к мой, Петр, на станции на путях служил. А то бы вовсе сдохли, как, почитай, половина деревни. Но, видать, как на роду написано, так тому и быть. Не уберегла сыночка. А все вон тот, ирод! - Она ткнула пальцем в сторону Пантюхи, сидевшего на противоположном конце стола, отчего тот втянул голову в плечи.
     Затравленное выражение не сходило с лица мальчика. Последние несколько дней оказались для него сущим адом. Отец даже не смотрел в его сторону, мать если и смотрела, то с откровенной злостью. И только старшая сестра, которую он любил больше остальных, несколько раз ободряюще улыбнулась в ответ на тоскливый взгляд, но и она в этой круговерти не смогла по душам потолковать с ним, поскольку приехала из пионерлагеря только сегодня. Даже шанхайские пацаны-приятели, казалось, избегали его.
     Разговор за столом между тем вертелся вокруг смерти Вани. Большинство соседей скептически относились к официальной версии, но некоторые допускали ее вероятность. Стали рассказывать о коварстве гадюк, которые подползают к сонным людям и жалят в яремную вену на шее.
     - Первое средство от змеек такое, - начал повествовать подвыпивший сосед-машинист. - Я в Туркестане в Гражданскую служил, знаю... Если человек ложится спать в пустыне или, скажем, в степи, то обязательно вокруг себя веревку из овечьей шерсти кругом кладет. Через нее ни одна змеюка не переползет - ни гюрза, ни аспид.
     - Никакой это не гадюк, - неожиданно изрек старик-татарин Валитов, весьма уважаемый в Шанхае, особенно среди мусульманской части его населения, человек.
     - А кто?! - грохнул кулаком по столу машинист.
     - Это убирлы карчыг. По-русски, ведьма. Она кровь мальчик выпил.
     За столом повисло тягостное молчание. Каждый про себя обдумывал сообщение старика.
     - Ведь-ма, - произнес нараспев машинист и вторично ударил кулаком по столу. - Где она, эта ведьма, Ахмедка? Покажи?
     - Теперь нужно осторожно, - не обращая внимания на машиниста, продолжал Валитов. - Если уж пришел один раз, и другой раз придет.
     Поминки продолжались до самого вечера. Уходили одни, приходили другие... Каждый приносил с собой какую-то еду, если не закуску, то выпивку. Уж и хозяев не было за столом: отец забылся в тяжелом пьяном беспамятстве, мать, сломленная горем и усталостью, не раздеваясь, на минутку прилегла на топчан, да так и уснула. Некоторое время подле стола бродила Наташа, но и она вскоре угомонилась. На улице остался только Пантюха. Он бесцельно бродил по двору, останавливался возле стола, на котором громоздились грязная посуда, пустые бутылки, захватанные стаканы, валялись дочиста обглоданные куриные и кроличьи косточки. Объедков практически не имелось, не считая нескольких хлебных корок. Пантюха собрал кости и отнес их собаке. Потом в хлеву жалобно замычала недоеная корова. Мальчик растолкал сестру, и та, сонно зевая, отправилась в хлев, загромыхала там ведром. Пантюха тем временем накормил остальную живность и присел у стола. Вышла сестра, взглянула на брата, приостановилась, как будто решив присесть рядом, но усталость, видно, пересилила. Она махнула рукой и отправилась в дом.
     Почти совсем стемнело, лишь на западе небо продолжало едва заметно светиться. Из-за сараев выплыла громадная красноватая луна. Почему-то стало еще темнее. Мрак повис над Шанхаем.
     Пантюха, пригорюнившись, сидел на лавке и думал. Горькие мысли одолевали его. С одной стороны, он действительно ощущал на себе огромную вину, с другой - был потрясен несправедливостью и бездушием со стороны окружающих. Ну, виноват! Нет спору. Так ведь не специально. Он вовсе не хотел погубить Ванюшку. И страдает он не меньше остальных. Как все же злы взрослые! Свои горести и проблемы без зазрения совести перекладывают на плечи детей. Может, просто не любят? Скорее всего так оно и есть. В последние дни он не услышал ни одного ласкового, да хотя бы просто ободряющего слова. Только брань и тычки. Где же выход?
     Ваньке хорошо, он ушел из мира злобы и подлости. Интересно, где он сейчас? Может быть, на небе рядом с боженькой? Смотрит на братика и льет ангельские слезки. При жизни ему тоже доставалось. Шанхайские пацаны обижали... и родной брат поколачивал, случалось.
     - Прости меня, милый братик Ванюша, - чуть слышно произнес Пантюха и заплакал. Слезы немного облегчили душу и одновременно ожесточили ее. Как бы отомстить родителям? А что, если тоже... умереть? Вот тогда они зарыдают. Пантюха представил, как по нему тоже справляют тризну, и ехидно усмехнулся. Хотя что в этом хорошего? Отец опять напьется, мать будет выть. Не проще ли сбежать, куда глаза глядят? Вот, говорят, есть такой остров Крым, там всегда тепло, на деревьях растут разные диковинные фрукты: яблоки и еще какие-то... Рви и лопай даром. Однако и тут закавыка. С беспризорниками нынче строго, не то что раньше. Старшие ребята рассказывали: снимают пацанву с поездов и сразу же в спецприемник, а потом в колонию. А в колонии нравы - как в тюрьме. Бьют все: и свои, и чужие, не разбирают - большой, маленький... Нет, дома все же лучше.
     Внезапно небо озарило яркое огненное зарево, затмив даже свет луны. С минуту небо полыхало вселенским пожаром, потом зарево померкло. Пантюха прекрасно знал природу данного явления: на отвалы сливали шлак, оставшийся после доменных и мартеновских плавок. Дело привычное. Скорее бы стать взрослым, пойти на завод, зарабатывать деньги. Тогда можно жить как душе угодно, ни на кого не обращая внимания. Родители ни родители: деньги есть - живи не тужи.
     Луна между тем поднялась довольно высоко, и ее сияние озарило все вокруг. Серебристая мгла окутала жалкие строения, покосившиеся заборы, чахлые кусты сирени - весь этот убогий нищенский быт придавленных жизнью людей. Лунный свет сделал все вокруг нереальным, призрачным...
     Устав от дум, Пантюха уже решил отправиться спать, как залаяла их собака.
     Видать, кто-то прошел вдоль забора, решил мальчик и прислушался.
     Жук вновь издал лай, но какой-то странный: неуверенный и одновременно злобный.
     - Эй, кто там?! - крикнул Пантюха. Никто не отзывался.
     Собака вдруг громко и тоскливо завыла, и мороз пробежал по коже мальчика. Он вскочил и бросился к забору. Пусто. На кого же это она?
     - Заткнись, Жук! - прикрикнул Пантюха на собаку, однако та продолжала протяжно выть, но вдруг, словно подавившись, смолкла, и тут Пантюха различил: поодаль у хлева кто-то стоит. Он пригляделся: похоже, пацан. Откуда? В детской фигурке присутствовало нечто чрезвычайно знакомое. Пантюха захотел окликнуть пацана, но внезапно понял, кто перед ним. Он замер, не в силах пошевельнуться. Дыхание перехватило, тело словно сковало лютым морозом. Ни крика, ни шепота не способны были издать помертвелые губы.
     Фигура у хлева тоже стояла неподвижно и вроде глядела на него. Сколько так продолжалось: пять минут, полчаса, час... Пантюха не знал.
     На луну набежали тучки, вдали громыхнуло.
     Ступор неожиданно прошел, и Пантюха со всех ног кинулся в дом. Он захлопнул дверь, задвинул щеколду и, привалившись спиной к двери, вновь замер в томительном ожидании. Ничего не происходило. Пантюха поднялся, миновал сени и вошел в кухоньку, решив посмотреть в окно, что происходит во дворе.
     С обратной стороны прямо к стеклу прилипло мертвое лицо брата.
     Волосы у Пантюхи мгновенно встали дыбом, в голове что-то щелкнуло и взорвалось, колени подогнулись, и он сполз на пол, однако сознания не потерял, продолжал неотрывно глядеть на окно. Мертвец поскребся в стекло. Пантюха отчетливо видел, как рот его открылся, словно пытаясь что-то сказать. Пантюха скорее прочитал по губам, чем услышал слово "Пусти".
     Отвернувшись от окна, мальчик на коленях пополз дальше в комнату и забился под топчан, на котором храпел отец. Сознание отключилось, и только два слова непрерывно повторялись в мозгу: "Что делать? Что делать?" Он вдруг вспомнил, что от нечистой силы помогают молитвы, но поскольку не знал ни одной, зашептал: "святой истинный... помилуй нас.."
     В оконное стекло осторожно заскреблись, потом тихонько постучали.
     Что же делать?! Разбудить мать, отца?.. А может, Ванюшка вовсе и не мертвец? Может, просто заснул, а сейчас очнулся, вылез из гроба и пришел домой? Он вспомнил рассказы о подобных случаях, якобы происходивших довольно часто, однако совершенно забыл, что брата вскрывали в морге. Да и как восьмилетний мальчишка мог преодолеть двухметровый слой земли над гробом?
     В окошко по-прежнему упорно скреблись. Пантюха вылез из-под топчана и опять пошел на кухню. Ужас как будто отпустил его, уступив место состраданию. Да состраданию ли? Мальчика словно тянула к окну темная могучая сила. Он вновь поднял взгляд на стучащего. Глаза их встретились.
     - Пусти, брат, - отчетливо прозвучало в мозгу у Пантюхи. Почти не соображая, что делает, он пошел в сени и отодвинул щеколду-
     Брат появился на пороге, и в нос Пантюхе ударил запах сырой земли.
     - Ты живой? - еле слышно спросил он у Вани. Вместо ответа тот протянул свои ручки к брату и обнял его. Тело было ледяное, изо рта шла волна жуткой вони. Пантюха понял: он совершил непоправимую глупость, и тут зубы мертвеца вонзились ему в горло.

ГЛАВА 5

     Вот и на нашей улице праздник! - радостно воскликнул дядя Костя, глядя на уставленный недоступными обычно яствами стол. На щербатых, покрытых сеткой трещин, разномастных тарелках лежали кружочки копченой колбаски, ломтики швейцарского сыра, окорок, нарезанный кусочками на толстом листе бумаги, шпроты и даже два апельсина. Здесь же стояли две бутылки: водка и херес.
     - Каков натюрморт! А, ваше сиятельство? Как в доброе старое время. Как тяжело, однако, существовалось бы, если бы в нашей великой стране не имелось торгсинов. Вот он - развитой социализм с человеческим лицом.
     - Часики снесли? - поинтересовался Фужеров.
     - Да, куманек, великолепный "Мозер", который я давеча выиграл в карты у какого-то армянского купца. И вот ведь мерзавцы, уплатили мне как за золотой лом, не учитывая подлинной стоимости вещи. Я уверен, часы перекочевали в карман какого-нибудь местного дельца.
     - Сомневаюсь. Сейчас с золотом строго. Подрыв экономической мощи страны. За это полагается высшая мера социальной защиты.
     - Да, собственно, какая разница. Хватило на одноразовое великолепие - и слава богу. Там, глядишь, вновь подвернется какой-нибудь фраер. Однова живем. Как говорил мудрец: все свое ношу с собой. С вещами нужно расставаться без вздохов.
     - Расстались еще в семнадцатом году, - хмыкнул Фужеров.
     - Не печальтесь, куманек, все, что ни делается, к лучшему. Относитесь к жизни проще.
     - Да куда уж проще.
     - Садитесь за стол. Отметим, так сказать, наши отпуска. Детский садик отправился на дачу в деревню Очаги, а меня вот не взяли, там свой сторож имеется - дядя Миша. Вы, как я понимаю, отгуливаете календарный...
     - Вычистят скоро, - вздохнул Фужеров, - как социально чуждого элемента...
     - Ничего, куманек. Держитесь за меня. Не дам же я пропасть потомку славных королей. Проживем, благо осталось не так уж много времени коптить небеса. Вам чего налить: водочки или хересу?
     - Пожалуй, хересу.
     - Узнаю аристократа. А я вот родимой отведаю. Старики молча чокнулись и принялись за еду.
     - И все-таки благое дело эти торгсины, - заявил дядя Костя, пережевывая кусочек семги.
     - Прикроют их скоро, - заметил Фужеров. - Чтобы не создавать в обществе нездоровых влечений к буржуазному образу жизни. А у кого золотишко осталось, так отберут... На основании закона о валютных операциях.
     - Очень может быть. Но нам-то какое дело? Как выражался ваш предок: "После меня хоть потоп". Это пусть молодежь волнуется.
     - Молодежь нынче строит социализм.
     - И построит?
     - Очевидно. А иначе зачем все затевать?
     - Да уж, затейник у нас великий. Куда там Ваньке Грозному или Петрухе. Мелковаты оказались против нынешнего. Разве можно сравнить разгром Новгорода или строительство северной столицы с коллективизацией или индустриализацией. Всю Расею-матушку на дыбки поставили.
     - А я думаю: большевики решили вывести совершенно новую породу людей, - заявил Фужеров, вновь наполняя рюмки.
     - Это уж точно.
     - Нет, не в фигуральном, а в прямом смысле.
     - То есть как?
     - А так, Константин Георгиевич! Самым натуральным образом. Мечты розенкрейцеров о создании совершенно иного человека, лишенного отягощающих разум комплексов и фобий или этой химеры, именуемой моралью, похоже, скоро осуществятся.
     - Ах, оставьте ваши мистические бредни, лучше закусывайте.
     - Нет, послушайте. Возьмем для примера хоть наш городок. Обратите внимание на его население. Кого здесь только нет! Русские, украинцы, татары, евреи... Каждой твари по паре.
     - Даже французы в вашем лице. Я знаю национальный состав обитателей Соцгорода, переходите к сути, куманек.
     - Не перебивайте. Так вот. Большинство здешнего населения прибыло сюда не по своей воле.
     - Да уж...
     - И сейчас в городе полно спецпоселков. Там живут семьями, рожают детей - короче, размножаются. Со временем они станут полноправными гражданами...
     - Если, конечно, выживут. Не пойму, куда вы клоните.
     - Сейчас большинство национальных групп живут обособленно, но близок тот час, когда они начнут перемешиваться. Возникнут многонациональные семьи...
     - То есть произойдет всеобщая метизация?
     - Вот именно. Вы не хуже меня знаете о продуктивности метисов. Вспомните: на лошадиные скачки коней-метисов не допускали, поскольку они резвее чистокровных рысаков.
     - Ну, допустим.
     - Значит, метис работает намного эффективнее?
     - И что?
     - Идем дальше. Кто эти люди, которые сосланы или просто сбежали сюда, чтобы не подвергнуться репрессиям? Так называемые кулаки, то есть наиболее энергичная, предприимчивая часть сельского населения, не желавшая жить, как окружающие. Они работали больше других, а значит, и имели больше. Их раскулачили, согнали с насиженных мест и бросили в голое поле. Они раздавлены, унижены, обескровлены, но жизненная энергия, сформировавшаяся за счет естественного отбора, осталась. Вы посмотрите на них. Большинство - физически крепкие, здоровые люди. Каждый второй - красавец. Естественный отбор, батенька, естественный отбор! Да, сегодня на их лицах тоска и тупое равнодушие. Да, они согнуты непосильным трудом, но это пока. Завтра они получат свободу, а их дети свободны уже сегодня. И вновь спины разогнутся и лица просветлеют.
     - Ну и что?
     - А то! Вот вам, так сказать, физическая составляющая нового человека. А теперь о психологической. Как я уже говорил, в результате длительного естественного отбора формируются определенные физические качества, а нынче происходит искусственный отбор. Свободомыслие, сопротивление властям жестоко карается. Значит, чтобы выжить, нужно затаиться, молчать... Это властям и требуется. Пораженный страхом человек и детям своим передает этот страх. Физически сильный, грамотный, но покорный народ - вот к чему стремятся большевики. Не зря сейчас такое значение уделяют физкультуре как выходу дополнительной энергии у молодежи.
     - Да какая же это новая порода? - засмеялся дядя Костя. - Это просто рабы.
     - Нет. Раб трудится на хозяина. А нашим внушают, что они трудятся на себя. Для всеобщего благоденствия. Да ведь так оно и есть. Хозяева-то отсутствуют.
     - А партия большевиков?
     - Да разве это хозяева?! Вспомните местного партийного божка, секретаря горкома Логидзе. Чуть подул ледяной ветер в его сторону, он не раздумывая застрелился. И правильно сделал. УЖ лучше одним махом покончить счеты с жизнью, чем дожидаться, пока из тебя сделают мешок для битья. А на самом верху? Все эти Троцкие, Каменевы, Зиновьевы, Кировы... Где они теперь? Иных уж нет, а те далече. А ведь были первыми людьми в государстве. Есть только один хозяин.
     - Но и он не вечен.
     - Да, не вечен. И прекрасно это понимает.
     - Но ведь, если следовать вашей логике, вокруг него не останется сильных личностей, одна мелкотня.
     Кому же он передаст власть? Сыну, что ли, как государь-батюшка?
     - Не знаю. Я думаю, его это не особенно волнует. Он - человек идеи. А коль вы любите цитаты, напомню еще одну: "Жизнь - ничто, идея - все". Наш вождь не стремится к роскоши. Думаю, в быту это самый обычный человек. Власть для него - исключительно возможность осуществить задуманное и построить рай на одной шестой земного шара. Пускай для этого придется уничтожить остальные пять шестых. Вы же видели, как растет картошка. Чтобы получить хороший урожай, нужно ее окучивать, поливать, выпалывать сорняки. Точно так же и общество. С сорняками нужно бороться, с сорняками! Тогда и картошка будет хорошей и вкусной.
     - Н-да, после ваших речей кусок в горло не лезет, - заметил дядя Костя и опрокинул очередную рюмку. - И все же вы противоречите самому себе. Вот говорите: всеобщая грамотность... Но ведь грамотный человек так или иначе осознает свою рабскую зависимость от государства.
     - Повторяю: селекция, только селекция. Инакомыслящих вон! Все помыслы народа в русле единой идеологии. "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" или "Мы - русский народ!" - это уж как пожелают правители, но только единомыслие, никаких разночтений.
     - По вашей концепции получается нечто вроде Вавилона. Рабский труд и смешение языков. А Соцгород - Вавилонская башня... А башня, как известно...
     Но дядя Костя не успел закончить свою мысль. Дверь с шумом распахнулась, и на пороге возник милиционер Хохлов.
     - Ну вот, дождались, - без особого испуга сказал дядя Костя. - Вавилоняне, они же халдеи, тут как тут...
     - Гуляете, - вместо приветствия сказал милиционер.
     - Имеем право, согласно конституции, - отозвался Фужеров.
     - И неплохо, я смотрю, гуляете, - с уважением заметил Хохлов, разглядывая богатый стол. - Может, позволите присесть?
     - Табурет в сенях, - спокойно сообщил дядя Костя.
     - Мы люди не гордые, - сказал милиционер, - сами принесем, сами присядем. - Он опустился на табурет, явственно затрещавший под ним. - По какому случаю пируете?
     - Отмечаем трудовые отпуска, - сообщил Фужеров.
     - Законный повод. А откуда такое великолепие? Вроде в нарпите подобной шамовки не купишь.
     - Так то в нарпите, а в торгсине пожалуйста, - отозвался дядя Костя.
     - Богатые люди! Уважаю, хотя и не приветствую. Может, угостите по случаю знакомства?
     -Мы в знакомые не набиваемся, - хмыкнул дядя Костя. - Да и вы, наверное, при исполнении.
     - Ради такого случая нарушу инструкцию. - Хохлов потянулся к полупустой бутылке водки. Дядя Костя молча подвинул стражу порядка стакан.
     - Ну, будем знакомы! - громко сказал милиционер, одним глотком выдул водку и взял заскорузлыми пальцами кусочек сыра.
     - Вас как величать, уважаемый? - спросил дядя Костя.
     - Кузьмой Ивановичем.
     - Очень приятно. Так зачем пожаловали, Кузьма Иванович? Неужто проверять, чем мы питаемся? Так на то есть домком... поселком... черт его знает, кто еще.
     - Да боже упаси! Я по другому вопросу. Вы, говорят, с нечистой силой знаетесь? - обратился он к помалкивавшему до сей поры Фужерову.
     - Чего?! - вытаращил тот глаза.
     - Весь Шанхай гутарит.
     - Да как же вы, представитель власти, наверное, коммунист, можете предполагать такое?! - скрывая иронию за нарочитой серьезностью, спросил дядя Костя.
     - Вы, товарищ дорогой, спасибо вам, конечно, за угощение, насмешки строить не могите. И про вас нам тоже кой-чего известно. Так что сидите и не рыпайтесь. Разговор пойдет серьезный. Так знаетесь или не знаетесь? - вновь обратился милиционер к Фужерову.
     - Я, собственно, не понимаю...
     - В поселке толкуют: имеется, мол, питерский барин высланный, он в колдовстве дюже разбирается. Вот я и спрашиваю: так это или не так?
     - А что случилось?
     - Нет, вы мне толком ответьте.
     - Да как сказать... Ну, допустим, немного понимаю. Только не в колдовстве, а в мистике... Сюда же, собственно, можно отнести колдовство.
     - А вот я