Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
- сомнение, осуществляемое в форме доказательства
бытия Бога (разум средних веков). Это - сомнение в возможности тождества
двух определений Бога: Всеобщий и - Субъект (разум Нового времени). Это -
сомнение в действительном, уже - наличном, а не возможностном, - бытии
Спинозовской Natura naturans (разум современности, сомневающийся в самой
иррелигиозной вере в то, что бытие есть).
Религия всегда живет смертью (усталостью) философского разума.
Философский разум жив сомнением в предельном предмете религиозного верования
и религиозного опыта. Это - так, даже в самой сердцевине высших религиозных
систем. Несколькими строками выше я упомянул философское (теологическое)
доказательство бытия Бога, которое имеет своей основой неявное сомнение в
этом бытии, то есть насущность разумного обоснования. Обосновать веру каждый
раз удается, но насущность такого обоснования появляется вновь и вновь.
В культуре XX века борение философского и религиозного отношения к
всеобщим началам бытия приобретает предельно напряженный и бытийный
характер.
Вернусь к исходному образу культуры. Сейчас мне необходимо подчеркнуть
один момент: когда всеобщая деятельность самоустремления (основание нашей
линзы) заостряется и фокусируется в гранях культуры, то целостная, самим
человеком (здесь - человечеством в его совокупном развитии) отстраненная,
предметная самоустремленная (Selbstisch...) деятельность не только все более
сгущается, разделяясь на отдельные, сужающиеся грани; она - эта деятельность
- из "анонимной" все более становится индивидуальной, авторской, все глубже
погружается в хрусталик нашего внутреннего духовного зрения; насущное
единство направленности нашей творческой энергии вовне и - одновременно -
внутрь, в глубь сознания, становится мучительной, творчески направляемой
целью деятельности каждого человека, в той мере, в какой он - художник, -
философ, - теоретик, - нравственный индивид. В этом - смысл произведений
культуры. Необходимая - по исходному определению - самоустремленность всей
нашей материальной, орудийной, предметной, духовной деятельности
оборачивается - в гранях культуры; в их средоточии - сознательной
деятельностью самодетерминации.
3. Вершина (острие) "пирамидальной линзы" культуры.
Это - в наше внутреннее зрение, в наше мышление вживленное - острие
культуры есть точечный, сфокусированный акт самодетерминации,
самоформирования и самоизменения человеческой судьбы. В наукоучении Нового
времени этот акт, понимаемый, впрочем, лишь в контексте познания,
определялся как "causa sui" у Спинозы, "монада" - у Лейбница, "первое начало
наукоучения" - у Фихте, "единство, тождество идеи и духа" - у Гегеля и т.д.
Однако сами эти слова - монада, causa sui, ego cogitans - это слова на языке
"наукоучения". В плане философии (логики) культуры само "наукоучение" и его
язык есть лишь одна из сторон, одно из определений всеобщего бытия культуры
как феномена самодетерминации индивида.
В точечном акте (начале...) самодетерминации сливаются только что
очерченные раздельные грани культуры.
"Пирамида" оборачивается "конусом".
Это и понятно. Ведь в нашем сознании и мышлении нет отдельных отсеков для
искусства или философии... В момент разумения - когда я вспоминаю, понимаю,
создаю некий феномен культуры и самого бытия - мое сознание и мышление
сосредоточиваются в нечто единое, целостное, простое, неделимое; в этой
"единице" разумения сходятся, "работают" все "грани" моего бытия - в
культуре и в повседневной жизни; действует Разум, развитый бытом, бытием,
искусством, философией, нравственностью, теорией. В этой встрече и
происходит, собственно, решающее противоборство сил детерминации извне и
самодетерминации (см. выше).
Но в неделимой точке самодетерминации заключены два противоположно
направленных вектора: из этой точки расходятся грани художественного,
философского, теоретического... творчества (и понимания); в этой точке (в ее
обращении в глубь нашего "Я" - нашего разума) осуществляется преобразование
самих начал, посылов разумения, сознания, поступка.
И только в тождестве этих разнонаправленных сил и может быть понят (и
может осуществиться) акт самодетерминации. Я сейчас не говорю о том, что в
реальной социальной жизни все эти векторы и грани оборачиваются также
процессами экономического, технического и т.д. действия на предметы и
явления мира, в необходимом деле их использования и потребления. Этот момент
и есть дело детерминации "извне" и "из-нутра"... Дальше. -
В этом точечном акте - в обращенном на сознание акте мысли - именно
мышление, развитое в феноменах культуры, и оказывается тем бытием, что
входит в глубь сознания, определяет по-новому сознание, способно его
переопределить (в противовес силам внешней детерминации и импульсам
детерминации из подсознательного "нутра").
Но в этом же акте мое (переопределенное) сознание оказывается импульсом
иного мышления... Ср. внутреннюю речь в понимании Л.С.Выготского134.
Конечно, понимание мышления как силы, способной переопределить застывшие
платформы и векторы нашего сознания (1), понимание сознания - в его интенции
сформировать новое мышление (2) требует специального детального анализа (я
пытался дать такой анализ в серии докладов "Сознание и мышление"). Здесь
детальному анализу не место. Однако сама идея "культуры как феномена
самодетерминации" все же нуждается (особенно в этом пункте исследования) в
каком-то, пусть пунктирном, разъяснении того смысла, который я вкладываю в
определение творческого сознания и самосознания.
Поэтому, прежде чем рассмотреть (в следующем приближении) заключительный
акт самодетерминации, - небольшое отступление:
Сознание (и деятельность) индивида расположены в некоем "пространстве"
между двумя границами. Одна граница - "последние вопросы бытия" (в
определении М.М.Бахтина), это - детерминация нашего сознания, наших
поступков свободой (волей) перерешить свою жизнь, свою судьбу. Такую свободу
нам дают идея личности и идея разума (детальнее об этих идеях - ниже).
Другая граница - детерминация нашего сознания внешними силами,
физиологией и социальной необходимостью, целесообразностью и
обстоятельствами, профессией и характером (его роком). Думается, что каждый
человеческий поступок есть феномен встречи в нашей душе и в нашей
деятельности двух этих детерминаций, напряжен их противостоянием. Больше
того, такое противоборство, такая, всегда существующая, свобода выбора,
решения - это и есть суть нашего сознания (в широком смысле). Эта перипетия
всегда затаена в сознании, хотя мы зачастую стремимся "забыть" грань
самодетерминации (= выключить сознание). Спектр сознания континуален.
Существуют поступки, более близкие к "нижней части спектра" - к жесткой
детерминации "извне". Есть поступки, совершаемые свободно - в горизонте
"последних вопросов", в напряжении (и катарсисе...) самодетерминации. Но
само сопряжение двух детерминаций - свободой (воли и разума) и - "силой
обстоятельств" - насущно и неизбежно для каждого феномена сознания, для
каждого человеческого поступка. Свет сознания гаснет, ослабевает, действия
автоматизируются в зоне "обстоятельств". Свет этот крепнет и возжигается
разумом (так формируется сам феномен сознания) в зоне "последних вопросов
бытия". Но в любом случае каждый сиюминутный поступок, совершаемый индивидом
(пока индивид сознает этот поступок...) всегда - одновременно, - есть
действие вовне, направленное на... (что-то, кого-то...), и - действие внутрь
(поступок-рефлексия), поступок, ориентированный "на себя", на мой духовный
мир, на силу "решения последних вопросов бытия". Каждый поступок ослабляет,
усыпляет или - освобождает, сосредоточивает эту силу собственного решения.
Когда я решительно разводил силы "детерминации извне" и силы
"самодетерминации", то я исходил из их абсолютно различного смысла (и -
духовно и социально...). Но в реальной жизни человеческого сознания (и
действия) эти силы всегда неразрывно, и "дополнительно", и взаимоисключающе
сопряжены (сопряжены - в своем значении). Обращенность "конуса" культуры
острием своим в эту живую жизнь сознания и есть обращенность в "солнечное
сплетение" двух полюсов нашего душевного спектра, в средоточие душевной
перипетии.
То, что я сейчас сказал, относится к "сознанию" в "широком смысле слова",
к его реальной феноменологии. Но в основе моего понимания лежит все же "идея
сознания" в некоем предельном сосредоточении. В этом смысле человек
сознателен (если "распечатать" этот привычный фразеологизм) лишь в той мере,
в какой в его душевной (еще - не духовной...) жизни осуществляются такие
определения:
1. Сознание есть "воспроизведение" (скажем пока так - несколько туманно)
в нашей душевной жизни, в нашей психике некоего со-бытия. Я уже упоминал,
что введенный здесь усложняющий "дефис" (со-бытие...) необходим по сути
дела. Мне важно подчеркнуть, что в сознании воспроизводятся (и впервые -
изобретаются) не какие-то отдельные функции, действия, признаки, свойства
некоего внешнего предмета или - другого человека в данный момент, не
какие-то отдельные сиюминутные свойства и желания и поступки моего
собственного "Я"... Нет, в сознании (в отличие от ощущения, восприятия,
эмоции...) я "осознаю" - простите за тавтологию - целостное бытие другого
предмета или человека (осознаю, что он (!) есть (!), - именно в его
нерастворимом и не поглощаемом моими желаниями или потребностями "ядре", в
его несводимости (эту несводимость я и осознаю...) к его свойствам и
качествам; в его определенности как логического "субъекта", а не атрибута. В
его из- и на-вечности. Предмет этот может, конечно, исчезнуть, но смысл его
(как единого во всем его бытии - вчера, сегодня, завтра...) остается
навсегда. Но это, далее, означает, что в сознании "носитель" свойств и
изменений как бы отщепляется от того, что он "носит", от того, как он
действует.
Существенна и вторая сторона идеи со-бытия. В сознании бытие (целостное
бытие) "другого", "чужого" предмета и человека осознается в его отношении к
моему бытию - целостному, неделимому, несводимому к моим свойствам,
желаниям, признакам. Бытию, соединяющему - в момент настоящего - все мое
прошлое (память, которая - по сути - всегда континуальна, хотя в
воспоминаниях - дискретна и выборочна) и все мое будущее (воображение,
развитое, прежде всего, в феноменах искусства). В сознании это мое цельное
бытие (способное изменять мои свойства) взаимоопределяется с цельным бытием
иного, столь же самостоятельного, отдельного, отнюдь не по отношению к
частным моим стремлениям и поступкам значимого... "логического субъекта".
Так формируется осознание "Я", отделенного - в со-бытии с иными людьми и
предметами - от моих собственных определений, органов, орудий, отношений,
чувств и т.д. Эта определенность сознания действительно (Маркс здесь прав
против Гегеля) есть феномен самоустремленности человеческой деятельности, ее
несовпадения с ней самой и со всеми ее определениями (орудиями, целями,
отношениями). Предмет (и соответственно - субъект) человеческой деятельности
не поглощается этой деятельностью, но постоянно воспроизводится как
самобытийный, как бесконечный источник возможных изменений и общений.
2. В сознании осуществляется его насущное единство (и нетождественность)
с самосознанием. Только в осознании "Ты-бытия" возможно увидеть мое
собственное, целостное, завершенное бытие - с точки зрения "Ты", в
средоточии ино-бытия, вынесенного за мои пределы, за грани моих определений.
Только с этой точки зрения ("Ты") "Я" оказываюсь "вненаходим" для самого
себя, могу себя осознать в полной мере.
Самосознание и есть "воззрение" на меня (на мое "Я", а не на отдельные
мои поступки и желания) с высот (или низин) бытия иных людей и вещей, причем
бытия целостного и онтологически значимого. Только в ситуации сознания
(...когда осознается целостное бытие иных вещей, иного мира) возможна
окончательность самосознания, во всей отстраненности, замкнутости,
вне-находимости моего "Я" - для меня самого. И - обратно. Только в
самосознании моего целостного бытия возможно сознание, а не просто
восприятие или "поглощаемость"... других самостоятельных бытий. Осознать
некое бытие не означает осознать это бытие как предмет желания, но - как
"предмет" отстранения моим бытием. В сознании предмет необходим мне (насущен
моему сознанию) именно своим бытием вне меня, в собственном извечном смысле.
Уже в этом плане потенции культуры (как феномен самодетерминации) "изнутри",
"апофатически" включены, вживлены в наше сознание - еще до (в ожидании...)
реальных произведений культуры. Сознание есть культура до культуры, накануне
культуры. В этом смысл бахтинского - "сознание есть там, где есть два
сознания, дух есть там, где есть два духа". В той мере, в какой мое "Я"
(несводимое к своим признакам, желаниям, поступкам и... только из этих
поступков, желаний, признаков, из прошлого и будущего сосредоточенное...)
может на меня самого смотреть "со стороны", находясь в точке иного бытия,
человека, "предмета", в этой мере данный "предмет" - с позиций которого я
смотрю на себя, осознаю себя... - обладает сознанием, одухотворяется. Идея
сознания предполагает два сознания в одном, предполагает несовпадение моего
"Я" с ним самим, предполагает возможность (!) самоизменения. Собственно,
точнее даже сказать так: "Я", формируемое в актах сознания, и есть
парадоксальная замкнутость "на себя", некий микросоциум (причем неделимый,
атомарный микросоциум), в котором "Я", смотрящее и слушающее мир, общается с
"Я", смотрящим на себя "со стороны", "извне" себя самого...
3. Однако смысл (и генезис) сознания, коренящийся в деятельности
самоустремления, - это не только и не просто пред-определение рефлексии,
возможность (пока - только возможность) мысли о мысли. Здесь - и выход за
пределы "идеи рефлексии". Ведь сама "затравка" сознания (и соответственно -
самосознания) состоит в насущности и свободе самоизменения; в
неудовлетворенности своей собственной деятельностью; в стремлении (поскольку
я могу от своей деятельности и от себя самого отстраниться, поскольку я не
срастаюсь заживо с собственными органами действий, чувств, целей) изменить и
самое деятельность, и ее средства, и, наконец, исходную потенцию этой
деятельности. Исходное в сознании-самосознании (и затем - в рефлексии135) -
это не просто мое "сдвоенное" ("диалогическое") бытие, но как раз "установка
на самоизменение". В этом плане мои "два сознания" есть лишь феномен моей
самонеудовлетворенности, устремленности на трансформацию моего -
неизменного, целостного и вненаходимого - бытия. Но именно в этой связи то
мое "Я", что смотрит на меня со стороны, слушает меня "извне", то "Я", что и
все объективно закрепленные мои орудия и предметы осознает как мое - и
вместе с тем на меня направленное - бытие это "самосознающее Я"
нетождественно и "несимметрично" с "Я самосознаваемым"... Неравноценно с
ним. Сознающее "Я" "больше" "Я" "сознаваемого" всего-навсего на идею
сомнения в истинности моего познаваемого "Я", "больше" "на" идею
самоизменения.
Таков "схематизм" сознания (и самосознания) по его сути. Конечно, на этот
"схематизм" действуют - иногда решающим образом - все силы, его изменяющие,
все силы детерминации "из-вне" и "из-нутра". Но это уже не вопрос о том, что
есть сознание, а вопрос о том, что его изменяет, подавляет, гасит. Это
вопрос о реальной феноменологии сознания. Так же как вопрос о силах,
изменяющих движение предметов нетождествен вопросу об инерционной
(независимо от этих внешних воздействий определяемой) природе движения. К
сожалению, та логика, что давно уже бесспорна в "механике Галилея", никак не
пробьет себе дорогу там, где она особенно имманентна, - в понимании
человеческой деятельности. В деятельности совсем иного типа, чем галилеево
движение: идущей не от предмета - к предмету, но деятельности,
самоустремленной, по определению...
Теперь, пожалуй, мы подготовились к более полному пониманию "культуры как
самодетерминации", вживляемой в сознание. В сознание, ожидающее этого
"вмешательства", - в сознание, ожидающее освобождения своих внутренних
интенций.
Только еще одно сопоставление (и в какой-то мере - иллюстрация к тому,
что я только что сказал).
Когда М.М.Бахтин раскрывает суть понимания идей в поэтике Достоевского,
идей, способных изменять исходное, чисто психологическое состояние нашего
сознания (вспомним резкое отмежевание автора "Братьев Карамазовых": я не
психолог, я - фантастический реалист...), то здесь речь идет именно о
феномене самодетерминации - в отношениях духа и - души, над-сознания (а
вовсе не подсознательного) и - сознания в собственном (не психологическом)
смысле слова.
Вне такого - духовного - преображения в сфере идей наше сознание, говорит
Бахтин, еще недостаточно "сознательно", оно неизбежно сохраняет
предопределенность "извне", предопределенность личности - средой,
обстоятельствами, характером, но - значит - не имеет к личности никакого
отношения.
Бахтин настаивает на своем определении:
"Незавершимость полифонического диалога (диалога по последним вопросам).
Ведут такой диалог незавершимые личности, а не психологические субъекты".
"Достоевский... открыл личность и саморазвивающуюся логику этой личности,
занимающей позицию и принимающей решение по самым последним вопросам
мироздания. При этом промежуточные звенья, в том числе и ближайшие,
обыденные, житейские звенья, не пропускаются, а осмысливаются в свете этих
последних вопросов (сформулированных в форме идеи. - В.Б.) как этапы или
символы последнего решения"136.
И только выходя за пределы психологии сознания, в сферу духа, возможно
уловить "нерешенное ядро" личности, способной самопредопределять (и -
перерешать...) собственную судьбу, собственный характер.
Далее Бахтин анализирует суд над Дмитрием Карамазовым.
Вспомним этот фрагмент романа:
И прокурор и защитник не могут выйти за пределы "психологической
предопределенности" поведения Дмитрия.
Вот, к примеру, аргументация прокурора: "Сообразно ли это (предположение,
что "Дмитрий Карамазов ощущает вдруг в себе такую стоическую твердость и
носит на своей шее тысячи рублей, не смея до них дотронуться...". - В.Б.)
хоть сколько-нибудь с разбираемым нами характером? Нет, и я позволю себе
рассказать, как бы поступил в таком случае настоящий Дмитрий Карамазов, если
бы даже и в самом деле решился зашить свои деньги в ладанку. При первом же
соблазне... он бы расшил свою ладанку и отделил от нее - ну, положим, на
первый случай, хоть только сто рублей... Затем еще через несколько времени
опять расшил бы ладанку и опять вынул уже вторую сотню, затем третью, затем
четвертую... И, наконец, уже прокутив... предпоследнюю сотню, посмотрел бы
на последнюю и сказал бы себе: "А ведь и впрямь не стоит относить одну сотню
- давай, и ту прокучу"137.
Правда навсегда застывшего характера, детерминированного "внешн