Как?
     - Посмеиваешься зачем? И со своим Джоником в подобном тоне общаешься?
     - Нет, с Джоником у меня серьезные отношения, а с тобой... Как бы выразиться попонятнее?.. Вот! Трали-вали. Сегодня есть, а завтра нет. Приедет жена, и забудешь девчонку Анютку.
     - А если не забуду?
     - Тогда хуже. Зачем ты мне? Мне замуж нужно.
     - Уж не за американца ли собираешься?
     - Может быть, может быть...
     - Рискуешь.
     - Чем же, интересно?
     - Да мало ли... На браки с иностранцами нынче смотрят косо.
     - Мне терять нечего, - неожиданно зло сказала Аня. - Так и так жизни не будет. Начну с тобой путаться - обязательно все узнают; Такая слава пойдет - вовек не отмоешься. А Джоник меня любит...
     - Может быть, не только Джоник?
     - Только не нужно, гражданин начальник, мне о чувствах распевать.
     - Думаешь, воспользовался своим положением?
     - Ничего я не думаю. Только не нужно.
     - Хоть немного я тебе нравлюсь?
     - Если это тебя согреет, немного нравишься.

ГЛАВА 9

     События в Шанхае вызвали у милиции, которая, кстати, входила в число структур, подведомственных Народному комиссариату внутренних дел, полное недоумение. Информация о раскопанной могиле и сожженном доме не то чтобы не подтвердилась, но носила слишком расплывчатый, неясный характер. Дом действительно сгорел, но в результате поджога или по небрежности - с полной определенностью установить не удалось. Что касается могилы, то посетившие кладбище сотрудники милиции обнаружили ее в полной сохранности. Следов самовольных раскопок не имелось. Правда, могильный холм выглядел столь свежим, словно его насыпали только вчера, но ведь с момента захоронения прошло меньше месяца, и он просто не успел покрыться травой, эксгумацию никто делать не собирался, поскольку на сей счет не имелось приказа.
     Самым странным фактом явилось исчезновение Хохлова. Куда он пропал, связано ли его отсутствие с событиями вокруг могилы и дома или это просто совпадение, оставалось загадкой. Хохлов проживал на пятом участке. В бараке, где у него имелась комнатушка, милиционера знала каждая собака. Опрошенные соседи ничего вразумительного сообщить не смогли. Уезжать Хохлов вроде никуда не собирался, родственников у него не имелось, а загулам он подвержен не был. Хотя и выпивал, но меру знал. Последний раз милиционера видели неделю назад.
     - К вечеру дело шло, - рассказывал сосед по бараку, рабочий-путеец. - Вижу, Кузьма Иванович куда-то собрались. И снаряжен не по погоде, в длинную накидку непромокаемую. Их еще плащ-палатками обзывают. Куда, спрашиваю, путь держите, Кузьма Иванович? Да на Шанхай, отвечает. Нужно с одной нечистью разобраться. Именно с нечистью, так и сказал. Часа через четыре, а то и все пять - стук в дверь. Мы уже спать легли. Кого, думаю, нелегкая несет? Открываю. Опять он! Можно сказать, запыхавшийся. Вроде бегом бежал. Давай, говорит, Петрович, свой фонарь. Ну, я ничего спрашивать не стал, вынес требуемое. Человек надежный, ни разу не подводил. С тех пор ни Кузьмы Ивановича, ни фонаря.
     Рассказ железнодорожника еще больше озадачил милиционеров. О какой нечисти говорил Хохлов и зачем ему понадобился фонарь? Возникло предположение: Хохлов выследил неизвестную банду, а на Шанхае уголовщины хватало, и решил в одиночку захватить ее. Однако, по-видимому, силы оказались неравными, и храбрый милиционер пал от бандитской руки.
     Пропажа сотрудника - событие чрезвычайное. Данный факт не скроешь, не замнешь... И милицейское руководство решило во что бы то ни стало найти концы. Ниточка определенно вела на Шанхай, но поскольку открытый розыск с опросом населения и привлечением бригадмильцев ничего бы не дал, поскольку местные жители категорически отказывались, во всяком случае официально, сотрудничать с правоохранительными органами, решено было заслать в криминальное логово секретного агента.
     Ближе к обеду на шанхайской улочке появился молодой цыганистого вида парень с кудрявой нечесаной шевелюрой. При парне имелся агрегат, представлявший собой переносное точило с ножным приводом.
     Парень остановился посреди улицы и заорал зычным голосом:
     - Ножи, ножницы точу!.. Ножи, ножницы точу!..
     Появление бродячего точильщика никого не удивило. Подобных кустарей-умельцев шаталось по Соцгороду немало. Некоторое время парень стоял в одиночестве, поплевывая по сторонам в ожидании клиентов и время от времени выкликивая свой призыв. Наконец появился первый посетитель: кривая бабка Салтычиха, уже упоминавшаяся в нашем повествовании.
     - Топор направишь? - без особых церемоний спросила она.
     - Можно и топор, - ощерил белоснежные зубы парень.
     Салтычиха извлекла из мешка здоровенный колун и поинтересовалась ценой.
     - Работы много, - сообщил парень, разглядывая зазубренное лезвие, - ты, бабка, им что, головы рубила?
     Сошлись на гривеннике. Завертелся наждачный круг, завизжала сталь, брызнули снопы искр. За десять минут топор стал как новенький.
     - Бриться можно, - сообщил парень. - Попробуй, бабка, свои усы обкорнать. Зачем тебе, старая, усы? Ты ведь не солдат.
     - Молчи, идоленок, - цыкнула на него Салтычиха, вручая монетку. - А еще что работать можешь?
     - Паять, лудить... Да мало ли. Только если серьезной работой заниматься - угол где-то нужно снять.
     - Сам откуда?
     - Да как сказать... Не здешний. Скитаюсь вот по городам и селам Промышляю помаленьку. Утром с поезда. На вокзале постирался, да там толку мало. Вот сюда прикандехал. Прожил бы здесь с недельку, подлатал ваш скарб, а там и дальше. Расея большая.
     - А сколь платить будешь? За хавиру то есть.
     - За хавиру? Ты, бабка, видать, из золоторотцев. Слова-то какие знаешь.
     - Зубы-то мне не заговаривай, босяк. Пять целковых за неделю. Харчи твои.
     - Ну, ты хватила: пять рублев! Да я столько за месяц не заработаю. Э-гей, граждане-товарищи... Кому точить, лудить, паять?!
     - А сколь твоя цена?
     - Два рублика. Столковались на трех.
     - И две кастрюли мне залудишь, - потребовала старуха, - и ведро...
     - Может, тебе и миролюбку подпаять? - хохотнул парень.
     Старуха разразилась мелким дребезжащим смешком и одобрительно оглядела с ног до головы будущего постояльца.
     - Ты, я вижу, бойкий хлопец. Не из махновцев, часом?
     Стали подходить новые заказчики. Дело закипело. Салтычиха вертелась тут же, видно опасаясь, что квартиранта могут перехватить. Наконец она не выдержала и потянула парня за рукав видавшей виды толстовки:
     - Хорош, парень, вкалывать. Всю работу не переделаешь. Пора и перекусить.
     - А ты накормить сумеешь? - усмехнулся парень.
     - За отдельную плату, как и договорились. Рублика два, похоже, заколотил. На харч хватит. Двигай за мной.
     Парень взвалил точило на плечо, подхватил деревянный чемодан и пошел за Салтычихой.
     Обиталищем старухи оказалась небольшая, сложенная из саманных кирпичей землянка с покрытой дерном крышей. Парень шагнул через порог и огляделся. Крошечная комнатушка, добрую половину которой занимала русская печь, была чисто выбелена, глиняный пол застелен домоткаными половиками, а по стенам в изобилии развешаны пучки сухих трав. И запах в комнатушке стоял духовитый, словно на сеновале.
     - Вкусно пахнет, - заметил парень, - сразу шамать хотца. Только вот где я ночевать буду? Тут курице не повернуться.
     - Да вон, на моем топчане. А я на печку переберусь. Устроимся, не обижу. Я утресь картишки раскинула - вижу, быть гостю. И вышло как по-писаному. А гостя наперво накормить надоть. Я щец наварила.
     Старуха взяла стоявший в углу ухват, достала из печи чугунок и большим деревянным черпаком наполнила алюминиевую чашку густым варевом. Потом вытащила из настенного шкафчика шматок сала, отрезала ломоть, искрошила его на доске и высыпала в чашку.
     - Добрые щи, - похвалила свою стряпню старуха. - Хоть из крапивы, а скусны, поскольку секрет один знаю. Не налить ли с устатку?
     - А что у тебя?
     - Первачок, как дитячья слезинка.
     - И во что же мне обойдется эта слезинка?
     - Да ты, крохобор, парень. Не боись, не оскудеешь. За все про все полтинничек.
     - Эка хватила! Двугривенного за глаза хватит.
     - Ладно, пусть будет двугривенный,- охотно согласилась старуха. - За знакомство и я с тобой приму. Тебя как звать-величать?
     - Павлом.
     - А меня Пелагеей, на улице же Салтычихой кличут. - Старуха извлекла два граненых стаканчика и глиняный жбан, горловина которого была завязана тряпкой. - Ну, Пашенька, будем здоровы.
     Парень выпил, крякнул и занюхал самогон краюхой ржаного хлеба. Потом достал из своей торбы деревянную ложку, пошарил глазами по стенам.
     - Да у тебя и образа нет. Лоб перекрестить не на что.
     - Не имею икон, - поджав губы, отозвалась старуха.
     - Или в господа нашего Христа не веруешь?
     - Как тебе сказать... Не то чтобы очень.
     - А может, ты, бабка, ведьма? Колдуешь себе помаленьку, зелье варишь, для присухи молодок. Вон травок-то сколько.
     - Может, и так, - усмехнулась старуха.
     - Бабенки в вашем Шанхае веселые имеются?
     - Как не иметься. Было бы угощение.
     - Познакомишь?
     - Охотно, милок, охотно. Экий ты скорый, не успел обжиться, уж и бабенку тебе подавай. И взгляд у тебя огненный, и головка курчавая. Не из цыганского ли племени будешь?
     - Маманька толковала: к бабке ейной ухажер ходил из табора.
     - Оно и видно. Ну, давай, Павлуша, еще по одной за лихие твои повадки.
     - А вот ты, бабка, растолкуй: как здесь людишки живут? По поездам много про ваш городок болтают, кто что говорит: одни бают - деньгу тут гребут немереную, другие - что народишко лапотный отсюда когти рвет.
     - Всяко, Павлуша, всяко. И так и сяк. Знаешь, как говорится: кому война, а кому и мать родна. Устроился на службу, обжился и доволен, как таракан за печкой. Где сейчас ладно? Большевики эти, марксисты-ленинцы, всю страну взбаламутили. Взять хоть наш Шанхай. Поселок, конечно, стоит на отшибе, но кого тут только нет. И господа бывшие встречаются, и лихие парнишки имеются. Татар полно. Кто с голодухи из деревни бежал, кто высылки опасался.
     - А сама ты откедова?
     - С Украины, милок.
     - На хохлушку вроде не похожа.
     - Да я и не хохлушка. С Юзовки. Может, слыхал? Донецкий бассейн. Там одни русаки проживают. Заставь хохла в шахту лезть или у печи стоять!
     - Сюда-то как забрела?
     - Э-э... Жизня окаянная закинула. - Старуха насупилась, налила себе стаканчик и одним махом опорожнила его. - Глазок-то мой видишь? - ткнула она пальцем в пустую глазницу. - А знаешь, кто мне его вышиб?
     - Ни сном ни духом...
     - Батька.
     - Отец, что ли?
     - Какой отец! Сроду у меня отца не имелось. Махно!
     - Вон даже как! Ну-ка расскажи.
     - Состояли мы при батькином обозе...
     - Кто это мы?
     - Барышни... Не перебивай. Однова затеяли с хлопцами гульбу. Как раз Бердянск взяли. Ты в Бердянске не бывал? Так себе городишко. Пограбить толком нечего. Одни телеграфисты проживают да извозчики. Веселимся, значит, в одной хате... Или в кабаке, запамятовала. Дым коромыслом, большинство в чем мать родила, девки, конечно... А ребята были с отряда Петриченки. Вдруг врывается батька. "Бардак затеяли, - орет, - блядство развели! Сифилисом всю армию заразить хочете?!" И давай нас нагайкой охаживать, всех без разбору. Ну, мне, сукин сын, глаз и вынул. В конце плетки свинчатка зашита. Ею и вышиб.
     - А какой он был, батька?
     - Да ничего особенного. Плюгавый мужичишка. Невысокого росточку, волосня длинная.
     - Отчего же его слушались?
     - Взор имел особый. Самого здоровенного бугая или, скажем, матроса мог взором укоротить. Только глянет, у того уж душа в пятки. И нрав бешеный имел. Чуть что - за нагайку или за "маузер" хватался. Ой, крутенек!
     - А ты, значит, в полковых женках обреталась? - хохотнул Павел.
     - Не кори зазря, голубок. Я, могеть быть, хреста и не ношу, зато жизни сроду не страшилась. Через это и сюда попала. Жила с одним хрычом в Екатеринославе. Его замели за старые грехи и сюда сослали. А я как дура за ним потащилась. Он помер, бедолага. Ну-ка помыкайся в палатке на морозе. Тут первые года вообще ад кромешный стоял. Ну, ничего. Притерлась, обжилась... - Старуха крякнула, поднялась с табурета и вышла из дома. За окном загромыхало железо, и она вновь показалась на пороге.
     - Глянь-ка на ведро. Залудить можешь?
     - Да тут ржа одна. Выкинь да новое купи.
     - Эвон ты какой скорый. Выкинь! Так и прокидаться недолго.
     - Ладно, старая, будет тебе ведро. Присядь, чего мельтешишь. Лучше еще чего расскажи, а я после обеда полежу чуток, чтобы жирок завязался. Врешь ты складно, балакай дальше. Ты вот толкуешь про жизню свою веселую. Тогда поясни, откуда ведовскую науку знаешь? Ведь не деревенская. В городе разве этому научишься?
     - Хучь и не в селе воспитана, это ты верно подметил, а кой-чего умею, - сообщила старуха, убирая пустую миску и жбан с самогоном. - Об этом гутарить нельзя, да больно ты мне приглянулся, отчего с добрым человеком не покалякать. Тем паче парень ты прохожий, сегодня есть, а завтра и нет. Перед тобой душу открыть не боязно. Это здешние недоумки меня знать не хотят. Боятся и не любят. Ну да леший с ними. Сами по уши в говне измазаны. Ведовской науке я научилась у бабки своей. Мы, знаешь ли, курские. Это уж потом в Юзовку перебрались. Бабку, понимаешь, в деревне тоже не терпели. Убить даже хотели. Наговаривали на нее всякое. Будто заломы на полях делает...
     - Какие такие заломы?
     - Или не слыхал? На пшеничном поле или там на ржаном колосья согнуты и надломлены. Вроде кружок, а в нем стебли спутаны, только в центре несколько целых торчит. Так вот, кто сожнет залом - помрет, кто съест хлеб из муки от заломов - тоже помрет, а если солому из залома постелить в хлеву - скотина околеет. Вот на бабку мою и наговорили, будто она этим делом занимается.
     - Может, не без оснований?
     Салтычиха оставила реплику Павла без ответа,
     - Вот бабуська и передала мне свои знания, - продолжила она. - Хорошая была старушонка, только помирала тяжко. Мучилась очень. То с кровати соскочит, на пол грохнется, то на карачки встанет и давай мяукать. Ужасть прямо.
     - Чепуха!
     - Как это чепуха?
     - А так. Брехня. Не верю я в нечистую силу. Человек страшнее любой нечисти. Такое вытворяет, куда там черту.
     - Дак черт его и водит. А ты думаешь, сам он, что ли, дурковать начинает? Беси подначивают. Вот у нас на Шанхае на днях тоже объявились.
     - Черти, что ли?
     - Кто их знает. Мальчонка один ни с того ни с сего помер. Вроде гадюка укусила. Не успели схоронить, стал домой являться.
     - Ну ты даешь!
     - Погоди смеяться. Могилку его раскопали, а он лежит жив-живехонек.
     - Мура.
     - Сам ты - мура! Кол в грудь забили, а оттуда кровища как хлыстанет. Свежая кровища...
     - Лично видела?
     - Сама не бачила, но старики, которые раскапывали могилу, врать не станут. Не такие люди. Потом в дом к родне сунулись. Где покойник, значит, проживал. И те все тоже упырями стали.
     - Кем?!
     - Упырями, которые кровь из живых сосут.
     - Ну и дела у вас творятся. Бежать отсель надо, пока мертвец не вцепился.
     - Ты послушай дальше. Народ решил эту нечисть извести. Выволокли на свет, так они шипеть начали, чистые змеи. Сама видела.
     - Ну а дальше?
     - Пристукнули их.
     - Неужели убили? Расскажи кому - не поверят.
     - И хату сожгли.
     - Дела!
     - И вот что тебе еще скажу. В семейке этой двое взрослых было, отец да мать, а ребятенков трое. Один, значит, помер, другой в пожаре сгорел, а девчонка старшая так и пропала. Ни среди живых ее нет, ни среди мертвых. Куда, спрашивается, делась?
     - А, по-твоему, куда?
     - Затаилась, видать. А по ночам выходит и по поселку рыщет.
     Павел в сомнении почесал затылок:
     - Не верится что-то.
     - Это уж как угодно, За что укупила, за то и продаю. И вот еще какая оказия. Был тут один мильтон. Хохлов по фамилии. Житья, понимаешь, не давал. За самогонку эту гонял, да и так... И вдруг пропал.
     - Куда, интересно?
     - Кто его знает.
     - Замочили, может, деловые?
     - Дураков нет кипеш из-за мильтона поднимать. Себе дороже. Никто его не мочил.
     - Да что же с ним тогда случилось?
     - Думаю, тоже...
     - Ты все какими-то загадками выражаешься. Тоже... оно же... Ничего не пойму.
     - Мильтон, видно, с мальчишкой хотел разобраться. Ему скорее всего доложили местные стукачи: мол, бродит нелюдь. Он, как и ты, не поверил. Ну и напоролся.
     - Убил его, что ли?
     - Не убил, а укусил. Мне бабуська-покойница рассказывала про нечисть. Упырь что оборотень, может принять любой вид, хоть собакой перекинуться, хоть мышью. Запираться от него нет смысла, в саму махоньку щелку проскользнет. А убережение одно - хреста православного он опасается. Если, скажем, на двери дома выжечь хрест свечкой, принесенной из церкви в четверг на страстной неделе, не сунется... А может, и сунется, кто знает. Чеснок, говорят, еще помогает. Но если упырь кого укусит, тот сам в упыря и оборотится. Так и с мильтоном, должно, случилось.
     Читатели, наверное, уже поняли, что Павел вовсе не был странствующим точильщиком, а работал в милиции, хотя и совсем недавно. Жизнь его ничем не отличалась от тысяч жизней молодых комсомольцев, приехавших в Соцгород, как говорится, по зову сердца. В этих словах нет ни капли иронии. Большинство комсомольцев прибыли сюда не за длинным рублем, не в надежде получить тепленькое место, а именно горя желанием принять участие в величайшей стройке страны.
     Биография у Павла Родюкова была самой обычной. Родился и вырос в Рязани. Работать начал учеником слесаря в тамошних железнодорожных мастерских. Потом - армия, где он и вступил в комсомол, а демобилизовавшись, попал в Соцгород по комсомольской путевке. На работу в милицию получил направление в горкоме комсомола после разговора с инструктором
     - Ты, я вижу, парень не промах, - заявил инструктор. - Тем более действительную проходил в погранвойсках. Давай-ка в утро. Там толковые и крепкие ребята ой как нужны.
     - Но я бы хотел по специальности, - попробовал Возразить Павел. - К инструменту руки тянутся.
     - А у классового врага и разного несознательного
     элемента руки тянутся к народному добру. Хулиганы и пьяницы еще не полностью изжиты из социалистического быта. Вот, к примеру, - инструктор взял со стола городскую газету, - "На гражданина Золотейчу-ка, проходившего по территории щитового городка, напали трое неизвестных, отняли у него карманные серебряные часы и денежные документы на сумму 5 с половиной тысяч рублей..." Читаем дальше: "У гражданки Жидковой, проживающей на деревообрабатывающем комбинате (барак № 2), похищены домашние вещи на 400 рублей". Или вот еще: "У Петровых из сарая уведена корова".
     Павел хмыкнул.
     - Ничего тут смешного нет, - одернул его инструктор. - Корова - это, конечно, мелковато, но в городе случаются вооруженные ограбления и убийства, спекуляция имеет место быть. От подобных фактов никуда не деться. Обстановка с преступностью сложная. И коли ты настоящий комсомолец, то должен отправиться на передний край борьбы за здоровый быт, а не разводить бузу. Вот тебе направление, дуй в угро.
     Без особой охоты пошел Павел Родкжов в горотдел милиции, где был встречен с превеликой радостью: молодой, крепкий, имеет восемь классов образования, к тому же бывший пограничник.
     И вот первое серьезное задание: разобраться с ситуацией на Шанхае.
     Нужно отметить, оно пришлось Павлу по душе. Выдавать себя за разбитного паренька-точильщика ему явно нравилось. После разговора с Салтычихой, которая тут же куда-то убежала, Павел прилег на топчан и стал размышлять над услышанным. События на Шанхае в общих чертах ему были известны, однако о том, что тело девочки Скворцовой так и не найдено, он не знал. Но главным, с чем ему нужно разобраться, это с исчезновением милиционера Хохлова. Возможно, старуха права,