тела" - человек свободен  совершать
невозможное.
   Не каждый - художник или философ. Но  работа  сознания  каждого  человека
происходит  в  стремлении  самому  обосновать  начала  своего  мышления;   в
стремлении сосредоточить свою судьбу в  мгновение  свободных  решений...  То
есть - происходит  в  сопряжении  основных  идей  "исторической  поэтики"  и
"философской логики".
   Третье.
   Логическим основанием (и  аналогом)  идеи  самодетерминации  является  то
необходимое преобразование логических начал нашего мышления, вне которого  и
без которого самодетерминация индивида - этот внутрикультурный процесс -  не
может   быть   достаточно   фундаментальной.   Условно   такое    логическое
преобразование  и  взаимообоснование  начал  мышления  мы   определяем   как
"трансдукцию" - в отличие от логических форм  "дедукции"  и  "индукции",  но
также в отличие от формально логической процедуры "традукции"...
   Так, к примеру, доведение Аристотелем логики "идеальной  формы"  до  идеи
"формы форм..." оказалось "трансдукцией"  собственно  античного  мышления  в
мышление   пред-средневековое...   Так,   доведение    Николаем    Кузанским
средневековой логики "всеобщего субъекта" до  идеи  "тождества  бесконечного
минимума и бесконечного  максимума"  явилось  "трансдукцией"  средневекового
мышления (в его началах)  в  логику  познавательного  отношения  субъекта  и
предмета. Перечисление и определение этих решающих - в истории  философского
разума - "точек  трансдукции"  Можно  было  бы  продолжить.  Но  сейчас  мне
хотелось  бы  только  наметить  философско-логический  смысл  "культуры  как
самодетерминации".
   Вспомним теперь реальные напряжения ХХ века (очерк 1).
   Введу здесь "врезку" - сжатую, сгущенную памятку, что заключала первый  и
открывала второй очерки этой части.
   "XX век...
   ...Жизнь в промежутке  и  в  одновременности  различных  и  -  каждый!  -
претендующих на всеобщность смысловых спектров, зачастую  бытующих  в  нашем
сознании в неузнаваемом, расхожем виде (в пределе это - античный  эстезис  и
средневековый  текст;  нововременное  "Знание  =  сила!"  и  современное   -
"Сознание есть там, где есть два сознания, дух - там, где  есть  два  духа";
западное - "Cogito ergo sum" и восточное - "Существую действительно, когда -
не "Я"...")...
   ...Поступок - как риск перерешения заново исторических судеб...
   ...Каждый предельный смысл моего бытия осознается как ответ на  столь  же
всеобщий и столь же вопрошающий смысл, - вопрос и возглас "SOS!", обращенный
- в моем собственном сознании - к этому иному, единственному смыслу...
   ...Разум, находящий  истину  (в  физике,  в  математике,  в  гуманитарном
мышлении)  только  в  сопряжении   и   взаимообосновании   (взаимоотрицании)
противоположных форм разумения, - в обращении исторически  последовательных,
но  логически   сопряженных   философских   миров,   эстетически   замкнутых
художественных поэтик...
   Элементарность самодействия вместо  нововременной  неделимости  "действия
на...".
   ...Восприятие эстетического схематизма "прогресса" - "действие третье, те
же и..."  -  как  всеобщей  формы  соотнесения  исторических  эпох,  знаний,
умений...
   ...Общение  не  через  анонимный  "продукт",  но   через   "произведение"
становится не обочиной,  но  -  сквозь  магический  кристалл  -  средоточием
какой-то единой и всепроникающей социальности...
   ...Сближение бытийных и бытовых болевых точек нашей жизни.  Вышибленность
из привычных луз застывшего и неуклонно  развивающегося  социального  бытия:
войны, революции,  окопы...  Выбор  своей  собственной  "малой  группы"  как
свободное решение очень одиноких людей...
   ...Разрыв, рассечение ранее плотно сросшихся  и  слежавшихся  регуляторов
человеческого поведения - разума и воли, - нравственности и поэтики, -  души
и - духа. Необходимость для индивида самому находить живую воду, соединяющую
и сращивающую переломы времени. Или - сознательный отказ  от  поисков  живой
воды... Мучительный риск - каждый раз заново, чуть  ли  не  каждый  день,  в
трудном решении - изобретать, "что, и как, и для  чего  делать"...  "почему,
зачем и как жить"...
   ...Научно-техническая революция конца века и неумолимое  нарастание  того
нового социума "всеобщего труда",  социума  "свободного  времени",  что  так
насущен теперь во всех сферах деятельности,  в  общении  -  сквозь  эпохи  -
одиноких,  оторванных  от  почвы,  отъединенных,  растущих  "корнями  вверх"
индивидов нашего времени...
   Современные разум, душа, сознание с такой же силой тянутся к  этим  новым
феноменам бытия, с  какой  отталкиваются  от  них,  в  ужасе  устремляясь  в
спасительное "бегство от чуда" "самосвободного бытия".
   На этом завершим нашу "врезку" - выдержку из начала этой части.
   Пусть теперь читатель снова мысленно совместит  эту  памятку  трагедий  и
сдвигов в сознании людей XX века с теми определениями культуры как  феномена
"самодетерминации", что были развиты только что в третьем  очерке.  Надеюсь,
что совмещение этих двух проекций позволит,  во-первых,  более  внимательно,
рефлексивно,  сосредоточенно  понять   повседневные,   бытийные   напряжения
современной жизни  как  пред-определения  социума  (Gemeinschaft)  культуры;
позволит,  во-вторых,  выйти  к  логическому  определению  культуры   в   ее
всеобщности. В ее современном смысле.
   Этот современный смысл культуры, нечленораздельно шумящий в чересполосице
нашего сознания накануне XXI века, возможно уловить  в  наиболее  связной  и
осмысленной форме (пока еще не в запаздывающих философско-логических  ядрах,
но...) в нравственно-поэтических открытиях начала и середины XX века.
   Тема "XX век  и  бытие  в  культуре",  проблема  самодетерминации  нашего
сознания в катастрофах и трансформациях XX века,  была  впервые  осознана  и
творчески остановлена в коренной перипетии,  свойственной  именно  и  только
человеку нашего времени. -
   Суть этой новой нравственной - поэтической - перипетии с особой резкостью
и откровенностью выявилась в начале века, в 10 - 20-х годах, затемнившись  и
сместившись к середине столетия. Может быть, резче всего, острее и трагичнее
всего выразил (точнее - ощутил...) смысл этой трагедии, этой  новой  болевой
точки  свободного  -  и  ответственного  -  поступка,  нового  нравственного
катарсиса, Александр Блок.
   Не буду сейчас приводить цитат; академический  тон  противопоказан  жанру
этих размышлений. Сгущенный смысл мучений Блока может быть сформулирован (во
всяком случае, я его понимаю) так:
   ...Нравственный  космос  вечно  возникает  из   хаоса   духовного   мира.
Обновленное, изначальное рождение космоса из хаотической стихии - только оно
дает нравственности (и  -  поэзии)  внутреннюю  жизненную  силу.  Чрезмерное
продление,  растягивание  сроков  жизни  одного  космоса  есть  его   (и   -
нравственности - поэзии, в нем заключенной) вырождение, уплощение;  означает
превращение культуры - в цивилизацию, нравственности - в мораль, поэзии - во
вторичную выморочную поэтичность.
   ...В начале XX века, в 1908 - 1910 годах, наступил момент нового сгущения
хаоса в космос, нового рождения нравственности и поэзии. Только  вслушиваясь
в музыку безначальной стихии,  возможно  уловить,  сгустить,  сосредоточить,
гармонизировать новую поэзию - новую нравственность - новую культуру.
   ...Смысл  этого   нового   начала   -   сопряжение   предельно   одинокой
индивидуальности и артистизма, почти - протеизма152. Возникает новая,  столь
же безвыходная, как и все прошлые, трагедия духа. Индивид  должен,  индивиду
насущно выиграться, полостью перевоплотиться в иные чужие судьбы и роли ("за
всех расплачусь, за всех расплачусь" - Маяковский), но  тем  самым  потерять
себя, утратить свою индивидуальность, свою  самотождественность.  Стать  тем
пустым местом, которое - если перевернуть известное  изречение  -  свято  не
бывает. Стать нравственным промежутком.
   Но индивиду XX века - с той же насущностью - необходимо  отъединиться  от
всех других (даже самых  близких),  быть  наиболее  самобытийным,  постоянно
сосредоточиваться на своем начале, отталкиваясь к той точке или  той  грани,
где хаос и космос, стихия и гармония непосредственно соприкасаются, просто -
событийствуют друг с другом. Где рождается только его (этого индивида)  мир,
только его уникальное, единственное всеобщее.
   Но индивид современности никогда  не  может  оказаться  в  середке  этого
"своего мира" (как - относительно уютно - располагался в своем доме  человек
XVII - XIX веков).
   Если исторически в трагедии Гамлета роковое "быть или  не  быть..."  было
фиксированным,  отрезающим  бесконечную  детерминацию,  началом  жизненного,
биографического "тире", то  в  трагедии  современного  индивида  это  начало
ничего не начинает, оно замкнуто на самое себя. Современный индивид всегда -
и в жизни и в сознании - вынужден балансировать на линии абсолютного  начала
- одновременно вне и внутри "своего мира", в постоянном кануне своего  бытия
- своего небытия. Его бытие всегда только возможно. И только в этой неверной
возможности - постоянно.
   И то и другое определение жизни современного индивида - и артистизм, игра
в "промежуток", и абсолютная самобытийность - неотвратимы и дополнительны (в
смысле Нильса Бора), они  образуют  исходную  нравственную  перипетию  -  на
пределе, в "горизонте  личности"...  -  разрешаемую  свободным  нравственным
поступкам, свободным даже (и только...) в напряжениях и  неотвратимостях  XX
века.
   В котле социальных потрясений XX века красивая версия Блока -  артистизм,
дополнительный  к  индивидуализму,  -  претерпевает  решительный  сдвиг.   В
отчаянном пароксизме  социальных  превращений  роли  сливаются  и  возникают
странные,   многоголовые   кентавры.   И   -   одновременно   -    предельно
гиперболизируется очень одинокая индивидуальность.
   В назревающей нравственной перипетии (в ее новой, судорожной и - вновь  -
предварительной редакции) с особой силой стягиваются в тождество и с той  же
силой отталкиваются друг от друга: почти  восточный  коллективизм,  слипание
индивидов в анонимный всеобщий социум ("я счастлив, что я этой силы частица,
( что общие даже слезы из глаз, ( сильнее и чище  нельзя  причаститься  (  к
великому чувству по имени класс"), и - почти  ницшеанский,  гиперболический,
всех и вся поглощающий индивидуализм. Но нравственный выбор в этой  ситуации
всегда есть выбор... невозможного  третьего  -  действительно  нравственного
катарсиса.  Чтобы  объяснить  только  что  сказанное,  переключу   тончайшее
блоковское предощущение этой перипетии в редакцию Маяковского  -  откровенно
резкую,  плакатную,  вообще  не  могущую   разрешиться   новым   катарсисом,
мучительно затарможенную на исходной безвыходности. В  редакции  Маяковского
не может возникнуть та поэтика  тайной  свободы,  что  рождалась  в  поэтике
Бориса Пастернака, или Марины Цветаевой, или  -  с  особой  пластичностью  и
освобожденностью - в поэзии Осипа Мандельштама. Но  именно  поэтому  поэтика
Маяковского экспериментально значима в моих размышлениях.
   На вопрос одного из собеседников, почему и чем  ценен  пафос  поэзии  Вл.
Маяковского  для  Александра  Блока,  тот  лаконично  и  загадочно  ответил:
"Демократизмом!"  (напомню,  что  речь  шла  о  ранних   стихах   и   поэмах
Маяковского,  об  "Облаке  в  штанах"  или   "Флейте-позвоночнике",   обычно
обвиняемых в скрытом ницшеанстве). Вот как я понимаю этот ответ Блока:
   Ранний Маяковский гиперболично - причем поэтически  -  демократичен  (это
новая форма поэтики демократизма, отличная от демократичности Некрасова,  не
говоря уже о разных вариантах Демьяна Бедного). Я вбираю  в  себя,  воплощаю
собой все боли и все страсти и все отчаянья всех - обязательно всех! - людей
улицы, площади, бездомных, бессловесных, безъязыких, не могущих  -  сами!  -
"кричать и разговаривать". Мое слово - по определению изначально. Это слово,
рождающееся из мычания, из нечленораздельности, из междометий, из  площадных
фразеологизмов. Помните? -
   ...Думалось:
   в хорах архангелова хорала,
   Бог, ограбленный, идет карать.
   А улица присела и заорала:
   "Идемте жрать!"
   ...Во рту
   умерших слов разлагаются трупики, -
   только два живут, жирея,
   "сволочь"
   и еще какое-то
   кажется - "борщ".
   Поэтическое слово Маяковского  всегда  на  грани  немоты,  всегда  трудно
рождается, еще труднее становится поэзией и  -  всегда  -  должно  сохранять
исходную первородную связь с мычанием  (хаосом?),  с  уличной  бессмысленной
вне- и анти-поэтической речью. На этом  чуде  рождения  поэзии  из  мычания,
ругани, уличного сквернословия, из сознания безъязыких людей и на этом риске
- вновь и вновь - падения поэтического слова - в миазмы мычаний; глубочайшей
любви - в животную, зверскую страсть - только на  этой  грани  и  существует
поэтика  Маяковского,  его  поэтическая  гениальность.  Стоит   забыть   эту
изначальную муку - насущность  и  невозможность  своего  слова  (ведь  улица
всегда  говорит  на  ничьем,  безличном,  фразеологическом   языке!),   стих
Маяковского сразу становится банальной (пусть умелой) версификацией. В  этом
смысле,  даже  без  "Окон  Роста"  (вариант  безъязыкого  уличного   слова),
невозможен поэтический взлет "Про это". Маяковский все время оставался верен
себе, своей поэтике, и поэтому всегда существовал на лезвии ножа - не только
в жизненном плане, но в плане поэтическом, на грани мычания,  фразеологизма,
уличного пустословия... - однозначной плакатности.  В  разные  годы  мычание
выступало в разных воплощениях.
   Но вот здесь-то и есть одна существенная тонкость.
   Слово, рождающееся в "Облаке...", рождается из немоты и мычания, жаждущих
стать членораздельной речью, из немоты, чреватой поэзией. Из отчаянья людей,
потерявших свое слово (не свое, а своей социальной  страты,  из  которой  ты
выброшен на улицу, на площадь и - в немоту). Из мычания изгоев, не  желающих
говорить  на  общем  -  для  этой  прослойки  или  класса  -  языке.   Очень
существенно, что мычание и рождающееся из него слово раннего  Маяковского  -
слово очень одиноких, отъединенных (причем социально отъединенных)  людей  -
это слово и видение люмпенов, но люмпенов XX века, люмпенов,  вышибаемых  из
своих социальных луз теми же - только еще назревающими,  предчувствуемыми  -
мировыми