ерте  значилось  лишь  одно
слово "Гуру". Стерн распечатал конверт  и  достал  листок,  на  четверть
исписанный аккуратным прямым почерком:
   "Как только яхта "Спаситель Мира Стерн"  будет  отремонтирована,  вам
надлежит перевезти  на  нее  свои  вещи  и  перебраться  туда  вместе  с
семейством.
   Маршрут вашего дальнейшего следования получите позже".
   Ни обращения,  ни  подписи  корреспондент  поставить  не  удосужился.
Святослав Альфредович перечитал текст и поначалу пришел в ярость. Раньше
ему никто никогда не  приказывал.  Но  проявлять  эмоции  в  одиночестве
глупо. Даже водителю пожаловаться трудно - он за толстым стеклом. Тяжело
вздохнув, он убрал листок в конверт, спрятал конверт  в  карман  и  стал
глядеть в окно.
   Дорога подсохла, назад  Шамиль  ехал  быстрее.  Под  впечатлением  от
последних событий Стерн вовсе забыл о магическом хрустале. На  яхте  жар
от камня его не беспокоил.  А  вот  сейчас  на  груди  вновь  потеплело.
Святослав Алфредович потрогал бархатный футляр под жилетом и снова обжег
пальцы.
   "Если второй камень рядом, я его добуду", - твердо  решил  он.  Возле
дома,  когда  Шамиль  распахнул  перед  пассажиром   дверцу,   Святослав
Альфредович изучающе оглядел своего  водителя  и,  поблагодарив  его  за
дорогу, произнес на прощание:
   - Мне кажется, нас с  вами,  молодой  человек,  связывает  не  только
служба-Водитель ничего не ответил.  Стерн  собрал  всю  свою  энергию  и
повторил вопрос мысленно.
   "Поступки человека, как и его судьба, предначертаны в книге жизни", -
услышал он ответную мысль Шамиля. Молодой человек без труда принимал его
сигналы и с такой же легкостью посылал их назад.
   "Отдай мне камень", - продолжая смотреть в глаза водителю,  без  слов
приказал Святослав Альфредович.
   "Я не могу отдать то, что  мне  не  принадлежит.  Камень  сам  найдет
своего хозяина".
   "Я могу купить его за любые деньги".
   "Золото в руках мудреца - булыжник с мостовой". Со стороны водитель и
пассажир выглядели весьма странно: они  стояли  друг  напротив  друга  и
молчали.
   "Ты пришел, чтобы убить меня?"
   "Я пришел охранять вас от злых людей и поступков".
   "Хорошо, будем делать вид, что  ты  простой  водитель,  а  я  простой
хозяин". - Стерн повернулся и направился к своему  дому.  Слишком  много
сил потребовал от него этот день, и телепатический сеанс в финале  добил
мистика окончательно.
   В прихожей он скинул с себя пальто, буркнул супруге, что  ужинать  не
станет, и, не снимая костюма и башмаков с калошами, повалился на диван в
своем  кабинете.  Как  Алиса  Николасвна  расшнуровывала  ему  шнурки  и
стягивала ботинки, Стерн уже не слышал. Он крепко спал.

***

   Соболева и  Крестовского  привезли  на  допрос  после  обеда.  Первым
Синицын решил допросить долговязого блондина, надеясь  распотрошить  его
быстро. В  переулке  он  его  хорошо  разглядел,  и  тот  показался  ему
слабаком.
   - Садитесь, гражданин  Крестовский.  Предупреждаю,  что  наша  беседа
записывается на кассету.
   Блондин уселся на стул и вместо ответа растянул свои  тонкие  губы  в
идиотскую улыбку.
   - Вам, я вижу, весело? Я бы на вашем месте не улыбался. Вы  проходите
по делу как соучастник покушения на должностное лицо.  Единственно,  что
вас должно радовать, это моя персона. Да, именно моя персона, -  отвечая
на немой вопрос парня, пояснил Синицын. - Если бы я не выжил,  вы  имели
бы совсем другую статью.
   - И Синицын включил магнитофон.  -Ваше  имя,  фамилия,  год  и  место
рождения? Да перестаньте вы, наконец, лыбиться!
   - Меня зовут Борисом Аркадьевичем  Крестовским,  родился  я  двадцать
девятого марта одна тысяча девятьсот восемьдесят пятого года в Москве. А
улыбка  при  первом  знакомстве  с  незнакомым  человеком,  простите  за
невольный каламбур,  необходима,  как  показатель  доброжелательности  и
открытости собеседника. Так пишет во второй главе  своей  Книги  великий
Стерн.
   - Вы и ножичек в бок мне втыкали с улыбкой?
   - А ножичка я вам никуда не втыкал.
   - Не  важно,  держали  ли  вы  клинок  в  своих  руках  или  помогали
преступнику  иначе.  У  вас  найдены  вещи  потерпевшего,  что  является
неоспоримым доказательством вашей вины.
   - Ну  зачем  вы  так  говорите,  гражданин  следователь?  Тетрадку  и
пасквиль на нашего Учителя я нашел в метро, по дороге  домой,  случайно.
Прочитал на листках святое для меня имя Святослава Альфредовича и  взял,
чтобы эта скверна не попала к людям.
   - И следили за мной тоже случайно?
   - Я за вами никогда не следил. Это вам показалось.
   - И с Павлом Соболевым вы тоже, конечно, не знакомы?
   - С Пашей мы учимся в одной гимназии, мы  с  ним  братья  по  великой
цели. Но вне стен альма матер не встречаемся.
   Синицын поставил в тетрадке галочку. В  деле  имелась  запись  беседы
Лебедева с родителями парня.  Те  не  скрывали,  что  их  сын  дружил  с
Соболевым и тот часто бывал у них дома.
   - Вот вы, Борис, тут высказались, что с Павлом Соболевым вы братья по
так называемой великой  цели.  Вас  не  смущает,  что  Павел  ради  этой
"великой цели" пошел  на  преступление?  Его  подозревают  не  только  в
нападении  на  следователя,  но  и  в  убийствах  писателя  Каребина   и
издательницы Рачевской.
   - Я ничего не знаю об этом, гражданин начальник. Но эти  люди  хотели
опорочить великого Стерна, и мне их не жаль.
   - А откуда вам, подозреваемый, известно об этом?
   - О чем - об этом?
   - О том, что Каребин и Рачевская хотели, по вашим  словам,  опорочить
"великого" Стерна?  Может  быть,  из  уст  вашего  директора,  господина
Абакина?
   - Не трогайте нашего Отца! Это святой человек. Он несет  в  мир  свет
Стерна!
   - Как приятно видеть вас без улыбочки. Вам,  Крестовский,  улыбка  не
идет.
   Без нее вы куда привлекательнее.  А  насчет  Абакина  у  меня  мнение
другое.  Разве  вы  не  знаете,  что  ваш  "отец"  два  раза  сидел   за
мошенничество? Он не святой человек, а обыкновенный рецидивист.
   - Ложь! Василий Николасвич живет с улыбкой великого Стерна. А великий
Стерн писал, что открытая улыбка не может скрывать тьму. Открытая улыбка
- это вестник будущего света из космоса.
   - Ну, вестник так вестник.  Вернемся  к  нашим  баранам.  Откуда  вам
известно, что писатель Каребин  и  генеральный  директор  "Издательского
дома" Рачевская хотели опорочить Стерна?
   - Я этого не говорил.
   Синицын молча остановил магнитофон и нашел нужное  место.  "Эти  люди
хотели опорочить Великого Стерна, и мне их не жаль", - повторила машина.
   - Я же нашел в метро листки гадкой книги...
   - Зачем вы врете, Крестовский? На листках, которые  вы  якобы  нашли,
только вторая часть романа, и фамилии  писателя  там  нет.  Первую,  где
автор указан, вы сперли у меня  в  электричке.  Но  вы  же  за  мной  не
следили? Так откуда вам известно имя писателя, а тем более Рачевской?
   - Мне сказал Паша.
   - Вот это другой разговор. Будете отвечать честно,  заработаете  очки
для суда.
   - Буду отвечать честно. Можно я достану из кармана платок?
   - Достаньте и высморкайтесь. Вас тут не бьют, чего плачете?
   - Это нервы.
   - А вы улыбайтесь. Так  написано  во  второй  главе  книги  "великого
Стерна".
   Следить за мной вам и Павлу поручил Абакин?
   - Да, Василий Николасвич. Он не  мог  допустить  выхода  этой  гадкой
книги. Мы взялись добыть дискету и текст.
   - И прирезать меня тоже он поручил?
   - Нет. Паша решил добыть роман любой ценой.  Он  вас  ненавидит.  Мне
много дадут?
   - Срок определяет суд. Если удастся доказать  ваше  участие  в  обоих
убийствах, мало не покажется.
   - Мы никого не убивали. И Паша тоже.
   - Разберемся. Откуда Абакин узнал о готовящейся публикации романа?
   - Не знаю. У Отца в  директорском  столе  лежит  пьеса  Каребина.  На
титуле написано, что пьеса - инсценировка романа. Больше мне  ничего  не
известно.
   Слава выключил магнитофон.
   - Почему ты называешь Абакина отцом? У тебя оба  родителя  живы.  Наш
сотрудник встречался  с  твоим  родным  отцом,  и  Аркадий  Владимирович
произвел на него очень приятное впечатление.
   - Его так все гимназисты зовут.
   Крестовского увели.
   - Вводить второго? - заглянул в дверь сержант Рушало.
   - Дай чаю выпить. Заведешь через  пятнадцать  минут,  -  распорядился
следователь, но чай заваривать не стал, а раскрыл окно  и  уставился  на
карту района.
   Карта Синицына не интересовала, он ее  не  видел.  Старший  лейтенант
думал о Лене. Слава  не  знал,  как  поступить.  В  его  положении  даже
объясняться с девушкой было смешно. Что ей  скажешь?  "Да,  мы  спали  с
Барановой в одной кровати, но я ее не трахал. Идиот", - резюмировал свои
переживания Синицын.
   - Можно заводить, товарищ старший лейтенант? Пятнадцать минут прошло.
- Конопатый Саня Рушало напряженно ожидал ответа.
   - Заводи, - разрешил Синицын и снова закрыл окно. Шум с  улицы  мешал
вести допрос.
   - Садитесь, Соболев. Прикончить меня вам не удалось,  поэтому  теперь
отвечайте на вопросы. Моя жизнь не на  вашей  совести.  А  вот  писателя
Каребина и генерального директора "Издательского дома" Рачевскую уже  не
воскресить.  Что  вы  на  меня  так  смотрите,  Соболев?  Я  всего  лишь
следователь райотдела,  и  моя  обязанность  довести  до  суда  дело  об
убийстве. Ничего против вас лично, даже несмотря на дырку в боку,  я  не
имею.  Говорю  это  вполне  искренне.  Выбрав  работу,  где  встречи   с
уголовниками и убийцами - ситуация весьма обыденная, я не имею права  на
жалость к своей персоне и слюни.
   - Я не уголовник и не убийца! Я никого не убивал!
   На крик  Соболева  в  двери  тут  же  возникла  конопатая  физиономия
сержанта Рушало.
   - Все нормально, Саня, - кивнул Синицын, и Рушало исчез.
   - Говорите, что вы не убийца и не уголовник? А  между  тем  отпечатки
ваших пальцев обнаружены  на  месте  убийства  Рачевской  и  в  квартире
Каребина. Писателя и издательницу  застрелили  из  пистолета,  а  у  вас
разряд по стрельбе из этого оружия. Все это факты, Павел, и они  подшиты
к делу. Да и меня вы могли отправить на тот  свет.  Я  выжил  не  вашими
молитвами, а умением  хирурга  Петра  Гордеевича,  за  что  я  ему  буду
благодарен до конца дней. Ну что вы молчите? Вы хоть  понимаете,  что  в
лучшем случае вам грозит пожизненное  заключение?  А  в  худшем  -  сами
знаете. Смертную казнь у нас пока не отменили. Правители насчет нее  еще
спорят и совещаются.
   - Я не убивал.
   -  Поймите,  что  в  вашем  положении  невиновность  надо  доказывать
фактами.
   Фактов о вашей виновности выше крыши. А других, говорящих о том,  что
вы не убивали, нет. Постарайтесь их найти или признавайтесь в убийствах.
Признание смягчает вину. Такая возможность у правосудия имеется.
   - Я не убивал.
   - Хорошо. Давайте по порядку. Зачем вы залезли в квартиру Каребина  и
попортили ему процессор?
   -  Я  не  уголовник.  Я  ученик  гуманиста   и   мудреца   Святослава
Альфредовича Стерна. Каребин решил измарать его имя, и я должен был  это
этому помешать. Имя Учителя свято, никто не имеет права его пачкать.
   -  Выходит,  вы  застрелили  писателя  в  затылок,  чтобы  остановить
неугодный вам роман? Кстати, вы прочли ту часть романа, которую сперли у
меня в электричке?
   - Я не открывал эту мерзость.
   - А писателя, не зная, о чем он пишет, застрелили?
   - Я не стрелял в писателя. И вообще, я в спины и  затылки  врагам  не
стреляю. Враг должен знать, кто  и  за  что  его  казнит.  Я  не  убивал
писателя и эту тетку. А компьютер его я размолотил и не жалею.
   - В особняке "Издательского дома" найдены отпечатки ваших пальцев.
   - Я там был. Тоже хотел испортить ей компьютер, но мне помешали.
   - Кто помешал?
   - Помешали, и все.
   - Давайте еще раз. Я спрашивал, что вы делали в издательстве. Так?
   - Так.
   - Вы ответили, что и там хотели испортить процессор.
   - Да, ответил.
   - И вам помешали?
   - Да.
   - Кто помешал? Мужчина, женщина? Как он или она выглядели?
   - Я не помню.
   - Вы получите вышку, Павел. Только я начинаю нащупывать хоть какую-то
зацепку, подтверждающую, что вы не врете, и пожалуйста,  опять  пустота.
Вы хоть понимаете, что речь идет о вашей жизни?!
   - Это была невероятно толстая баба.
   - Керн тебя видела?
   - Какая Керн?
   - Не важно... Эту толстую бабу, как  вы  изволили  выразиться,  зовут
Софьей Леонардовной Керн. Так она вас видела?
   - Конечно, видела. Встала и пялится. Я еле ее  обошел.  Весь  коридор
своей тушей прикрыла.
   - Вы проникли в помещение. Давайте все подробно.
   - Ну чего подробно? Была суббота. Я думал, что в издательстве  никого
нет.
   Люк я уже знал, потому что накануне забирался на крышу. Влез, зашел в
один кабинетик - пусто. Только сумка на столе лежит.
   - И шоколадка. Чего краснеете?
   - Я не вор. Там в сумке деньги были, я же не тронул, а плитку взял.
   - Зачем же вы с таким хорошим воспитанием заглядывали в чужую  сумку?
Ведь это дурной тон, Соболев.
   -  Я  посмотрел,  нет  ли  там  дискеты  романа.  -  Значит,   только
шоколадку?
   - Я машинально ее прихватил. Очень люблю "Аленушку" и вообще шоколад.
Мне теперь за этот поступок стыдно. Никогда не  воровал.  Учитель  Стерн
завещал, что улыбаться может человек только с чистой совестью. Я виноват
перед его памятью.
   Но я уже повинился Василию Николасвичу, и он меня простил.
   - Это по его приказу ты испортил процессор писателя, залез на  чердак
издательства и воткнул мне в бок кинжальчик?
   - Нет! Нет! Вы подлый тип. Я с вами стал говорить как с человеком,  а
вы...
   - Твой друг уже раскололся. Хочешь послушать его голос?
   - Я больше не скажу вам ни слова.
   И не сказал. Синицын выключил магнитофон, открыл свой кейс  и  достал
распечатку романа:
   - Ты не  глупый  парень,  Соболев.  Каребин  написал  свой  роман  по
документам, которые ему разрешили посмотреть в архиве  ФСБ.  Этот  роман
исторический, и любой эпизод в нем не случаен и не выдуман. Прочти  его,
и после  поговорим.  Если  ты  и  дальше  останешься  поклонником  этого
человека, твое дело. Но с зашоренным глупцом разговаривать трудно.
   Парень взглянул Синицыну в глаза и брезгливо,  словно  гада,  взял  в
руки распечатку.
   Оставшись  в  одиночестве,  Синицын  прокрутил  пленку.  Как   он   и
предполагал, долговязый блондин оказался хлюпиком, быстро сдал  товарища
и своего "отца".
   Соболев - совсем другая личность. Не попадись на его пути Абакин, мог
бы стать классным парнем. А теперь -  тюрьма.  Похоже,  бывший  мошенник
сумел круто запудрить  мозги  своим  гимназистам,  и  они  действительно
держали его за отца родного. Стерн на небе, а Абакин на земле. Ясно, что
Соболев директора не сдаст. Хотя  уже  и  так  прокололся,  ляпнув,  что
просил у Абакина прощения. Не стал бы он виниться в  своем  проступке  с
шоколадкой, если бы директор  не  знал,  зачем  его  гимназист  попал  в
издательство. Абакина можно брать по показаниям  Крестовского.  Обыск  у
него сделать и тетрадочку с пьесой  Каребина  прихватить  в  вещдоки.  А
Соболев выглядел убедительно. И вполне искренне  смутился,  уличенный  в
воровстве сладости. Деньги в сумке  Керн  видел,  но  не  взял.  А  если
действительно не он убийца? Тогда кто?  Хотя  слишком  многое  сходится.
Отпечатки, разряд по стрельбе, ножичек...
   Озадачило Славу и поведение главной редакторши.  Понять,  почему  она
скрыла от следствия встречу с подростком,  он  не  мог.  Весьма  странно
выглядело в  новом  свете  и  заявление  Керн,  что  Рачевскую  убил  ее
собственный муж. Размышления молодого следователя прервало начальство.
   - Герой, вступил  в  строй?  -  настежь  распахнув  дверь  комнаты  и
наливаясь торжественностью, срифмовал Грушин.  Подполковник  в  кабинеты
своих  сотрудников  заглядывал   в   исключительных   случаях.   Видимо,
возвращение на службу раненого подчиненного он так и расценил.
   - Здравствуйте, Михаил Прохорович, - вскочил со стула Слава.
   -  Можешь  не  вставать.  Я  переживу.  Вижу,   болит,   -   разрешил
подполковник, заметив, что Слава схватился за бок.
   - Ничего, пройдет, - отозвался Синицын.
   - Обрадовать тебя пришел. К внеочередному званию дело  движется.  Ты,
Славка, без пяти минут капитан. Бумаги твои на столе министра. А генерал
4 подмахнет. Он молодежь выдвигать любит. - Грушин  продолжал  пыжиться,
ожидая реакции.
   - Пока не за что меня поощрять. Следствие еще не закончено, -  вместо
бурной радости возразил Синицын.
   - Ну ты, Славка, и артист! Пальчики у нас. Ребятки  в  камерах.  Чего
еще?
   Можем направлять дело в суд. Дожми формальности и заканчивай.  Выпить
нам с тобой, Слава, пора. Ты,  говорят,  трезвенник,  но  иногда  мужику
расслабиться не грех. По себе знаю. Я рад, что в тебе не ошибся.  Теперь
пойдешь в рост. Есть повод отметить  твое  выздоровление  плюс  успешный
конец дела. - Грушин довольно потер руки.
   - Я, Михаил Прохорович, не пью. И причина вовсе не в моем возрасте, а
в убеждениях. Я считаю, что отмечать успехи или заливать горе  водкой  -
признак дикарства. Это туземцы без "огненной  воды"  не  могут,  а  нам,
русским, пора перестать быть дикарями.
   - Ну-ну... Может, ты и  прав,  но  мне  отвыкать  поздновато.  Видно,
туземцем и в землю зароют, - не без обиды произнес начальник.
   - Я вас, Михаил Прохорович, не имел в виду. Вы водку и  не  пьете.  А
пиво с воблой - это скорее гастрономическое пристрастие, чем алкогольная
зависимость, - постарался смягчить бестактность Слава.
   - И на том спасибо.  Ты  дело  кончай,  а  как  отметить,  найдем,  -
закруглился подполковник и быстро покинул комнату.
   Синицын снова уселся за стол. Но думать о работе больше не мог. Снова
вспомнилось бледное лицо Лены и ее дрожащие от  обиды  губы.  Он  тяжело
вздохнул,  поднял  голову  и  вздрогнул.  На  стуле,  который  освободил
Соболев, сидел седой мужчина и смотрел на него  темными  остановившимися
глазами.
   - Кто вы? Как вы сюда попали? - почему-то очень тихо спросил Синицын.
   - Меня здесь нет. Это лишь мой образ. Слава потер  глаза.  Посетитель
не исчез, а заговорил:
   - Этот мальчик, Соболев, сделал много зла, но он  творит  зло,  веря,
что совершает благородные поступки. Он никого не убивал. Убийцу ищите  в
тексте романа. Там есть его имя.
   Странный посетитель медленно поднялся и пошел к двери.
   Как он вышел из  нее,  Слава  не  заметил.  Он  выскочил  в  коридор,
спустился к  дежурному,  пытаясь  понять,  как  этот  человек  проник  в
комнату.  Но  ни  дежурный,  никто  другой  из   сотрудников   райотдела
постороннего седого мужчину не видели.
   Старший лейтенант вернулся к себе в кабинет и, как лунатик, уселся за
стол.  Он  еще  некоторое  время  оставался  в  оцепенении,  поэтому  от
телефонного звонка вздрогнул.
   - Вячеслав Валерьевич, - прозвучал в трубке женский голос.
   Слава сразу вспомнил его обладательницу.
   - Здравствуйте, Ирина Николасвна. Что-нибудь случилось?
   - Ничего страшного, ответила Старовцева. - Хотела лишь  вам  сказать,
что Сабсан у меня был и вещицу Каребина забрал. И еще, я договорилась  о
встрече, о которой вы просили.
   - С разведчиком Гришей? обрадовался С лава.
   - Да, с ним. В четверг будьте на Кузнецком мосту, возле  выставочного
зала.
   Гриша вас сам найдет. Вашу внешность я ему описала.
   - А в какое время? Не весь же четверг мне там околачиваться.
   - О времени вам сообщат накануне.
   Слава поблагодарил и положил трубку. Затем что-то вспомнил, судорожно
порылся в столе, отыскал телефон Старовцевой  и  теперь  сам  набрал  ее
номер.
   - Ирина Николасвна, как выглядит Сабсан? Вы можете его описать?
   - Сабсан калека. У него нет рук и он слепец, - ответила Старовцева.
   Синицын вынул из дела распечатку  "Спаситель  мира",  поскольку  свою
отдал Соболеву, поехал домой, заперся в комнате  и  снова  открыл  роман
Олега Ивановича Каребина. Теперь следователь искал в нем имя убийцы.

***

   - Он пришел. Он уже в  п